Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

– Магги, – сказал Филипп, минуту или две спустя, по-прежнему облокотившись и продолжая смотреть на нее: – если б у вас был такой же брат, как я, любили бы вы меня, как Тома?

Магги вздрагнула, выходя из задумчивости, и – сказала:

– Что?

Филипп повторил свой вопрос.

– О, да; более, – отвечала она. – Нет, не более; я не думаю, чтоб я могла любить вас более Тома; но мне было бы вас так жаль, так очень жаль.

Филипп, покраснел. Он хотел знать, любила ли бы она его при всем его безобразии; и все-таки, когда она ему открыто намекнула на него, ему неприятно было ее сожаление. Магги, как ни была она молода, почувствовала свою ошибку. До сих пор она по инстинкту вела себя так, как будто она не замечала безобразия Филиппа. Ее собственная чувствительность и опытность, посреди домашних пересудов, достаточно ее научили этому, как будто ею руководствовало самое окончательное воспитание.

– Но вы так способны, Филипп, вы можете петь и играть, прибавила она потом быстро. – Я бы желала, чтоб вы были моим братом, я так вас люблю и вы оставались бы со мною дома, когда Том уходил, и учили бы меня всему, и по-гречески – не так ли?

– Но вы скоро уедете и поступите в школу, Магги? – сказал Филипп: – и тогда вы забудете про меня и не станете даже обо мне думать. И потом, если мы встретимся, когда вырастите, вы и не обратите на меня внимание.

– О, нет! я уверена, я не забуду вас, – сказала Магги, серьезно покачивая головою. – Я никогда ничего не забываю, и в отсутствии я о всех думаю. Я думаю и про бедного Яна: у него нарост в горле; и Лука говорит, что он околеет. Не говорите только этого Тому: его это расстроите. Вы никогда не видали Яна, такая это странная собачонка, никто его не любит кроме меня и Тома.

– Любите ли вы меня столько же, сколько Яна, Магги, – спросил Филипп, печально улыбаясь.

– О, да! разумеется, – сказала Магги, улыбаясь.

– Я вас очень люблю, Магги, я никогда вас не забуду, – сказал Филипп: – и когда я буду очень несчастлив, я всегда буду о вас думать и желать, чтоб у меня была сестра с такими глазами, как у вас.

– Отчего вам нравятся мои глаза? – спросила Магги, не без удовольствия.

Только отец ее, она слышала, отзывался про них с похвалою.

– Не знаю, – сказал Филипп: – они не похожи на другие глаза. Они, мне кажется, силятся говорить и говорить с любовью. Я не люблю, когда другие глядят на меня; но мне так приятно, Магги, когда вы на меня смотрите.

– Я думаю, вы любите меня более, нежели Том, – сказала Магги печально; потом, подумав, как бы она могла убедить Филиппа, что она его также любит, хотя он и был горбат, она – сказала:

– Хотите, я вас поцелую, как я целую Тома?

– О, да! меня никто не целует.

Магги, обняла его и поцеловала с любовью.

– Вот вам! – сказала Магги: – и я всегда буду вас помнить и целовать, когда мы встретимся. Но теперь я пойду от вас: я думаю, мистер Аскерн уже перевязал ногу Тома.

Когда отец приехал вторично, Магги – сказала ему:

– Филипп так любит Тома; он такой способный мальчик, и я очень люблю его. И ты, Том, ведь, его любишь? Скажи, что ты его любишь, прибавила она умоляющим голосом.

Том покраснел, взглянув на отца, и сказал:

– Когда я оставлю школу, отец, я с ним не буду знаться; но мы с ним помирились во время моей болезни. Он выучил меня играть в шашки и я его обыгрываю.

– Хорошо, хорошо! – сказал мистер Теливер: – если он с тобою добр и ты будь добр к нему. Он бедный-горбун и весь пошел по своей матери. Но только не слишком дружись с ним: в нем также есть и отцовская кровь. Ей-ей! и серый жеребенок под час лягнет не хуже вороного жеребца.

Противоположные характеры двух мальчиков исполнили, чего не могло произвести одно наставление мистера Теливер: несмотря на новые ласки Филиппа и на взаимность Тома во время его болезни, никогда не были они близкими друзьями. Когда Магги уехала и Том начал ходить по-прежнему, теплота дружбы, возбужденная сожалением и благодарностью, замерла постепенно и оставила их в прежних отношениях друг к другу. Филипп часто бывал раздражителен и горд, и добрые впечатление Тома, мало-помалу отодвинулись на задний план; их заместили подозрительность и нерасположение к чудаку и горбуну, сыну мошенника. Если жар преходящего чувства связывает вместе мальчиков и больших, то они должны быть сделаны из однородного состава, удобосмешиваемого, или они снова распадутся, когда жар остынет.

ГЛАВА VII

Золотые ворота пройдены

Таким образом Том просуществовал в Кингс-Лартони до пятого полугодия, когда ему минул шестнадцатый год; между тем, Магги росла в пансионе у мисс Фирнис, в старинном городе Лэс-Гаме, с быстротою вызывавшею постоянные порицание ее теток. В первых письмах к Тому она всегда поминала Филиппа и делала о нем многие вопросы, на которые Том – отвечал очень коротко. С сожалением она слышала, на праздниках, как Том снова о нем отзывался, говоря, что Филипп был по-прежнему чудак и часто сердился: она видела ясно, они не были уже друзьями; и когда она напоминала Тому, что он должен всегда любить Филиппа, который к нему был так добр, когда у него болела нога, он – отвечал: – Это не моя вина, я ему ничего не делаю.

Она едва видела Филиппа в остальное время своей школьной жизни. В летние каникулы он всегда бывал на берегу моря, для своего здоровья, и на Рождестве она могла встречаться с ним только на улицах Ст. – Оггс. Когда они встретились, она припомнила свое обещание поцеловать его; но, как молодая леди, учившаяся в пансиони, она знала теперь, что такое приветствие было неприлично и что Филипп не ожидал его. Обещание осталось неисполненным, как многие другие мечтательные обеты нашего детства, неисполненным, подобно обетам, сделанным в Эдеме, когда времена года еще не были разграничены, и розовый цвет рос на одном стебле рядышком с спеющим персиком, и которые невозможно было исполнить раз, когда были пройдены золотые врата.

Но когда отец действительно начал давно ожидаемый процесс и Уоким стал действовать против него, как агент Пивара и старого Гари, даже и Магги почувствовала тогда, что едвали прежняя дружба с Филиппом может восстановиться. Самое имя Уокима сердило ее отца и она слышала, как он говорил, что если этому горбуну достанется отцовское богатство, неправильно-добытое, то проклятие будет над ним.

– Знайся с ним как можно менее в школе, говорил он Тому, которому легко было повиноваться теперь этому приказанию. потому что у мистера Стединга около этого времени явились два новые воспитанника. Этот джентльмен подымался в свете, хотя и не с быстротою метеора, как этого ожидали восторженники его красноречия, но все-таки вел свои дела достаточно-хорошо и имел возможность увеличивать свои расходы в постоянной несоразмерности с доходом.

Воспитание Тома совершалось с однообразием фабрики; ум его продолжал лениво двигаться, как и прежде, в среде неинтересных и малопонятных для него идей. Каждую вакацию привозил он домой рисунки, изображавшие атласные пейзажи, акварели с яркою зеленью и тетради с упражнениями и проблемами, очень красиво написанными, потому что все способности его были сосредоточены на каллиграфии. Каждую вакацию он также привозил домой одну или две новые книги, показывавшие его успехи в истории, христианском учении и латинской литературе, и эти успехи имели свои последствия, кроме обладание книг. Уши и язык Тома привыкли ко многим словам и фразам, которые обыкновенно принимаются за признаки образованности; и хотя он и не занимался особенно прилежно своими уроками, но они оставили все-таки осадок неопределенных, отрывочных и бесполезных сведений. Мистер Теливер, видя такие признаки воспитание, которые были выше его критики, находил его совершенно-удовлетворительным; иногда он, правда, замечал, что Тома вовсе не учили семке планов и мало занимали счетоводством; но никогда не жаловаться он про это мистеру Стеллингу. Ученье было такое курьезное дело; и если б он взял Тома, куда бы он мог его поместить?

Около этого времени, когда Том начал свое последнее полугодие в Кингс-Лартони, лета сделали в нем большую перемену с тех пор, как мы видели его в первый раз, по возвращении из академии Якобса. Теперь это был высокой молодой человек, ловко-державший себя и говоривший без особенной застенчивости. Он носил уже фрак и стоячие воротнички, и следил за своею губою, с жарким нетерпением каждое утро посматривая на свою девственную бритву, которою он запасся еще в прошедшие праздники. Филипп оставил школу еще прошлую осень, чтоб иметь возможность провести зиму на юге для своего здоровья. И эта перемена еще более развила в Томе неопределенное радостное чувство, которое обыкновенно пробуждается в последние месяцы перед выходом из школы. В эту четверть, можно было также надеяться, кончится процесс отца: такая перспектива еще увеличивала удовольствие, потому что Том, составивший себе мнение о деле по рассказам отца, не имел ни малейшего сомнение, что Пивар должен его проиграть.