Танец с жизнью. Трактат о простых вещах - Олеся Градова

Он остановился, чтобы отпить глоток остывшего кофе. Я тоже выпила из кружки — должно быть, горький, невкусный, но в этот момент я практически не чувствовала вкуса.

— Мне жаль тебя. В принципе тебе еще можно помочь. Тебе повезло, что ты встретила Дамира. И он привел тебя в МОЙ дом…

Я уже жалела о том, что меня привели в этот дом. Но если так случилось, значит, это действительно имеет какой-то стратегический смысл…

— Ты говорил про сына…

— А теперь слушай. В его окружении есть или появятся мусульмане.

— У него полно таких друзей. И они вхожи в мой дом. Но я знаю эти семьи, это достойные люди…

Его фразы стали совсем короткими, рублеными, а голос похожим на голос телевизионного диктора, делающего репортаж из района, пострадавшего от землетрясения.

— Они заставят его пойти на преступление. Они готовят его к террористическому акту. Это произойдет не сейчас, он еще ребенок, но им нужен мальчик со светлыми волосами и голубыми глазами, который не привлечет внимания. Это будет либо самолет, и новое одиннадцатое сентября, как в Нью-Йорке, или страшный взрыв — может, даже храм Христа Спасителя…

— Нострадамус говорил о белом мужчине, который взорвет Храм, уничтоженный и построенный вновь… Антон, ты хочешь сказать…

Слишком много для меня. Я еще не готова воспринять всю эту информацию. Меня знобит… Но он продолжает:

— Ты умрешь, он останется один, будет искать поддержки, а найдет подставу. Его ждет тюрьма или смерть. Он — конченый человек.

— Антон, это жестоко. Никто не может с точностью предсказать будущее. Дамир мне говорил, что всегда есть альтернатива.

— Это у Дамира есть альтернативы. А у Князя тьмы, который является моим покровителем, есть только Истина.

Зубы стучали от холода, соприкасаясь с остывшей кружкой кофе. Я не знала, как принять его слова. Я ощутила, что буквально означает «не укладывается в голове», когда ты пытаешься понять смысл предложения, разложив его на отдельные слова, а потом пробуешь соединить еще раз, чтобы вместить их смысл. Я делала это по кругу, несколько раз соединяя и расчленяя его фразы на отдельные смысловые конструкции, но ничего не получалось…

— У меня один сын. Я у него одна. Мы не можем потерять друг друга. Я должна его спасти. — Меня клинило от этих попыток осознать услышанное и при этом принять, что всё это наяву, а не в кошмарном сне.

Я мучительно пыталась сориентироваться, откуда он мог получить эту информацию? Про сестру могли сказать в отделе кадров, далее — найти ее работы в Интернете, выступления на конференциях, это открытая информация… Что-то мог «слить» Брусникин. Про то, как строила карьеру, работала на выборах, я много рассказывала Дамиру. Про друзей-мусульман — ну если очень захотеть, расскажет консьержка в подъезде, совершенно бесплатно. Но про разбитое окно не знал НИКТО. Ни Дамир, ни Брусникин, ни отдел кадров… Я начала ощущать какой-то перегруз, как будто в компьютерную программу запустили вирус и система начала «виснуть». Мне надо было вернуть контроль над ситуацией, взять себя в руки, потому что я чисто по-бабьи растерялась. Я даже перестала смотреться в зеркало, которое висело чуть правее от его спины, и контролировать выражение своих глаз. Он произнес аббревиатуру «ФСБ». Там может быть любая информация, все состоят на учете, и не знаю, какие данные они собирают и хранят в своих архивах. Им нужна власть. Но зачем им я? Не слишком ли серьезный ресурс задействован для того, чтобы испугать одинокую и беззащитную женщину? Мое сознание словно прокрутили через мясорубку. Выкинули мои ценности и заменили их чужими установками. Виртуозно, быстро. В меня заселили страх, и он уже пускал корни как растение, которое посадили в слишком тесный горшок. Лопалась оболочка моего сознания…

— Ты будешь курить? — он отщипнул пальцами кусочек «пластилина».

— Нет, — я затянулась своей тонкой сигаретой. — И тебя прошу — не надо. Я уйду, и вы покурите, а сейчас не хочу, — я хотела сохранить остроту восприятия.

Он понял меня и завернул черную пластинку обратно в фольгу. Хотя сейчас было бы неплохо… Я уже начала привыкать к состоянию радостного покоя, который дарует правильная «доза».

— Антон, часть той информации, которую ты мне сообщил, соответствует действительности. И я для себя пока не могу определить, какими источниками ты пользуешься. — Я практически перешла на язык, который использую в жестких переговорах с клиентами-рейдерами — основными заказчиками «черного PR». — Но она явно заслуживает доверия, поскольку релевантна некоторым фактам и обстоятельствам моей жизни. Я уверена, что из любой ситуации есть выход. Если я еще жива, если Дамир привел меня к тебе, значит, это должно было произойти.

— Ты очень умная женщина. Умеешь выстраивать связи. Сюда не попадают случайные люди. Эта дверь открыта только для тех, кому позволено сюда войти. Я могу тебе помочь. Но ты должна быть готова к этому.

Я пыталась освоиться в новой реальности — когда ни в малой степени не управляю ситуацией, а гибко подстраиваюсь под нее, прибегая к мимикрии и психологическим уловкам. Блондинка, испуганная женщина, доверчивая жертва, сильная натура, гибкий переговорщик, человек, сохраняющий контроль над ситуацией, переходящий в контрнаступление…

Я выбирала тональность, в которой продолжать разговор: жаловаться — «люди мы не местные», пытаясь заслужить сострадание, плакать, чтобы со мной обходились чуточку нежнее… Или вести себя жестко, с «понтами», как будто мы выходим на какой-то договор… Выбрала третью — более привычную для меня и, как мне показалось, адекватную ситуации. С начала разговора я несколько раз меняла тактику и выстраивала разные образы, пытаясь подстроиться, надеть ту самую маску, которая позволит мне доиграть роль до конца. Наверное, это Дамир называл моей способностью «менять цвет ауры». Мне казалось, что я действительно меняю не только интенсивность испускаемого излучения, но и его цвет. Но это была защитная реакция.

— Я привыкла обсуждать дела таким образом. Если тебе есть что предложить, а мне это необходимо, мы должны обговорить условия сделки. Чем более прозрачны эти условия и чем выше гарантии, тем проще мне будет подписать договор.

— Проклятие, которое висит на тебе и на сыне, очень сильное. Ты должна собрать деньги. Найти женщину, которая возьмет это на себя и подростка, лучше, если это будет ее ребенок. И вы придете ко мне.

К такому повороту я не была готова. Какой-то другой ребенок должен пострадать или женщина — чужая мне и абсолютно невинная… Он словно прочел сомнение на моем лице.

— Если твоя мораль не позволяет тебе поступить с кем-то несправедливо, откажись от этой морали. Речь идет о твоей жизни и жизни твоего ребенка.

— Антон, — мой голос сделался хриплым, словно мне не хватало воздуха. — Я готова отдать любые деньги, чтобы спасти своего сына и спастись самой. Но я никогда не смогу обречь на гибель чужую душу. Мне кажется, что и свою таким образом погублю.

— Это ложные установки. Каждый раз, когда будешь бесплатно делать какое-то доброе дело — ты будешь забирать у себя. Ты растратила себя. Тебя пили, как колодец, в котором уже не бьют ключи, и ты высыхаешь. И только усталость. Хроническая, безысходная усталость и боль. Ты же живешь все эти годы с болью! Мучаешься, ноне понимаешь, от чего. А тебя просто-напросто ЗАКАЗАЛИ!.. Если тебя смущает этический аспект нашей сделки — найти и привести ко мне» жертву», — я сам найду такого человека. От тебя потребуются только деньги.

— Сколько?

— Два родовых проклятия, на тебя и ребенка, и одно на смерть. — Он калькулировал в голове. — И сделаю тебе скидку в три тысячи евро…ИТОГО…

Он назвал сумму, которая была достаточно велика для меня. Но я знала, где могу взять такие деньги. В понедельник я должна была встретиться с партнером, передать ему за работу ровно такую сумму в евро. Сначала меня не удивило, почему эти цифры совпадали, а исчисление в редкой в нашей практике валюте даже обрадовало как редкая удача. В понедельник я смогу их привезти Антону. Да что прибедняться, я сейчас могу поехать на работу, взять ключи у охраны и открыть свой сейф. И никому не придет в голову спрашивать, зачем я приезжала. Начальство может появляться на работе когда хочет, это была одна из немногих привилегий, которую я себе отвоевала. То, что это были чужие деньги, меня не волновало — надо будет перекрутиться пару недель, снять все, что есть на карточке, часть суммы занять, а еще часть придет на следующей неделе с зарплатой.

Когда вернулся Дамир, мы уже практически обо всем договорились. По его лицу я поняла, что он все знает или почти все. Антон был в хорошем настроении. Начал шутить. Эти шутки были несколько оскорбительны для меня.

— Сколько раз я тебе говорил — сначала надо узнать человека, а потом тащить его в постель.