Вкус дыма - Ханна Кент

– Она, конечно, нам не скажет, но…

– Стейна! Ради всего святого, ты способна говорить хоть о чем-то, кроме Агнес?

Стейна подняла на сестру удивленный взгляд.

– А что плохого в разговорах об Агнес?

Лауга фыркнула.

– Что плохого? Неужели я единственная, кто видит, какова она на самом деле? – Голос ее упал до свистящего шепота. – Ты говоришь о ней так, точно она обычный человек. Обычная служанка, и ничего более.

– Ох, Лауга! Жаль, что ты не…

– Что – «я не»? Что? Не снюхалась с ней, как вы все?

Стейна уставилась на сестру с приоткрытым ртом. Лауга бросилась в дальний угол кухни, прижала ко лбу стиснутые кулаки.

– Лауга?

Сестра не обернулась, лишь медленно подняла грязные бадьи.

– Я их вымою. – Голос ее срывался. – А ты, Стейна, шла бы уже спать.

– Лауга! – Стейна поднялась и неуверенно шагнула к сестре. – В чем дело?

– Ни в чем. Просто иди спать, Стейна. Оставь меня в покое.

– Никуда я не уйду, пока ты не скажешь, чем я тебя так расстроила.

Лауга помотала головой, лицо ее скривилось.

– Я думала, все будет по-другому, – сказала она наконец. – Когда приезжал Блёндаль, я думала, что нам почти не придется иметь с ней дело, потому что здесь будут офицеры. Я думала, что ее запрут! Мне и в голову прийти не могло, что она вечно станет торчать рядом с нами и беседовать с преподобным в нашей бадстове! А теперь, вижу, и мама разговаривает с ней так, словно она одна из нас! А что вся долина на нас косится, вам будто и безразлично!

– Вот и неправда. Никому до нас дела нет.

Глаза Лауги сузились, и она со стуком поставила бадьи на пол.

– Есть, Стейна, еще как есть. Ты этого не понимаешь, но мы все сейчас точно клейменые. И то, что все видят, как мы говорим с ней, кормим ее вдоволь, только ухудшает дело. Нас с тобой никто замуж не возьмет.

– Да почем тебе знать? – Стейна вновь опустилась на табурет перед очагом. – И к тому же, – прибавила она наконец, – это не навсегда.

– Жду не дождусь, когда ее не станет.

– Как ты можешь такое говорить?

Лауга судорожно вздохнула.

– Все видят, что преподобный таскается за Агнес, точно влюбленный сопляк, и даже пабби теперь здоровается с ней и желает ей доброго утра – после того как она ведовством помогла младенцу Роуслин появиться на свет. А ты, Стейна! – Лауга развернулась к сестре, взглянула на нее так, словно видела впервые. – Ты ведешь себя с ней так, словно твоя сестра – она, а не я!

– Неправда!

– Правда. Ты ходишь за ней по пятам. Помогаешь ей. Из кожи вон лезешь, чтобы ей понравиться.

Стейна сделала глубокий вдох.

– Просто… просто я помню, какой она была раньше, много лет назад. И все время думаю о том, что она не всегда была убийцей. Когда-то она была такой, как мы теперь. У нее есть отец и мать, как у нас.

– Нет! – прошипела Лауга. – Не как у нас! Потому что она не такая, как мы. Она явилась сюда, и никто не замечает, как с тех пор все изменилось. Причем не в лучшую сторону.

С этими словами она наклонилась, подняла измазанные в крови бадьи и широким шагом вышла из кухни.

На севере уже много дней почти непрерывно шел снег. Брейдабоулстадур был окутан холодом и густым туманом, который не рассеивался, даже когда октябрьское солнце из последних сил пыталось озарить мир своим скудным светом. Несмотря на непогоду, Тоути не испытывал желания сидеть дома в обществе отца. Он чувствовал, что между ним и Агнес разрушилась какая-то невидимая перегородка. Женщина наконец-то начала говорить о Натане, и Тоути полагал, что теперь станет ей ближе, что Агнес доверится ему настолько, чтобы рассказать правду о том, что случилось в Идлугастадире.

Дрожа всем телом и старательно укутываясь во все шерстяные одежки, которые только отыскались в сундуке, Тоути вновь задумался о своей первой встрече с Агнес. Он смутно припоминал стремительное течение Гёйнгюскёрда, помнил, как ревела и рокотала на перекате река, напоенная вешними водами, как блестела на солнце мокрая галька. И как впереди него, у самого края воды темноволосая женщина, наклонившись, снимала чулки, чтобы вброд перейти стремнину.

Натягивая перчатки в бадстове Брейдабоулстадура, Тоути мучительно пытался припомнить ее лицо. При его приближении женщина подняла голову и молча, без улыбки взглянула на него, и он увидел, что она щурится на солнце. От долгой ходьбы волосы у нее взмокли на лбу и шее. У ног ее, на речных камнях, лежал белый полотняный мешочек.

Потом было тепло ее спины, прижимавшейся к его груди, когда они верхом на кобыле переезжали через реку. Был запах пота и диких трав, исходивший от ее шеи. От этого воспоминания Тоути бросило в жар.

– Куда ты так спешишь?

Тоути поднял голову – отец пристально следил за ним с другого конца комнаты.

– Меня ждут в Корнсау.

На лице преподобного Йоуна отразилась задумчивость.

– Ты проводишь там много времени, – заметил он.

– У меня там много работы.

– Говорят, у окружного старосты две дочки.

– Да. Сигурлауг и Стейнвор.

Отец сощурился.

– И что они – хорошенькие?

Тоути озадаченно глянул на него.

– Наверняка есть люди, которые так считают. – Он повернулся, чтобы уйти, и добавил: – Рано меня не жди.

– Сынок! – Преподобный Йоун шагнул к двери и вручил Тоути его Евангелие. – Ты кое-что забыл.

Тоути покраснел, выхватил небольшой томик и сунул в карман мундира.

Едва он вышел во двор Брейдабоулстадура, как невыносимый холод обжег лицо и уши. С трудом вдыхая морозный воздух, Тоути оседлал сонную кобылку и направил ее в сторону Корнсау. Туман сменился снегопадом, крупные снежинки застревали в лошадиной гриве, руки и ноги заныли от стужи – но Тоути вновь и вновь возвращался мыслями к женщине, которую повстречал у брода, – и это воспоминание согревало его целиком.

– После праздника окончания страды я какое-то время не виделась с Натаном. И вот однажды я отправилась в клеть во дворе, чтобы срезать мясо, подвешенное на балке. Я стояла на приставной лестнице с ножом в руке, на секунду отвлеклась, чтобы взглянуть на синеющие в дверном проеме ноябрьские сумерки… Гляжу, а на пороге стоит Натан, прислонившись к дверному косяку.

Агнес передвинулась на кровати, чтобы оказаться поближе к свету. Тоути украдкой оглянулся на сидевших в другом конце бадстовы домочадцев Корнсау. Он подозревал, что все они как один прислушиваются к рассказу, но Агнес это, похоже, было безразлично. Казалось, она не смогла бы замолчать, даже если бы захотела.

– Я настолько не ожидала увидеть его, что едва не свалилась с лестницы. Мясо шлепнулось бы в грязь, если б Натан его не подхватил. Он сказал, что заехал навестить Ворма, что был в Хваммуре, пользовал больную жену Блёндаля и решил, что не видит смысла возвращаться домой, где его никто не ждет, кроме тюленей да работы. Во всяком случае, так он сказал.

Кажется, я спросила, как ему нравится Идлугастадир, и Натан сказал, что там не хватает рабочих рук. Служанка у него есть, но она, по словам Натана, простовата. Кроме того, она слишком молода, а Каритас, экономка Натана, в ближайший День переезда[14] намерена перебраться в долину Ватнсдалюр.

Мы тогда еще немного поговорили. Помню, я спросила Натана о его пустых ладонях – то, о чем мы разговаривали в его прежний визит, – а он засмеялся и сказал, что скоро они наполнятся звонкой монетой, если Блёндаль, конечно, хочет, чтобы его жена дожила до весны.

Потом мы вместе пошли в дом, и кое-кто из работников нас заметил. Мария как раз выносила золу, и когда она увидела Натана, то остановилась как вкопанная и уставилась на него во все глаза. Это моя подруга, сказала я, но Натан не обратил на Марию никакого внимания. Он заговорил о том, что скоро пойдет снег, он, дескать, это нутром чует… а кстати, что это за человек? Натан указывал на Пьетура-Овцеубийцу.

– Другой убитый в Идлугастадире? – спросил Тоути.

Агнес кивнула.

– Имя ему было Пьетур Йоунссон. Его отправили в Гейтаскард на зиму после того, как уличили в том, что он резал чужой скот. Странный это был человек. Мне он не очень нравился. У него имелась привычка заливаться смехом, когда смеяться было не над чем, а еще он пересказывал нам, слугам, свои кошмарные сны, и от этих рассказов многим становилось не по себе.

– Он тоже обладал даром предвидения?

Агнес замялась, оглянулась на тех, кто сидел в дальнем конце бадстовы. Когда она вновь заговорила, голос ее звучал приглушенно:

– Многие помнят один сон, о котором Пьетур рассказывал в Гейтаскарде. Он видел этот сон не единожды, и всякий раз меня от него пробирал озноб. Снилось Пьетуру, что он идет по какой-то долине, и вдруг бегут к нему три овцы – из тех, которых он прикончил на пару с Йоуном Арнарсоном. Пьетур говорил, что впереди была овца, которую он убил собственноручно, и, когда животные подбежали к нему, эта овца изрыгнула кровь и облила его с головы до пят. Пьетур смеялся над этим сном, но позднее нашлись люди, которые из него кое-что поняли.