Дуэль в Кабуле - Михаил Гус

— Все, что сплели доносчики, есть тем более ложь, что образ мыслей моих, надеюсь, достаточно оправдан трехлетней службою при Пограничной комиссии. Неоднократно исполнял я в Киргизской степи возлагаемые на меня поручения. И ежели бы хотя бы одна из приписываемых мне Кживицким идей могла быть подлинно моею, то я не стал бы рисковать жизнью, поймав скрывавшегося несколько лет мятежного султана Мендияра. Да к тому же сделал я сие по собственному разумению, не имев на то особенного повеления от начальства.

Полковник Генс, присутствовавший при допросе, одобрительно кивал головой. Перовский шепнул что-то Глазенапу, и Виткевича увели.

Комиссия допросила Мейера. К тому, что со слов его донес Стариков, Мейер присовокупил, что 25 октября рядовой из татар, имя коего ему неизвестно, приходил в каземат и говорил, что скоро уже все пойдут в Бухарию и начнется война, причем «Бухария» означала «бунт». И все поляки, приходившие в каземат на протяжении последних пяти дней, прощались с ним, говоря: «Пришло время начать мятеж; не знаем, кто в сражении будет жив».

Показание это заинтересовало Перовского, но не с той стороны, как мог ожидать Мейер. Перовский приказал отыскать названного им рядового татарина.

Прижатый на допросе, Кживицккй всячески вывертывался и, наконец, сделал странное признание. Он влюбился в дочь казачьего атамана из крепости в ста верстах от Оренбурга, но атаман отказал в ее руке поляку рядовому. Однако сказал, что ежели бы он заслужил у начальства награду и повышение в чине, то было бы иное дело. И вот они вдвоем с Мейером и выдумали донос как средство к выслуге перед начальством. На вопрос, что это за крепость и какова фамилия атамана, Кживицкий сперва не хотел отвечать, а потом понес такую околесицу, что Перовский махнул рукой и велел его увести.

Исследовав все материалы, комиссия пришла к заключению, что нет никаких обстоятельств, подтверждающих обвинение, и определила: всех арестованных изпод караула освободить и употребить по-прежнему на службе.

Дело о ложном доносе со стороны Мейера присовокупили к уже производящемуся над ним следствию о побеге; а Кживицкого наказали двухмесячным содержанием под арестом.

Подписав резолюцию, Перовский приказал доставить к нему Виткевича.

Виткевич вошел в кабинет военного губернатора, не ведая, что его ждет. Но внешне он был спокоен.

Перовский приказал ему сесть и без всякого подготовления спросил:

— Портупей-прапорщик, на кого вы имеете подозрение в злоумышлении против вас?

Виткевич сразу даже и не понял вопроса, но поняв, что дело оканчивается благополучно, побледнел. Едва не вскочил, но быстро овладел собою.

— Тому выгодно, я полагаю, ваше превосходительство, кому невыгодна служба моя в здешнем крае. Осмелюсь сказать более, ваше превосходительство: тем понадобились сии изветы, кому на пути встали вы, ваше превосходительство, ваши замыслы и предположения в краю нашем

— Это, так сказать, алгебра, портупей-прапорщик. Перейдем к арифметике: кому же поперек горла может быть служба, подобная вашей, в этом крае? Что вы об этом думаете?

— На берегах Темзы весьма любопытны ко всему, что делается у нас на берегах Урала, ваше превосходительство! У нас аукнется — у них откликнется!

Перовский улыбнулся:

— Вы столь же догадливы, сколь и остроумны! Ступайте домой, отдохните и с богом за работу… Ее у вас будет много, ручаюсь.

Заключение комиссии и свое решение Перовский немедленно при рапорте отослал в Петербург военному министру, присовокупив просьбу удовлетворить представление о производстве Виткевича.

3

В начале 1834 года портупей-прапорщик Иван Викторов сын Виткевич произведен был в прапорщики с назначением в Уфимский казачий полк, 'что стоит в Оренбурге.

Когда Виткевич в офицерской казачьей форме с иголочки явился к Перовскому принести благодарность, тот принял его ласково и сказал:

— Я назначаю вас своим адъютантом по особо важным поручениям. Явитесь к капитану Никифорову в моем штабе.

Никифоров, гвардейский офицер, был удален из столицы в захолустье Оренбурга за то, что, не желая порочить имя женщины, не вызвал на дуэль молоденького офицера, с которым у него вышло столкновение из-за этой дамы. Небольшого роста, широкоплечий, подвижный, с горящими глазами, не любящий кривить душой, а прямо выкладывающий, что думает, он к тому же был образован и начитан.

Виткевич легко сошелся с Никифоровым, и они вдвоем подготовили большую докладную записку на имя императора «О сношениях России с Хивинским ханством и о противных народным правам поступках ханов хивинских относительно России».

Слова «народные права» сперва вызвали сомнение у Перовского: вряд ли министрам, да и самому царю они могли прийтись по вкусу. Но Виткевич убедил Перовского, что захват русских подданных и обращение их в рабство нарушает не только права государства Российского, но и права человеческие, права народные… Перовский не стал спорить, а Виткевич был доволен; когда он писал о народных правах русских людей, томящихся в рабстве у хивинцев, он думал и о народных правах томящихся в рабстве поляков…

Записка начиналась с краткого изложения истории посылки и гибели миссии Бековича в 1717 году. Затем шел рассказ о попытке овладеть Хивой в 1741 году с помощью хана Средней орды Абула, который овладел хивинским престолом после того, как шах убил хана Юлбарса. Но тем временем Абул-хан сам ушел из Хивы, и дело на том и покончилось. Далее говорилось о миссии Муравьева и делался вывод, что грабежи сухопутных караванов, разбои на Каспийском море, вероломство хивинцев нельзя терпеть дальше. «России завоевание Хивы не будет стоить дорого, но вся Средняя Азия возродится, восстанет от оцепенения своего при водворении организованного благодатного правления; обогатится торговлею и промышленностью России; обогатится и процветет небывалым благоденствием край, стенающий с незапамятных времен под игом, которому на нашем языке нет самого названия».

Верил ли этому Виткевич? На такой вопрос он не мог бы ответить по чистой совести!

Книги англичан, которые он читал и перечитывал, вновь и вновь напоминали, что с юга тянется к Средней Азии жадная рука завоевателей, под игом которых стонут народы Индии.

Добычу свою британский лев держит крепко в когтях.

Значит, надо помешать захвату этих государств теми, из чьих рук вырваться на свободу неизмеримо трудно.

Так было, наконец, завершено дело, начатое еще Сухтеленом, и в Петербург отправлены были практические предложения сделать первый решительный шаг в глубь Средней Азии.