Горький сладкий плен - Анна Жнец

Я больше не чувствовала своего тела — только тяжесть ножа, лежащего вдоль предплечья между локтем и запястьем.

Бритва за щекой порезала десну, и рот наполнился кровью. За нижней губой собралась соленая влага. Хотелось сплюнуть ее на пол, но я не шевелилась, не сводила глаз с цели.

Когда между мной и Смотрительницей остался один шаг, кортик под рукавом моей туники скользнул вниз и удобно лег в ладонь.

Нож вспорол воздух. В свете факелов блеснула сталь.

Те секунды, что лезвие летело в горло Смотрительнице, мое сердце не билось, дыхание замерло.

С восторгом я увидела, как зрачки этой твари расширились и в их черной глубине отразились очертания граненого клинка. Меня накрыло ликованием.

«Сдохни, сука!»

Я уже поверила в победу, уже видела, как кровь фонтаном хлещет из страшной раны, но кончик лезвия остановился в сантиметре от чужой шеи.

Что за?..

Мои ноздри раздулись от бессильной ярости. Вены вспухли от напряжения, но, как ни старалась, я не могла завершить удар, не могла преодолеть этот жалкий последний сантиметр. Моя рука мне больше не подчинялась.

С ужасом я поняла, что упустила единственный шанс спасти себя и Э’эрлинга.

Не успела.

Магия Смотрительницы оказалась быстрее моего ножа.

Злая, беспомощная, я застыла перед главной ситхлифой с занесенным для удара кортиком. Ее особая колдовская сила — та, что поставила эту женщину над всеми нами, — обратила меня в статую, в неподвижную куклу. Я не могла пошевелить и пальцем. Только в бешенстве сверкала глазами.

— Неужели ты думала, что сможешь меня убить? — цокнула языком старая дрянь. — Какая глупая самонадеянность.

«Все кончено! Кончено! Это конец! Я не справилась, — голова взорвалась от панических мыслей. — Э’эрлинга отправят на общий стол. Вся Цитадель будет измываться над ним, пытать и насиловать, пока он не истечет кровью. А наш ребенок… Нашего ребенка выдерут из моего чрева».

Я завыла с полным ртом крови. Кровь уже пыталась просочиться сквозь сжатые губы. Я глотала ее, и при каждом глотании лезвие бритвы сильнее врезалось в нежную мякоть щеки.

С мерзкой улыбкой Смотрительница вынула нож из моих неподвижных пальцев и… вложила его в руку Э’эрлинга. Мои глаза распахнулись от удивления, но потом я поняла, что задумала эта стерва, и под ложечкой у меня мучительно засосало.

На лице любимого читалась такая же бессильная ярость, как и на моем собственном. Двигаясь, как деревянная марионетка на шарнирах, Э’эрлинг подошел ко мне и, едва не плача, начал приближать лезвие кортика к моему горлу.

— Нет, — шептал он, находясь во власти одной из ситхлиф. — Пожалуйста, нет. Триса. Я не хочу. Это не я. Триса. Прости меня. Я ничего не могу сделать.

Я видела, что он отчаянно сопротивляется чужой воле: все его мышцы дрожали от напряжения, жилы по бокам шеи готовы были лопнуть. Из последних сил он пытался остановить свою руку, сжимающую нож, но лезвие уже коснулось кожи. Я почувствовала укол боли, теплую струйку влаги, текущую вниз по горлу.

— Триса… — глаза Э’эрлинга наполнились ужасом. В его широких зрачках, как в глубине темных вод, дрожало отражение моего лица.

— Мне жаль, что так вышло, — кружила рядом с нами Смотрительница. — Веришь, я не хочу тебя убивать? Но ты не оставила мне выбора.

Лезвие ножа медленно погружалось в мою плоть. По щекам Э’эрлинга катились слезы — огибали крылья носа, собирались в уголках губ. Какая жестокая насмешка! Любимый станет моим палачом.

С трудом я разомкнула губы, и кровь, скопившаяся во рту, потекла на подбородок.

— Люблю, — сорвался кровавый шепот.

Лицо Э’эрлинга исказилось от боли, пошло трещинами.

— Кстати, ты знаешь, что убиваешь мать своего ребенка? — раздался глумливый голос Три тысячи пятнадцатой. Она сказала это от жадности, чтобы получить от жертвы еще больше сладких эмоций.

И она их получила.

Э’эрлинг распахнул глаза, его рука, держащая нож, дрогнула. Любимый смотрел так, что душу выворачивало наизнанку, и в глубине его голубых глаз разгорался огонь. Сначала на дне зрачков заплясали крошечные искорки. Они мерцали, трепетали, росли, постепенно превращаясь в яркое, обжигающее пламя. И когда это пламя вышло из берегов, в меня хлынул поток грозной, неукротимой силы.

Я выгнулась, принимая ее в себя, эту колоссальную мощь. Она бурлила во мне, жгла внутренности огнем, бежала по венам кипящей лавой, искрила на кончиках пальцев молниями. Буря магии, готовая разорвать меня на части.

Любит.

Он меня любит.

Теперь я это знала. Вот оно — доказательство его чувств.

Я поняла, что могу двигаться, что главная ситхлифа Цитадели больше не имеет надо мной власти. Теперь мы с ней равны по силе и могуществу.

Любит.

Я хлопнула в ладоши — и все три ситхлифы в зале пали замертво: моя магия заставила сосуды в их мозгах взорваться.

Э’эрлинг освободился от чужого влияния и торопливо отдернул нож от моей окровавленной шеи.

Я забрала у него кортик и повернулась к ошеломленной Смотрительнице.

Сейчас выясним, кто из нас сильнее.

Глава 44. Любимая

Я шагнула к Смотрительнице с ножом в руке, и эта тварь попятилась, шумно втянув ноздрями воздух. При виде ее резко побледневшего лица, круглых глаз, вылезших из орбит, того, как она испуганно отступает, я испытала мрачное удовлетворение. Меня захлестнул азарт охотника, загоняющего добычу. Я вся тряслась от предвкушения боя и сладкой мести.

О, с каким удовольствием я воткну клинок в черное гнилое сердце этой гадины!

Шаг. Снова шаг. Тяжесть оружия в руке. В груди — барабанный бой, за которым не слышно звуков моей поступи.

Смотрительница отходила от меня, но в какой-то момент остановилась и расправила плечи. Она больше не выглядела потерявшей почву под ногами. Ее губы, секунду назад дрожащие, изогнулись в хищной улыбке.

Мне показалось, что она собирается заговорить, но в гулкой тишине под каменным сводом не раздалось ни звука. А потом я почувствовала это — внезапную острую боль в висках. Мою голову словно раскололи надвое. Словно засунули ее между молотом и наковальней.

Из глаз брызнули слезы. Вскрикнув, я едва не разжала пальцы и не выронила нож. Э’эрлинг дернулся ко мне, но тут двери в зал распахнулись, с грохотом удавшись о стены. Сквозь густое марево боли я услышала за спиной тяжелый топот ног и бренчание доспехов. Стражники.

— Все кончено, — прошептала Смотрительница одними губами, и радужка ее глаз вспыхнула ярким колдовским пламенем, после чего боль стала нестерпимой.

Кипел мозг, кипела жидкость в глазных яблоках, вся слюна во рту высохла, и горло будто съежилось,