Чужой среди своих 3 - Василий Сергеевич Панфилов

с одной стороны, я вполне самостоятельная рабочая единица, а с другой — Петрович отвечает за меня, как за несовершеннолетнего. Двусмысленностей такого рода у меня, в силу возраста и других факторов, полно, и, несмотря на декларируемую защиту детства, гнуть это дышло можно в обе стороны…

… и обычно гнут меня.

— Да ёб… — сморщился Петрович, узнав новость, с силой затянувшись и сплюнув табачную крошку, — ещё один! Серьёзно, иль так?

— Серьёзно, — снова виновато развожу руками, как и положено в таких случаях. Дескать, я бы с радостью (нет!) на родной завод, но вот обстоятельства…

— Катись давай, — благословил он меня, собираясь морщинами на лбу. Понятно, не в восторге… грипп, да улицы… в общем, работать сейчас не то чтобы совсем некому, но привычной прохладцы, возможности уйти на перерыв сильно пораньше, вернувшись сильно попозже, нет!

Выкатившись, удачно попал на знакомого снабженца возле проходной, неторопливо шествующего с какими-то папками и свертками на выход.

— Здорово, Михаил! — обрадовался он мне, тряся руку, и, человек бывалый и наблюдательный, сразу заметив травму, — Серьёзно?

— Ага… — рассказываю в красках о сути проблемы, не жалея времени. Ну, выговориться надо… особенно о, мать его, профорге поведать хочется! У снабженца с ним тоже контры, и меня он понимает, как никто.

— В поликлинику? — интересуется Иваныч, дойдя до машины и закуривая, — Подбросить?

— Спасибо, — киваю благодарно, — не откажусь!

С ним мы в хороших отношениях, притом (залог всех по-настоящему хороших отношений) взаимовыгодных. Я ему время от времени то билеты, то ещё что… ну и Иваныч, по возможности, помогает, а на заводе, несмотря на какую-то ничтожную официальную должность, он может немало. Да и помимо завода бывает…

Всего-то за полтора часа обойдя всех положенных медиков, вышел, щурясь на блёклое февральское солнце, и закурил, в кои-то веки не за компанию, а просто так. Впрочем, раз затянувшись, уставился недоумённо на сигарету, и, чуть помедлив, забычковал её и положил на укрытый от непогоды уступ, на радость местных алкашей.

Дохромав до остановки, спрятался от ветра, периодически выглядывая в поисках автобуса, но первым увидел не автобус, а Леру, неподдельно обрадовавшуюся мне. Впрочем, и я ей… мы в последнее время как-то незаметно сдружились, человек она очень интересный и яркий.

— Больничный, — сходу сообщаю ей, рассказывая о своей травме.

— Ой… — она прижала ладони в варежках к щекам, — а как же концерт?

— А вот как-то так, — мрачновато ответил я. Утешать меня девушка не стала, знает уже, как много надежды вкладывал я в этот концерт.

— Я вот из школы отпросилась, — нарушила она неловкое молчание минуту спустя, с несколько преувеличенным оживлением начав рассказывать о лекарстве, которое она должна забрать.

— А ты очень устал? — поинтересовалась она, — Может, компанию составишь?

Покосившись на неё, я понял, что Лера беспокоится о моём душевном состоянии, но, пожав плечами, согласился. Почему бы, собственно говоря, и нет?

— Может, пешком? — предложил я, — Тут недалеко, а время, кажется, есть.

Сверившись с часами, девушка согласилась, и мы направились в сторону Красной Площади, где и должна была состояться встреча.

— О! — оживился я, увидев по дороге пирожки, — Это хорошо! Будешь?

— Нет, недавно поела, — отказалась Лера, как мне показалось, с некоторым сожалением.

К Красной Площади мы подошли, когда я приступил к поеданию последнего пирожка с мясом, уже несколько остывшего, но всё ещё вкусного. Наклонившись чуть вперёд, чтобы не закапать пальто мясным соком, слушаю подругу, очень интересно рассуждающую о взаимосвязи свободы, культуры и экономики, особо не глядя по сторонам.

— Они за доллары продались! — внезапно услышал я, и, подняв голову, заозирался, увидев совсем рядом двух мужчин с листами ватманов, которые они только начали разворачивать над головами, и бегущих к ним…

… а вернее — к нам, мужчин в штатском.

— Жиды проклятые[i]! — выдохнул один из них, врезаясь в меня и роняя на скользкую брусчатку, — Подстилки капиталистические!

Несколько раз пхнув меня кулаком в бок, он навалился всем своим немаленьким весом, заламывая левую руку со сноровкой опытного самбиста, и я взвыл от резкой боли, а по телу разом проступил холодный пот. Я было дёрнулся рефлекторно, не думая ни о каких корочках и последствиях, но больная нога подвела, и только впустую проелозила по камням.

— Поговори мне, сучёнок… — с ненавистью процедил мужчина, распалившись и ещё сильнее наваливаясь на меня, вдавливая в мокрую, грязную брусчатку, — Сопротивление? На-адолго пойдёшь…

— А мы тебе ещё добавим, — злорадно сказал он чуть погодя, вбивая свободную руку мне в почку, — и ни один суд…

— На Советскую Власть, сука, пошел⁈ — зачем-то громко выкрикнул он, ещё раз с силой ударив меня.

На этом, по-видимому, его словарный запас и отчасти запал закончились, и, несколько раз ткнув меня кулаком по почкам, он остался лежать на мне, тяжело дыша в затылок табаком и луком.

— … свободу… — слышу какой-то булькающий выкрик в нескольких метрах от меня, и звуки возни. Я, вжатый лицом в брусчатку, вижу только одним глазом, да и то — ботинки, изредка штанины, да заметно поодаль — любопытствующих граждан, но последних — очень смутно.

Ботинки и брюки суетятся, кого-то бьют и оскальзываются на камнях, иногда приседают, и тогда я вижу задницы, спины и мелькающие руки.

— А-а! — слышу женский крик и снова дёргаюсь, и снова — перехват руки, сминающие рану пальцы и суставы, вывернутые до такой степени, что ещё чуть, и разрыв связок. От боли уплываю куда-то далеко, обмякая. Это ещё не обморок, но рядышком…

— … мы из поликлиники, — слышу как сквозь вату, — у него рука ранена…

На некоторое время, судя по всему, я всё-таки потерял сознание, и в себя пришёл, уже стоя на неверных, подгибающихся ногах, не соображая, где я, и что со мной.