Туманы Эвернесса - Джон Райт

Все эти образы напоминали ему, что когда-то он обладал даром видеть; давно, задолго до того, как его погрузили в настолько глубокую слепоту, что у него остались только темные воспоминания.

И эта пытка была самой ужасной, потому что когда музыка опять звучала громче, и аккорды пели вечную славу злу, в нем оставались только воспоминания о черном отчаянии. И мягкие контрапункты только увеличивали боль и воспоминания об утрате, и подтверждали, что утрата вечная.

Один или два раза через черный хор прорывался золотой голос, глубокий, добрый и чистый, который вел мелодию неописуемой красоты. И этот голос пробудил в нем лучшее любовное воспоминание.

Самое тщательно лелеемое из всех, которое он любил, как промокший насквозь человек в ледяной пустыне любит единственную, дрожащую на труте искорку, от которой сможет разжечь спасительный огонь. В своих помутившихся мыслях он выискивал это воспоминание, пытаясь сохранить его, как замерзающий человек осторожно дует на искру, все еще надеясь разжечь костер, даже после того, как его руки и ноги окоченели и почернели от укусов мороза.

Этим слабым счастливым воспоминанием было лицо и восхитительное существо, настолько наполненное лучезарным сиянием, что человеческие глаза едва выдерживали его. Лицо — доброе, благородное, мудрое, спокойное, чистое, из серых глаз льется звездный свет, темные волосы, на лбу один единственный алмаз, сделанный, казалось из чистейшего огня. Так, наверно, выглядят ангелы. На лице ни слабости, ни страха, только особое, навсегда запоминающееся выражение, как если бы над снежными вершинами гор появилась одна яркая звезда, далекая от грязи и пороков человека.

Когда воспоминание об этом прекрасном лице стало яснее, он запрятал его поглубже в сердце, надеясь, что его похитители не смогут проникнуть во внутренние тайные сокровищницы его сознания. И, чтобы спрятать свое последнее счастье, он наполнил поверхностные слои сознания мыслями об ужасе и безнадежности, как если бы у него не осталось ни малейшего источника радости. Он боялся, что бессмертные могут читать его мысли, и обрадовался, когда обманул их.

Для него это лицо стало маяком, сигнальным флагом надежды. Ведь если такое совершенное создание может существовать, то еще не вся вселенная превратилась в место бессмысленных страданий миллиардов людей, обреченных на ужасную гибель.

Только тогда, когда черный хор запел хвалу этому золотому голосу, он сообразил, что его обманули. И заплакал как ребенок, вспомнив, что его уже обманывали таким образом множество раз. Он поклялся себе не забывать об этом, больше не поддаваться на обман, и тем не менее тут же вспомнил, что уже много раз решал так, и все бесполезно.

Потому что это было лицо Люцифера, Императора Ночи и Повелителя Ахерона; сияние этого прекрасного лица ослепило его: настолько прекрасное зрелище человек вынести не в состоянии.

Но еще хуже, самым худшим из всего было то, что он не мог вспомнить преступлений падшего ангела. Ни одного. И его мучила мысль, что Князь Люцифер, храбрый, величественный и грациозный, страдает без вины, хотя он и утешал себя надеждой, что не бывает наказания без преступления. И страх того, что и эта надежда окажется напрасной, тоже мучил его.

Ужас, страх и любовь к Князю Тьмы, вот что поддерживало его посреди несчастий. Он с удовольствием пожертвовал бы невинностью, чтобы заслужить свое наказание, лишь бы предохранить это благородное могущественное существо от любого пятна или клеветы.

II

Спасение не пришло, но прилетело со скоростью тропического рассвета. Мгновение, и хор бессмертных смешался, превратился в смешную беспорядочную какофонию звуков, одна-единственная чистая песня полностью подавила его. Еще мгновение, голос хора превратился в гневный призыв, в нем зазвучали трубы войны, на которые ответила песня арфы или, возможно, натянутой тетивы лука.

Он позабыл о своей любви к Люциферу так же быстро, как, пробуждаясь, человек забывает плохой сон.

Ему опять стало тепло, и он почувствовал, что просыпается для жизни, как цветок, открывающий утром лепестки на летнем поле. Сердце опять забилось, не без боли, и легкие заработали, выбрасывая из себя грязь и воду.

И тут он вспомнил, вспомнил отблеск солнечного света на волосах жены, много лет назад, когда они только-то поженились, и маленького Питера, бегущего по весенней траве и играющего под лучами солнца, и дневной свет, бьющий в открытые окна, и быстрый хищный полет сокола в прозрачно-синем небе. Он вспомнил и солнечный рассвет после облачной ночи, и призывное кукареканье петухов, славящий восход Солнца.

Мрачное здание, в котором его держали, затряслось до основания, и он увидел, как часть потолка его тюрьмы засветилась красным, вокруг нее закружились облачка дыма. Он вспомнил, что значит видеть; слепота кончилась.

— Лемюэль! Я пришел! — позвал его совершенно спокойный голос.

Он вспомнил, что это его имя, и, несмотря на душную шипящую воду, попытался откликнуться. Но сумел только что-то прошептать, очень тихо, и страх опять сжал его сердце, страх, что спаситель не услышит и не увидит его. Но даже самого слабого крика о помощи оказалось достаточно. Бело-золотая рука, пальцы которой были длиннее пяти берез, проломила потолок камеры.

Из пролома выглянуло лицо, более яркое, чем восход солнца, увенчанное лавровыми листьями и лучами живого света.

— Мой сын! — радостно позвал мелодичный голос, а гневный взгляд прекрасных глаз разбил вдребезги цепи, превратившиеся в капли расплавленного металла.

Теплые руки обняли Лемюэля и подняли его из мокрой ямы. Здесь был воздух, и Лемюэль глубоко вздохнул, как если бы темнота и давление этих глубоких вод не могли появиться рядом с князем света.

Лемюэль увидел, что он стоит в широкой пустой долине из черного металла, над поверхностью которой кое-где поднимались монументы, похожие на могилы. И сообразил, что стоит на крыше бесконечной тюрьмы, и у него под ногами камеры-ямы, двери в которые, похороненные под монументами, не откроются никогда.

За краем долины из темноты и холода океана поднимались и терялись из вида семь башен из адамантинового металла, черных как беззвездная ночь; бастион громоздился на бастион, каждая башня бесконечно устремлялась вверх, гордясь своей несокрушимой силой. И Лемюэль содрогнулся от страха, осознав, насколько силен враг и как далеки Небеса.

Потому что в темноте над ним, и в бесконечности вокруг, проплывали демоны-призраки, падшие ангелы, ряд за рядом, легион за легионом; ярость исказила их прекрасные совершенные лица, их широкие крылья, обрамленные перьями ворона, медленно взбивали полутьму бездны. Их головы украшали короны тьмы; на их нагрудниках сверкали семь драгоценных камней; их копья заканчивались наконечниками из адского огня.