Туманы Эвернесса - Джон Райт

— Магазин, быстро!

Легкий треск, и голова агента взорвалась, кровь брызнула во все стороны. Тело вылетело из окна, нелепо перебирая ногами, и его подхватил ветер сто-миль-в-час.

Ван Дам посмотрел назад.

Из правого окна пассажирского купе лимузина высунулась черная фигура, одной рукой держа длинное узкое оружие. Виден был только силуэт загадочного человека, и ничего больше. Плащ, капюшон, противогаз, рукава, оружие в руке и сама машина были одинакового матово-черного цвета, так что фигура казалась ожившим куском абсолютной тьмы. Над его плечом ветер развевал откинутый капюшон плаща.

И из его оружия лился красный свет лазера.

Ван Дам повернул голову. Маленькая красная точка отражалась от заднего окна рядом с ним. Ван Дам повернул голову дальше. Водитель в ужасе глядел на красную точку на своей руке, сжимавшей руль.

Еще один легкий треск и что-то тихонько зашипело. Заднее окно взорвалась, на руке шофера образовалась дыра, из которой выглянули окровавленные кости и голая плоть.

Воздушная подушка перед Ван Дамом сработала именно в то мгновение, когда седан покатился по дороге.

Оглушенный, наполовину потерявший сознание, Ван Дам увидел, как темная фигура вышла из задней двери бронированного лимузина, остановилась, поправила черную шляпу с широкими полями и пошла к нему, молчаливая как тень.

И тут он почти потерял сознание, и только смутно почувствовал, как сильные руки вытащили его из разбитого седана. Его груди и шеи коснулся стетоскоп, пальцы пробежались по запястью, проверили пульс. В руку вонзилась холодная игла шприца. Потом его руки сложили за спиной и на них с металлическим звоном застегнулись наручники.

Что бы там ему не вкололи, это привело его в сознание. Медленно-медленно, но туман из глаз исчез. Единственный свет исходил из передних фар седана, направленных в землю. Шофер лежал рядом, тоже в наручниках, одна его рука была перевязана.

Над белым ящиком, который вез Ван Дам, наклонился человек, с головы до ног одетый в черное; огромный черный плащ скрывал фигуру, лицо не видно из-за широкополой шляпы. Он уже открыл магнитный замок. Крошечные люминесцентные экраны и индикаторы состояния сверкали как светлячки. Наружный футляр был снят, внутренности компьютера торчали наружу.

В руках у черного был какой-то странный инструмент, из которого шли провода внутрь белого ящика. На одном из пальцев руки, одетой в черную перчатку, сверкал загадочный огненный опал, который гипнотически вспыхивал и гас, пока человек печатал что-то на клавиатуре своего инструмента, а потом на клавиатуре белого ящика.

Из темноты за фарами седана раздался голос Уэнтворта:

— Пендрагон! Ты никогда не уйдешь с ним! Ты должен был присоединиться к нам, пока была возможность!

Из-под черной шляпы послышался сильный спокойный голос, холодный и безжалостный:

— Во вселенной существует порядок, джентльмен. Заклинание Азраила может только задержать, но не в силах полностью уничтожить ужасные последствия его действий: возмездие найдет его. Для людей существует рука закона, а для темных существ, на которых закон не действует, найдутся темные мстители.

— У меня есть тайное место, где проверяют тех, кого я пожелаю. Там, под гипнозом, в присутствии моего суда, они расскажут все во всех подробностях. И запомни, это безжалостный суд. Но я не беру туда тех, чью судьбу должен решать суд людей, и тем более я не заменяю собой суд: закон должен действовать свободно! Но берегись! В этом тайном месте я храню все данные о тех, кому предназначено предстать передо мной; и твоя папка уже очень толстая, там много записей о твоих черных делах.

— Ван Дам! — продолжал безжалостный голос. — Я знаю, что ты пришел в себя. Надеюсь, ты запомнил мои слова. Это предупреждение, тебе и твоему хозяину. Быть может еще не поздно раскаяться, и, если ты поможешь мне исправить последствия хотя бы части твоих преступлений, я буду к тебе снисходительнее, когда придет время. Назови мне коды доступа.

— Он тебе ничего не скажет! — крикнул Уэнтворт.

Не колеблясь ни секунды, звучно и четко, Ван Дам назвал цепочку номеров.

— Очень хорошо, — сказал голос. Черный человек поднял руку в перчатке к лицу, скрытому под полями шляпы, и произнес в кулак: — Бербанк! Перенаправь твои инструменты на этот канал. Потом наведешь ракеты на долготу и широту, которую моя жена даст тебе.

Рука в черной перчатке высунулась из-под плаща и взяла портфель, который так берег Уэнтворт.

— А это я конфискую как улику: верну Галену Уэйлоку то, что украдено у него. Я уже послал скорую помощь из ближайшей больницы; они будут здесь после того, как закончат с первым мотоциклистом. Ты больше не увидишь меня, Ван Дам. Но это не значит, что я не увижу тебя. Так что берегись!

Слабый шорох плаща, и загадочная фигура исчезла, унося с собой портфель и белый ящик.

12

Спасение Лемюэля

I

От агонии он перешел к самому черному отчаянию. Он забыл свое имя. Музыка, более неотразимая, чем самая неотразимая красотка, более страшная, чем любой ночной кошмар — она лилась из стен, она переломала всю его душу и вторглась во все мысли; мрачный величественный хор заставил замолчать его разум.

Музыка ангелов, но падших ангелов, которые дали жизнь песням гениев, но гениев помешанных на теме отчаяния.

Он висел посреди затопленной камеры, четыре цепи держали его руки и ноги. Давным-давно его задушила черная ледяная вода, легкие отказали, но умереть не удалось. Сердце остановилось и замерзло в груди, но опять умереть не удалось.

Время от времени музыка звучала громче, и он забывал, как страстно хотел умереть, потому что прекрасное страдание, наполнявшее каждую песню, не давало ему вспомнить, что такое смерть или представить себе, что можно избавиться от смертельной боли.

Но когда хор замолкал, разрешая высокому чистому голосу одинокого сопрано взлететь вверх и пропеть пеан,[43] славящий боль, тогда он опять вспоминал о своей могиле и о своем страстном желании очутиться в ней; и он не мог сказать, что мучило его больше: пытка воспоминанием или пытка забыванием.

Иногда через постоянный хор страха пробивались другие, более звучные мелодии, и он вспоминал о красоте снежной ночи под светом звезд, или о холодном лунном свете над пустыней, об одинокой песне соловья, терявшейся в замерзших лесах, или об улыбке спящей девушки с чистым и бледным лицом, лежащей в бархатном гробу с опавшими лилиями на груди.

Все эти образы напоминали ему, что когда-то он обладал даром видеть; давно, задолго до того, как его погрузили в настолько глубокую слепоту, что у него остались только темные воспоминания.