Эпитафия Любви (СИ) - Верин Стасиан

И если число посещений сократилось, то сегодня мы возобновили традицию: как и раньше, начала я — загадала имя и дала подсказки, а Луан получила две попытки, чтобы его отгадать. Если она отгадывала, то выцарапывала на потолке засечку, обозначающую правильный ответ. Тогда я выбирала имя посложнее, вторичная отгадка равнялась уже двум зарубкам. И если Луан не отвечала, наставала её очередь задавать каверзные вопросы: ехидно улыбаясь, подруга задумала слово, а я усиленно размышляла, но не более, чем минуту, пока не приходилось говорить.

Использовались строго имена людей при дворе. Побеждала та, у которой засечек выходило больше всего — и сегодня лавры достались Луан.

Эта игра избавила от волнений, освободила меня на время. Я расслабилась, оставив далеко позади ужасы полыхающего ипподрома, и мир заиграл новыми красками — или это были прежние краски, но в новых тонах?

Хотелось, чтобы состояние утихнувшей тоски навечно отыскало дом в моей жизни. Но я жаждала возможности излить душу, наполняемая странной верой, будто время наступит — и я поймаю то словечко, которым исчёрпывается объяснение произошедшего. Катастрофы, отъезда, будущей свадьбы… у этого должен быть смысл. Дядюшка Тин, например, всегда искал в словах своих советников зерно истины, а я что, хуже?

Может и хуже. Может вообще не повезло родиться наследницей, и простолюдинки такими вопросами не задаются.

— Неприятный человек этот Шъял, — посетовала я, — такой жирный, фу! Как опекун вообще согласился на какие-либо его предложения, это жуть…

— Я думаю, князь Арбалотдор намного красивее.

— Ненавижу!

— Посла? Позвольте, чем он заслужил вашу ненависть?

— Всем. — Я увидела муравья и со злости придавила его. — Он прожорливый и гадкий, гадкий до мерзости. А мы с ним сюсюкаемся, будто так и надо. Если я когда-нибудь буду Архикратиссой, я оборву связи с жирдяем и его дикарями.

Луан развела руками.

— Вы же знаете, даже Сенат о нём печётся.

— Почему?

— Я не знаю, почему. Там, откуда я родом, слова «почему» не существует.

Такой ответ не устроил меня.

— Но должна же быть причина! А ты знаешь больше.

— Всё, что я знаю, это то, о чём судачат во дворце слуги, никому не нужные, Ваше Высочество, кроме своих господ. Если хотите знать моё мнение…

— Хочу! — выпалила я.

— Я думаю нам нужен гир Велебур. Мало кому хочется терпеть его, по мне он тоже противный, как слизень, простите за откровенность. Однако даже консул понимал, вспомните, что Вольмер нужен вашей стране.

Я обняла ноги, воткнув подбородок в ямочку между коленями.

— И всё же мне не хочется ехать с ним…

— Милая моя, вы видели Шъяла всего пару раз, а уже не любите его так, словно вас принуждают спать в одной кровати.

— Не каркай! — подняла я пальчик. — Вот был бы здесь дядюшка, он бы ему надавал, и так, что тот не появился бы у нас больше века! — Опустила руку. — Но моего дядюшки нет, а посол есть. Это не справедливо. Это ужасно!

— Сожалею, — утешающим голосом сказала Луан и придвинулась. Я шмыгнула носом и затихла, вслушиваясь в собственное дыхание.

Как раз в этот момент что-то треснуло. Зашуршали листья. Незнакомые голоса проявили себя в опасной близости от грота: мигом мы пресекли беседу, и я позвала Луан за собой, предлагая проверить, кто же посетил нас?

Я спряталась под жимолостью, накинув мафорий дабы густые волосы не увязли в ветвях. В десяти шагах от зарослей стояли мужчины в панцирных доспехах, какие носит дворцовая стража.

Один был низким, с пухлыми руками и постоянно вытирал нос, другой — косматый — издали походил на гюнра, с бородой, похожей на утиный хвост.

— Кто там, Ваше Высочество? — поинтересовалась Луан.

— Тсс, — тихонько шикнула я, больше половины того, о чём разговаривали мужчины, не достигало слуха, и я прокралась дальше, забыв, что глубоко увязла в кустарнике и выбираться будет сложнее.

— И долго он так валяется? — Дошёл гнусавый голос косматого.

— Пхех, спросишь тоже, — сказал его пухлый собеседник. — Я его таким нашёл.

И взорвался громким кашлем.

— Слушай, ты доконал меня. Хватит пёрхать! — огрызнулся косматый. — Лучше думай, как нам его унести.

Внезапно пухлый отскочил.

— Твою центурию… он просыпается.

— Шшшто за… шшшто за прекрасссная дева!.. — пьяным вусмерть говором пробормотал мужик, что лежал в кустах, Я видела только две ноги в сапогах, скоро показалась и рука. — О любииимая…

Он задел ветку, та хлестнула его по руке.

— Хэй, ты чего! Ну да, да… ик!.. я надрался… но я же не специально!

— Не, надо его уносить, — почесал затылок пухлый. — Только ка… каа… аапчхи!.. как? Два солдата тащат своего командира по кустам это… ну, мягко говоря, подозрительно.

— Так, давай, ты за ноги, я за руки. — Он пригрозил кулаком. — И, сука, больше не пёрхай! Донесём его до ворот, а там оставим. Если кто увидит, скажем, мимо проходили.

— Любииимая… — протянул их поддатый командир, пытаясь встать. — Я… ух… ща тебя поцелую… уже ща…

В тот же миг он повернулся на правый бок и рыгнул, зычно, как заревевший медведь. Фу, как мерзко. Я услыхала позади себя хохот Луан. И чему та радуется? Это же гадко, так себя вести. Вроде бы и эфиланцы, а хуже варваров!

— Давай лучше ты за руки! — прохрипел, закрываясь перчаткой, пухлый солдат.

Его косматый друг закатил глаза.

— Флавий, если ты не закончишь придуриваться, мы и до вечера не управимся.

— Но…

— Давай-давай. Ерунда война, главное стратегия. — И вдруг косматый кинул взор на жимолость. Его раскосые глаза насторожились, будто он заметил притаившуюся за листвой стаю волков.

Я приникла, мелкими вдохами вбирая сырой воздух. Сердце билось, как дробь литавра. Я до такой степени перепугалась, что стайка приставучих комаров, закативших коммос в правом ухе, волновала меня меньше, чем стражники.

Нерешительно приподняв подбородок, я выглянула с тем чтобы узнать, смотрит ли он до сих пор. Но косматый исчез вместе с пухлым Флавием так же спонтанно, как и появился. С собой они утащили и пьяницу.

— Правду говорят: боги, даруйте людям эля, и они принесут вам зрелище, — отметила Луан, заливаясь смехом.

— Пойдём во дворец… что-то я не хочу больше здесь находиться.

Узловатая ветка больно поддела спину, а ещё одна стащила капюшон, поставив перед необходимостью ползти задом. Волосы, вымытые только недавно, выпачкались в паутине.

— Пойдём, пойдём, — торопила я.

* * *

Укрытие осталось на добрый десяток шагов позади и, купаясь в нежданно посетившем чувстве защищённости, я разрешила себе обменяться с Лу парой словечек, изобретая какое-нибудь развлечение, ибо день ещё не клонился к закату, близко обед и времени валом.

Луан же никак не могла отойти. Вспоминала — смеялась, стоило ей забыть — как смех вновь пробивался, и она опускала голову, пряча его в ладонях.

— Не знаю, как ты, — поджала я губки, — а я не нахожу ничего весёлого.

— О, я просто… да, неважно, не удержалась.

— В твоих краях ржут с пьяниц? — Было непонятно, как можно издеваться над человеком, тем более в таком положении. — Это считается нормальным?

— Ой, простите. Больше не повторится, честно! — И снова нагло прыснула.

Эх, ты… Дядюшка говорил, пьяный человек подобен животному, которое умирает, и потому смеяться над пьяными безнравственно, а для наследницы и вовсе непристойно. Но что было взять с Луан? Она служанка. И в её краях так было принято — смеяться по поводу и без повода…

* * *

По возвращении в гинекей я перво-наперво заперлась. Луан приготовила ванну — наступила пора смыть грязь и тщательно прочистить волосы. Раздевшись, я погрузилась в бронзовый резервуар, уснащённый молочной водой, мёдом и экстрактом миндаля — и откинула плохие мысли.

В это время Луан перечёсывала мне волосы, отвлекая рассказом о блюдах, какие подадут на обед.

Сладкие запеканки, омлеты, финики, запечённые цыплята, креветки с гарниром, в том числе виноградное печенье. Самое главное — этот обед предназначался лишь для нас, а значит толстяк Шъял, опекун и все советники будут есть в другом месте!