Искатель, 1999 №3 - Керен Певзнер

появилось лицо госпожи Сары Шензар, личного секретаря министра Шуваля.

— Я хочу поговорить с Абрахамом, — заявил Вайнштейн. — Дело личное. Скажи, что это Яков Вайнштейн, он меня знает.

— Что у тебя за вопли? — поморщилась Сара. — Если у тебя дерутся кошки, сверни им шею. Министр тебя не услышит.

— Это не кошки, это сигнализация, — нетерпеливо сказал Вайнштейн. — Сейчас я ее отключу.

Честно говоря, мы ожидали всего, только не того, чему стали свидетелями. Вместо того чтобы наброситься на министра с обвинениями, Яков сказал:

— Хорошо сработано, Абрахам. Когда я получу мою долю?

— Спроси у брокера, — ответил министр. — Моя миссия закончена.

Разговор продолжался в мирных тонах еще минут пять, после чего Вайнштейн выключил видеофон и отправился спать.

А мы с Рувинским вернулись в операторскую, чтобы обсудить результат наблюдений.

— Что-то в этом есть, — многозначительно сказал Моше. — Собственно, этот Вайнштейн — единственный среди всех подозреваемых в нашем и альтернативном мирах, который имеет какие-то контакты с Шувалем. И мотив для убийства налицо.

— Нет, — покачал я головой. — Что-то в этом есть, но что-то в этом не то. Ты согласен?

Рувинский вопросительно посмотрел на меня.

— Смотри, — продолжал я. — Мы совсем выпустили из поля зрения сюжет с убийством Бродецкого. Именно он был реализован во время убийства Шуваля, так? Мы набросились на Вайнштейна, потому что у него оказался мотив для убийства Шуваля. Мотив слабый — ты же видел, они действовали заодно и как-то на этой афере нажились оба. К тому же Вайнштейн понятия не имел о сценарии Шлехтера.

Это раз. Второе: если он действительно с пылу с жару обдумывал, как бы убить министра, при этом спонтанно рождались случайные альтернативы, которые описывает твоя формула… как его…

— Горовица, — подсказал Моше.

— Да. Ты сам утверждал, что вероятность перехода альтернативы обратно, в нашу действительность, близка к нулю.

— Говорил, — согласился Рувинский с кислой миной на лице. — Но, кроме Вайнштейна, нет никого, кто имел бы…

Неизвестно, сколько времени мы вели бы с директором Рувинским этот бесплодный диалог, если бы наше уединение не нарушил единственный человек, которого нам обоим не хотелось видеть — комиссар Роман Бутлер. Он ввалился в операторскую при всех своих полицейских регалиях, и я подумал, что ему, видимо, пришлось применить силу, поскольку Моше отдал охране совершенно четкое указание не пропускать в здание института никого, включая министров, покинутых невест и пришельцев из других миров.

— С возвращением, — сказал Роман. — Я не ошибаюсь, вы уже осмотрели все альтернативы, какие было возможно?

— Да, — признал Рувинский. — Послушай, комиссар, а может, это преступление совершенно не связано с «Клубом убийц» и мы идем по ложному следу?

— Для того чтобы услышать полный рассказ о ваших похождениях, — продолжал Роман, не обращая внимания на выпад директора, — я должен предъявить постановление об аресте или кто-то из вас расколется сам?

— Песах, — кивнул на меня Рувинский. — Он твой сосед, пусть раскалывается.

Я вкратце пересказал Бутлеру наши соображения, предположения, идеи и бесславные результаты визитов в альтернативные миры. Роман время от времени хмыкал, а когда я истощил свою память, сказал:

— Молодцы, хорошо поработали. Теперь все понятно.

Мы с Рувинским переглянулись.

— Что нам должно быть понятно? — спросил Моше.

— Я сказал — вам? Все понятно мне. А вам понимать ни к чему. Эти дилетанты… вечно путаются под ногами.

Обвинение было несправедливым, и Рувинский вскинулся. Его суровое мнение об израильской полиции было бы высказано немедленно и недвусмысленно, но мне удалось прервать начавшуюся ссору в зародыше.

— Моше, — сказал я прежде, чем директор успел открыть рот, — ты плохо знаешь комиссара Бутлера, а мы с ним пьем кофе каждую субботу. Он намеренно вызывает тебя на ссору, чтобы, обидевшись, не делиться с нами информацией. Я прав?

— Конечно, — не смущаясь, согласился Роман. — Но, господа, мне бы действительно не хотелось сейчас выкладывать на стол все карты. Если бы не ваш дремучий дилетантизм, вы бы и сами догадались, кто в чем виноват. Вся информация у вас есть.

После чего комиссар встал и покинул помещение института. Надеюсь, что выпустили его без приключений.

* * *

Признаюсь честно: мы с директором просидели в его кабинете до позднего вечера, просматривая заново уже виденные альтернативы в поисках незамеченного нами доказательства. Но мы лишний раз убедились, что единственным разумным кандидатом на роль подозреваемого был бы Яков Вайнштейн, если бы он не оказался столь странным образом замешан вместе с министром Шувалем в общей афере. А может, они потом что-то не поделили, Вайнштейн смертельно обиделся и…

Нет, не могло этого быть. Мы просмотрели альтернативу вплоть до сегодняшнего дня — если бы Вайнштейн задумывал преступление, он должен был бы рассориться с Шувалем еще вчера вечером. Иначе в нашей реальности ничего к нынешнему утру ничего не смогло бы произойти.

— Значит, — сказал директор Рувинский, — мы не обратили внимания на какую-то информацию. Мы не обратили, а Бутлер обратил, потому что он профессионал.

— Ну да, — согласился я. — Он Эркюль Пуаро, а мы с тобой Ватсон с Гастингсом.

— Обидно, — продолжал каяться Рувинский. — У него четкая логика плюс информация, а у нас… Мы как две бабы — сидим и чешем языками, не понимая сути…

— Как ты сказал? — насторожился я. — Ты сказал — две бабы?

— Да не обижайся, Песах, — вздохнул Рувинский.

Он так и не понял. Почему я должен был обижаться на человека, докопавшегося до истины и не подозревающего об этом?

* * *

Я высматривал из окна, когда комиссар вернется с дежурства. Его авиетка свалилась из верхнего ряда поперек общего движения — только полицейский мог себе позволить такое вопиющее нарушение правил воздушного движения.

Когда Роман, насвистывая, спускался с посадочной площадки, я уже ждал комиссара у входа в его квартиру. Он ведь сам говорил, что эффект внезапности — главное при разоблачении преступника.

— Давно ли, — сказал я, взяв Романа за локоть, — министр Шуваль дал от ворот поворот Алисе Фигнер?

Мне очень хотелось бы написать в этом месте — «у комиссара от удивления отвисла челюсть». Но, к сожалению, эта фраза и выглядит слишком вульгарно, и абсолютно не соответствует характеру Бутлера. Роман тихонько высвободил свой локоть и сказал:

— Если ты приготовишь кофе, я спущусь к тебе через десять минут.

Эти десять минут показались мне часом, потому что комиссар и не подумал ответить на мой вопрос. Я думал о бедной манекенщице Алисе Фигнер и потому переварил кофе.

— Фу! — сказал Роман, испробовав. — Сразу видно, что готовил дилетант.

Теперь уж я оказался на высоте и не отреагировал на явное оскорбление.

— Ну хорошо, — сказал Бутлер, заставив