Сексуальная жизнь в Древней Греции - Ганс

Приап обычно считался сыном Диониса и нимфы (или Афродиты) и был духом-покровителем лугов, садов и виноградников, плодовитости коз, овец и пчел. Можно сказать, что он был оборотной – хотя и грубой – изначальной стороной личины Эрота; и действительно, во времена глубокой древности Эроту в Феспах (Беотия) поклонялись схожим с Приапом образом. Жертвоприношение ослика не объясняется в истории, рассказанной Овидием, истинная причина в том, что осел считался носителем особой продуктивной силы, по той же причине ему приносили в жертву гуся. Приапу поклонялись почти во всех мистериях, не только Дионисийских, как отмечает Диодор, «с грубыми шутками и насмешками». Неизвестный самым древним античным поэтам, Приап появляется в комедии Ксенарха под именем Приап, и о нем больше ничего неизвестно. То, что он появляется на сцене в других случаях, вызывало негодование у Макробия и Августина. В последующие времена в александрийской поэзии Приап играл важную роль, особенно в «Палатинской антологии» и у поэтов-буколи-ков; сборник латинских стихов отчасти чувственно эротического и зачастую непристойного характера сохранился под названием «Кармина Приапеа».

Изображения Приапа в пластическом искусстве довольно многочисленны; даже на монетах, особенно на монетах из Лампсака на Геллеспонте, на многих из них – и это очень важно для восприятия сексуальных отношений – он изображен с напряженным членом. В Риме культ Приапа был введен довольно поздно. Ему поклонялись в городах в специальных святилищах и в сельской местности, где разводили коз, овец и пчел; ему также поклонялись моряки и рыбаки. Приапу приписывали не только способность умножать плодородие полей и садов, он также считался стражем против воров и птиц. В полях и садах можно было часто видеть грубо сделанную деревянную фигуру Приапа, окрашенную красным и с большим напряженным членом, по большей части с серпом в руке, иногда со снопом на голове, который, развеваясь на ветру, должен был отпугивать птиц. Поскольку фаллос также использовали для защиты захоронений, изображение Приапа служило украшением могильных памятников.

Не стоит слишком подробно останавливаться здесь на том, были ли идентичны Приап и Дионис; в поэтических произведениях Приапа изображали спутником Диониса, так что Мосх говорит даже о нескольких Приапах. Он был близким родственником Гермафродита, с которым у него действительно было много сходного: например, в скульптуре он часто изображался поднимающим одежду, выставляя напоказ свой неимоверно развитый орган; зачастую его грудь напоминала женскую, так что на многих скульптурах трудно было сразу определить, изображен ли здесь Приап или Гермафродит; они также изображались вместе.

Поскольку считалось, что Приап олицетворяет принцип воспроизводства и природных начал, его также отождествляли с теми богами, которых древние относили к богам жизни вообще. Полагали, что сексуальный посыл и основа жизни – одно и то же. Таким образом, Приапа отождествляли с богом солнца Гелиосом или с Космосом; на дакийской посвятительной табличке Приап выступал универсальным божеством Пантеем, а скульптурное изображение мужского органа в момент высшего напряжения сил имело подпись – «спаситель мира». Грекам также были известны итифаллические божества; так, например, Фанес (с эпитетом Протогон, перворожденный) было одним из многочисленных имен первоначальной идеи творения в мистицизме поздних орфиков. Говорили о том, что Фанес вышел из серебряного яйца, созданного Кроносом в эфире, и был двуполым; возможно, мы удивимся, обнаружив, что результаты развития современного естествознания за тысячу лет до него предвосхитила греческая мифология. Другие рассказы о Фанесе – некоторые из них весьма запутанные и сложные – мы здесь опустили, однако стоит отметить, что Фанеса также идентифицировали с Приапом, а иногда с Адонисом, прекрасным возлюбленным Афродиты, которого иногда также считали двуполым.

Фанесами также назывались двенадцать кентавров Геликона, поименованных Нонном, некоторых из них – а именно Спаргея (похотливый), Кепея (садовник, как Приап) и Орфаона (стоящий) – эти наименования позволяют отнести к итифаллическим персонажам. С этим согласуется замечание Павсания о том, что культ Приапа зародился на горе Геликон.

«Трифалет» (мужчина с тремя детородными органами) – так называлась утраченная комедия Аристофана, в которой, очевидно, подвергалась насмешкам сексуальная жизнь Алкивиада. Варрон также называет одного из своих сатиров Трифаллом; он отвечал за мужественность. Так же, в соответствии с Гелием, называлась одна из комедий Нэвия. Тихоном звался итифаллический дух, который входил в окружение Афродиты и которому, в соответствии со Страбоном, особенно поклонялись в Афинах, а по сообщению Диодора Сицилийского, также и в Египте, как Приапу.

Добрыми чертами характера обладал Пан, горный дух, защитник стад и символ мирной природы, которого Киллена родила Гермесу в лесистых горах Аркадии. Обладая необычной внешностью, с козлиными копытами, двумя рогами и длинной бородой, он прежде всего считался покровителем коз, которых можно было видеть на горных склонах по всей Греции. В его компании нимфы пляшут, поют, скачут, когда они не вступают с ним в любовные отношения, потому что Пан постоянно влюблен. Звуки и голоса, которые можно слышать в горах, эхо скалистых гор Аркадии способствовали рождению прелестной истории о любви Пана к нимфе Эхо, которая предпочла прекрасного Нарцисса и совсем иссохла от любовного томления, пока не растворилась в воздухе, оставив после себя только свой голос (эхо). Нарцисс, однажды увидев свое отражение в ручье, тотчас безумно влюбился в собственную неотразимую красоту и, наконец, совсем истомившись, засох вовсе – трогательный символ весеннего цветка, который, отразившись в ручье, умирает после короткого цветения. Сходные бесхитростные истории рассказывают греческие поэты о нимфе Сиринкс, о персонификации пастушьей свирели, о Питиде, превратившейся в сосну, ветками которой Пан любит украшать голову.

Наиболее важной чертой характера Пана является его постоянное сладострастие. Как пишет Лонг, ни одной нимфе не удалось его избежать, однако и ему не всегда сопутствует удача в любовных похождениях. Овидий рассказывает о нем историю, которую он описывает с большим юмором: «А почему этот Фавн особливо не любит одежды, / Это тебе объяснит древний забавный рассказ. / В юности как-то герой тиринфский шел с госпожою; / Фавн их увидел вдвоем, глядя с высокой горы, / И, разгоревшись, сказал: «Убирайтесь вы, горные нимфы, / Мне не до вас, а ее пламенно я полюблю». / Шла меонийка, власы благовонные с плеч распустивши, / И украшал ее грудь яркий убор золотой; / Зонтик ее золотой защищал от палящего солнца, / Зонтик, который держал мощный Амфитрионит. / К Вакховой роще она подошла, к виноградникам Тмола, /

А уж на темном коне Геспер росистый скакал. / Входит царица в пещеру со сводом из туфа и пемзы, / Где у порога журчал весело свежий родник, / И, пока слуги еду и вино готовили к пиру, / В платье свое наряжать стала Алкида она. / Туникой тонкою он, в гетульский окрашенной пурпур, / Был облачен и надел пояс царицы своей. / Не по его животу был пояс, а туника жала; / Все разымал он узлы толстыми мышцами рук. / Он и браслеты сломал, они были ему слишком узки, / И под ступнями его тонкая обувь рвалась. / Ей же дубина его достается и львиная шкура, / Ей достается колчан, легкими стрелами полн. / Так и пируют они, а после того засыпают / Порознь, но ложа свои рядышком стелют себе, / Чтобы достойно почтить создателя лоз виноградных / В праздник и чистыми быть при наступлении дня. / Полночь настала. На что не пойдет неуемная похоть? / В сумраке крадучись, Фавн к влажной пещере пришел / И, лишь увидел, что спит опьяненная спутников свита, / Он понадеялся тут, что господа тоже спят. / Входит, туда и сюда пробираясь, дерзкий любовник, / И осторожной рукой щупает, что впереди. / Вот подошел наконец он к желанным покровам постели / И обнадежил его первый сначала успех. / Но лишь дотронулся он до желтой щетинистой львиной / Шкуры, как, обомлев, руку отдернул назад. / Страхом объятый, шарахнулся прочь, как путник, увидев, / Что наступил на змею, ногу отдернуть спешит. / После же щупает он покрывало соседнего ложа / Мягкие, это его и завлекает в обман. / Сходит на эту постель, расправляет на ней свое тело / И напрягает, как рог, страстную жилу свою. / Вот задирает и тунику он с лежащего тела, / Но оказались под ней ноги в густых волосах. / Дальше полез он, но тут герой тиринфский ударом / Сбросил его, он упал с ложа высокого вниз, / Грохот раздался, рабы всполошились, царица-лидянка / Требует света и все факелом освещено. / Фавн вопит, тяжело свалившись с высокого ложа, / Еле он тело свое поднял с холодной земли. / Расхохотался Алкид, увидя, как он растянулся, / Расхохоталась и та, ради которой он шел. / Платьем обманутый бог невзлюбил обманного платья, / Вот и зовет он теперь к празднеству голый народ»[68].