ЖЕРНОВА ИСТОРИИ - Андрей Колганов

- Ладно, - Рязанов снова тянет паузу, - отнесу я Каменеву ваш документик. Так, чтобы он ни о чем не догадался, и ни меня, ни вас, с этим делом связать не смог.

…Когда Лев Борисович Каменев, выбрав возможность уделить несколько часов работе в Институте Ленина, директором которого он был недавно назначен, сел в своем кабинете разбирать поступившую на его имя корреспонденцию, он не предполагал чего-либо экстраординарного. Пришедший после телефонного звонка Рязанов принес ему записку Леонида Красина с ленинскими пометками, которая ничем не выделялась в ряду десятков таких же документов, поступавших в Истпарт и к нему лично. Но, доставая из шкафа папку, куда он складывал подобные поступления, и убирая в нее очередной ленинский автограф, Каменев не заметил стремительного движения Давида Борисовича, ловко всунувшего какой-то конверт в середину пухлой стопки не разобранной корреспонденции.

После короткой беседы с Рязановым - приятный собеседник, надо сказать, если бы он поменьше язвил по поводу серьезных политических вопросов, - Лев Борисович несколько раз глубоко вздохнул и устроился за стол - разгребать накопившуюся почту. Беря из стопки очередной конверт со штампом Госиздата, Каменев обратил внимание, что к нему скрепкой подколот еще один. Разъединяя конверты, он отложил нижний снова в стопку, чтобы вернуться к нему в свою очередь.

Когда Каменев снова взял в руки этот конверт, на нем значилась обычная уже для него надпись: "ЦК ВКП (б), Институт Ленина. Директору института тов. Л.Б.Каменеву". Рутинным движением он вскрыл бумажную оболочку при помощи ножа для разрезания книг, и обнаружил под первым конвертом ним еще один, уже не стандартный канцелярский, из желтоватой бумаги, а склеенный вручную из обычного писчего листа. Надпись на белой бумаге была короткой, но сумела приковать к себе его внимание: "Льву Борисовичу Каменеву. Лично. Строго конфиденциально". - Каменев повертел конверт в руках, но больше никаких пометок на нем не было.

Слегка поморщившись от такой игры в конспирацию, Лев Борисович вскрыл конверт и развернул письмо. По мере того, как он читал его, лицо его начало вытягиваться, а ладони стали влажными…

"…Для вас не является секретом, что Оргбюро ЦК и Секретариат ЦК через Учраспредотдел сосредоточили в своих руках все назначения в партии на какие-либо мало-мальски значимые должности. Собственно, на XII съезде об этом говорилось открыто, да и тов. Сталин в своей статье против Рафаила в "Правде" за 28 декабря не постеснялся об этом напомнить, к тому же поставив себе в заслугу то, что "за 1922 год прошло через учраспред ЦК 10 700 человек (т. е. вдвое меньше, чем за 1921 год)".

Вас не обеспокоило заявление Преображенского на XII съезде, что уже треть губернских секретарей была назначена Секретариатом ЦК. Еще бы! Иосиф Виссарионович пока советуется и с вами, и с Зиновьевым, и с Рыковым, и даже с Бухариным, стараясь учитывать ваше мнение при этих назначениях. Вы вполне справедливо считаете, что Сталину сейчас не под силу открыто выступить с претензией на положение вождя партии, и поэтому он вынужден с вами считаться.

Одного вы не берете в расчет: все это "сердечное согласие" - до поры. Я очень опасаюсь, что вы не придали должного значения другому сообщению Сталина из уже цитировавшейся мною выше статьи в "Правде". А сообщил он следующее: "…ответственных работников за год распределено ЦК 5 167 человек (т. е. меньше половины общего числа прошедших через учраспред)". Чтобы вам стало понятно действительное значение этой цифры, довожу до вашего сведения: за год перед назначением Сталина Генсеком ЦК через Учраспредотдел было назначено ответственных работников по списку N1 всего лишь 350 человек. А Сталин за первый год в этой должности провел через контролируемый им Секретариат в пятнадцать раз больше назначений!

Смысл этих передвижек ясен любому непредвзятому наблюдателю - Сталин усиленно готовит (если уже вполне не подготовил) организационное окружение любого своего соперника в партии, каким бы личным авторитетом он ни пользовался, и какой бы высокий пост ни занимал. С устранением Троцкого с поста Председателя РВС в стране не осталось ни одной организационной силы, которую можно было бы противопоставить Секретариату ЦК. Впрочем, у Зиновьева остается еще Коминтерн, но сможет ли он занять самостоятельную позицию?

Реальность такова, что уже через полгода-год назначенные Сталиным через Секретариат и Учраспредотдел ответственные работники - секретари и заместители секретарей губкомов и укомов, начальники отделов губкомов, всесильные инспектора ЦК и т.д. - смогут подобрать для него практически любой состав делегатов очередного съезда. Думаю, пример прошедшей XIII партконференции должен был открыть глаза любому, кто добровольно не нацепил на них плотную повязку. Отдельные исключения погоды не сделают. Таким образом, в руках генсека оказывается принятие всех важнейших партийных решений, в том числе судьба выборов в состав ЦК, а значит, - и в Политбюро.

Если вы наивно полагаете, что Сталин станет добровольно делиться с вами этой властью, то тогда вы вполне заслуживаете своей дальнейшей участи. О, и вы, и Зиновьев вполне можете сохранить за собой все занимаемые посты. Но значение их отныне сделается чисто декоративным…"

Каменев откинулся на спинку полукресла и сжал руки в кулаки. Да, они с Зиновьевым не давали себе труда как следует задуматься над подлинным значением той тихой кропотливой работы, которую вел в Секретариате Сталин. Неужели неизвестный корреспондент прав, и всем им грозит участь превратиться в красиво раскрашенных марионеток в политическом театре Сталина? Но что же делать? Надо немедленно показать это письмо Григорию…

Мне неизвестно было, дошло ли мое письмо до Каменева, и какое оно оказало воздействие, и, главное, сможет ли оно подтолкнуть Каменева с Зиновьевым на то, чтобы предпринять какие-то политические шаги? Но большего сделать было нельзя, и оставалось лишь ждать. Однако не просто ждать, а готовить подвижки и с других сторон.

Следующим моим шагом в деле воздействия на готовящийся XIII съезд РКП (б) стал визит на Сухаревку. В воскресенье, 13 апреля 1924 года, прямо с утра, выхожу пешком на Садовое кольцо и дожидаюсь "букашки". Трамвай маршрута "Б", пролегавшего по Садовому кольцу, пришлось брать штурмом. И хотя я за прошедшие с памятного сентября более полугода уже успел несколько улучшить свою физическую форму, первый штурм оказался неудачен. К публике, уже и так висевшей гроздьями на подножках, уже решительно никак невозможно было прицепиться. Лишь когда следом за "букашкой" подошел трамвай N10, мне все-таки удалось втиснуться на подножку и даже продвинуться на пару шагов вглубь вагончика. Кто-то из менее удачливых, но более предприимчивых, оседлал "колбасу" (сцепное устройство), рискуя быть освистанным ближайшим постовым милиционером.

Первой узнаваемой приметой приближения рынка впереди по ходу трамвая выросла двухступенчатая Сухарева башня, стоявшая практически поперек Садового кольца, так, что трамваям и извозчикам приходилось огибать ее с обеих сторон. Обогнув башню, вагончик выкатился собственно на Сухаревку, которая встретила трамвай плотной многоголосой толпой, запрудившей рельсовые пути, и неохотно уступавшей дорогу транспорту. Слева стояло вполне знакомое мне полукружье Института Склифосовского с его небольшим куполом в центре, классическими портиками и колоннадами. Вдоль ограды Института Склифосовского выстроились палатки торговцев, а на другой стороне площади, за трамвайными путями, бурлила неорганизованная толкучка. Вот туда-то мне и надо.

Вывалившись из недр трамвайного вагончика вместе с большой группой потенциальных покупателей и продавцов, я ввинчиваюсь в толпу торгующих и начинаю внимательно разглядывать разложенные прямо на мостовой, на мешковине, на досточках или ящиках предметы торговли. Чего тут только нет! И прежде всего тут не видно того, что нужно мне. А торгуют тут в основном одеждой, почти новой и сильно поношенной, в значительно меньших масштабах - обувью, причем вид ее еще более жалок, нежели у одежды. Хотя, надо сказать, в толпе шныряют субъекты, предлагающие на продажу целые связки совершенно новых кожаных сапог - да и сами эти торговцы выглядят одетыми весьма небедно. Но сапоги мне ни к чему.

Продвигаюсь вперед в хаосе продавцов и покупателей. Вот разложены у ног продавцов разрозненные кучки самых разнообразнейших предметов домашнего обихода - посуда, утварь, столовые приборы. Попадаются так же инструменты, часы, разок мелькнул в пределах обзора электрический карманный фонарик. Кстати, цилиндрический карманный фонарик зажат и у меня в левом кулаке… Я двигаюсь все дальше и дальше. Меня уже не раз хватали за рукав, спрашивая - что, продаю ли фонарик, и почем, или, может, сам чем интересуюсь? То отбрехиваясь, то молча вырывая руку, продолжаю свой путь. Вокруг мелькают зипуны, пальто, шинели, полушубки, меховые жилетки - апрельское солнце светит ярко, но от земли еще тянет зимним холодом, и по углам дворов и под стенами еще жмутся повсеместно кучи серого не растаявшего снега.