ЖЕРНОВА ИСТОРИИ - Андрей Колганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда мы в перерыве заглянули в театральный буфет, я наткнулся взглядом чуть ли не на вездесущую моссельпромовскую рекламу трехгорного пива (соответствующий запашок в воздухе тоже ощущался…), и плакат с изображением пухленькой папиросницы в фирменной моссельпромовской шапочке с козырьком, которая призывала покупать папиросы. В это время существовало изобилие старых, дореволюционных, и новых марок папирос, соседствовавших друг с другом. На моссельпромовском плакате рекламировались "Ява", "Ира", "Пачка", "Араби", "Дерби", "Lux", "Extra", "Allegro". В продаже так же были широко представлены "Наша Марка" (Донского табачного треста, с указанием - бывш. Фабрика Асмолова), "Сафо" и "Пушки" (Ленинградского табачного треста), "Клуб", "Чанг", "Ориноко", "Vira" (Крымского табачного треста)… Неудивительно, что при таком изобилии дым в буфете стоял коромыслом, - курили и многие дамы, "изящно" отставляя в сторону руку с длинным мундштуком. Моя спутница тут же возмущенно воскликнула:
- Вот надымили - хоть топор вешай! Слушай, пошли отсюда, обойдемся без этого буфета!
Я вполне согласился с этим предложением, и мы в полном согласии поспешно ретировались из этого папиросно-пивного царства.
Наш поход в театр нельзя было назвать большой удачей. Ни мне, ни Лиде Лагутиной спектакль не понравился. Эксперименты Мейерхольда, наложенные на ткань классического спектакля, привели к какому-то неудобоваримому результату. Дело не вполне спасала даже великолепная игра некоторых актеров. После спектакля я с молчаливой и слегка погрустневшей Лидой снова вышел на Тверской бульвар у памятника К.А. Тимирязеву. К ночи уже заметно похолодало, и мы, не сговариваясь ускорили шаги, чтобы Лида побыстрее добралась домой.
На мой вопрос о спектакле Лида ответила односложно:
- Испортили Островского.
После этого она снова замолчала, погрузившись в собственные мысли. Лишь на подходе к дому она оживилась и стала зазывать к себе на чай. Однако я предпочел отказаться под предлогом позднего времени и необходимости рано вставать на работу.
- Разве ж вам рано? - неподдельно удивляется Лида.
- Знаю, что многим и в шесть утра, и даже в пять на работу вставать приходится. Но для меня и в полвосьмого просыпаться - мучение, - делаю откровенное признание.
Девушка хмурится. Недовольна, это видно и без лишних слов. Нет, нельзя сказать, выражаясь на жаргоне покинутого мною времени, что она старательно пытается меня клеить. Но явно ей хочется установить со мной некие более тесные отношения. И я сам, положа руку на сердце, вовсе не прочь проводить с ней время. Но вот сделать какие-либо шаги дальше? Нет, видимо, я слишком старомоден и консервативен, даже для этой эпохи. Я не могу подавать никаких надежд, если не готов взять на себя полную ответственность за все возможные дальнейшие шаги. А я не готов.
Тяжелая ситуация. Либо надо ясно и недвусмысленно дать понять, что никаких надежд на меня питать не следует… Но ведь пока и какого-либо проявления таких надежд со стороны Лиды не было. Либо надо считаться с возможностью зайти в этих отношениях очень далеко… Но - вот беда! - я, наверное, принадлежу к породе однолюбов. Во всяком случае, мое первое чувство из меня пока еще совсем не выветрилось. Вот и думай тут, как быть, чтобы и девушку не обидеть, и самому не попасть в двусмысленное положение!
ГЛАВА 14.
Время шло, холоднющий март подошел к концу, и повеяло апрельским теплом - третьего апреля "Правда" сообщила, что состоявшийся накануне Пленум ЦК РКП (б) постановил созвать очередной, XIII съезд РКП 20 мая сего года. А это значило, что денечки для меня становились горячими…
Первым делом я воспользовался приглашением Д.Б. Рязанова, и навестил его в Социалистической академии, располагавшейся недалеко от моего дома, по соседству с Музеем Изящных Искусств, в начале Малого Знаменского переулка в бывшем особняке Голицыных. В этом здании я частенько бывал в своей прежней жизни - студентом я проходил там практику в Институте экономики АН СССР, а когда Институт экономики переехал в новое здание у метро "Профсоюзная", то захаживал в Институт Философии, продолжавший занимать этот особняк.
Здесь, еще с лета 1922 года, Давид Борисович настойчиво и целеустремленно превращал несколько выделенных ему кабинетов Соцакадемии в Институт Маркса-Энгельса. Отыскав его в кабинете теории и истории марксизма, я обнаружил Рязанова в гордом одиночестве корпящим над каким-то документом. Неужели какая-нибудь раритетная рукопись Маркса? Поздоровавшись, и удостоившись в ответ легкого кивка Давида Борисовича, так и не оторвавшего взгляд от бумаги, быстро подхожу ближе, движимый любопытством. Нет, это не раритет. Директор Институт Маркса-Энгельса сам что-то сочиняет.
Когда я подошел уже совсем вплотную к столу, Рязанов, наконец, соизволил поднять на меня глаза, буркнул - "присаживайтесь!" - кивком указывая мне на стул, затем, видимо, сочтя свое поведение недостаточно вежливым, со вздохом все же окончательно оторвал глаза от сотворяемого им документа, и промолвил:
- Желаю здравствовать! Вот, оторвали меня от бюрократического сочинительства - изобретаю проект постановления о переименовании Социалистической академии в Коммунистическую. - Однако, несмотря на то, что Давид Борисович постарался придать своему голосу слегка ернический тон, мне почему-то казалось, что он придает этому переименованию некое значение. - К нам-то с чем пожаловали?
- Позвольте представиться - Виктор Валентинович Осецкий! - не забываю о правилах хорошего тона.
- Полноте, голубчик! - машет на меня рукой Давид Борисович. - Я еще не старик, и провалами памяти не страдаю. Это ведь вы подходили ко мне на лекции в Коммунистическом университете, когда тамошние комсомольцы заварушку устроили? С вами еще такая симпатичная барышня была… - и тут Рязанов снова вздохнул, но на этот раз едва заметно. - Так что у вас за дело?
- Дело такое: разбирая мои старые архивные бумаги, я натолкнулся на записку Леонида Борисовича Красина с резолюцией Ленина. Как я слышал, теперь подобного рода бумаги положено…
- …Теперь подобного рода бумаги положено сдавать в Институт Ленина при Истпарте, - продолжил за меня мою мысль Рязанов, - но вы явились не по адресу: этим делом у нас заведует сам товарищ Каменев. - И с этими словами Рязанов воздел указательный палец к небу, сохраняя торжественно-серьезную мину на лице.
- А не могли бы вы, Давид Борисович, взять на себя труд переправить эту бумагу в Институт Ленина таким образом, чтобы она непременно попала в руки Каменеву? И чтобы никоим образом нельзя было определить, что эта бумага исходит от меня? И еще крайне желательно было бы, чтобы вместе с этим документом к Льву Борисовичу попал еще один, к делам Истпарта отношения не имеющий, но имеющий большое значение лично для товарища Каменева. - Я вопросительно уставился на своего собеседника.
Рязанов медлил, немного нахмурившись, и разглядывал меня в упор. Зная его репутацию, я решил, что называется, не темнить, а рассказать все, как есть. Доносить он ни в коем случае не будет, а если откажет - есть и другие варианты. Правда, будет немного жаль той толики нервов, которую пришлось потратить накануне. Пользуясь тем, что Фрумкин, замещавший Красина на время пребывания того во Франции, на несколько минут оставил меня в кабинете наркома одного, я лихорадочно обшарил несколько архивных папок, и под конец все же обнаружил столь нужный мне документ с ленинским автографом.
- Так вы хотите, пользуясь моей добротой, подбросить Льву Каменеву горячий уголек за пазуху? - прервал молчание Рязанов.
- Именно! - не раздумывая, согласился я. - Вот, если хотите, можете ознакомиться с письмом, которое требуется "случайно" подколоть к официальной корреспонденции, которая пойдет от вас в Институт Ленина к Каменеву. А достаточный предлог для такого официального обращения я вам принес. - И с этими словами я протянул директору Института Маркса-Энгельса и записку Красина с ленинской резолюцией, и собственное письмо, написанное аккуратнейшим чертежным шрифтом…
Рязанов внимательно изучил оба документа и снова задумался.
"Этот Осецкий непрост, ох, непрост. В корень зрит. Недаром он мне тогда, уже при мимолетном знакомстве, показался весьма неглупым человеком". - Рязанов внутренне усмехнулся своим мыслям и промолвил, с прищуром глядя на меня:
- А что, если мне просто придти, да самому выложить Каменеву это письмо? От себя лично?
- Нет, не пройдет, - тут же отзываюсь на этот зондаж. - Заершится наш председатель СТО: "опять, - скажет, - этот полуменьшевик тут воду мутит!" У вас ведь, Давид Борисович, в нашем руководстве репутация штатного возмутителя спокойствия. Даром, что вы ни в одну оппозицию не входили и не входите, а потому вас, простите, всерьез не принимают, и гонений не устраивают.
- Ладно, - Рязанов снова тянет паузу, - отнесу я Каменеву ваш документик. Так, чтобы он ни о чем не догадался, и ни меня, ни вас, с этим делом связать не смог.