Капитан Сорви-голова. Возвращение - Павел Лагун

Сорви-голова пожал молодому ученому, другу и зятю руку:

— Спасибо, — сказал Жан, — теперь нужно отнести лист командующему и сделать фотоснимок.

— Позвольте мне с ним еще поработать до утра? — спросил Леон. — Он еще не закрепился. И Жан согласился. Все буры один за другим пожали Леону руку и гурьбой вышли из палатки. Остались только четверо французов и Поуперс. Жан подошел к столу, чтобы взять лист, и увидел его опять совершенно чистым. — Вот так фокус, — пробормотал Фанфан, который заглянул ему через плечо. Леон озадаченно уставился на свою химическую лабораторию, а потом задумчиво проговорил: — Значит, я чего-то не предусмотрел. Или концентрация слабая, или ингредиенты не все собраны. Но за сутки я что-нибудь придумаю. На том и порешили. Жан отправился в свою палатку, где его ожидала Жориса, а Леон засел за опыты и так просидел до поздней ночи. В палатке давно уже спали Поль и Фанфан, а Леон при свете ночника все смешивал реактивы и наносил состав на лист бумаги. И вот, наконец, за пару часов до рассвета из груди ученого вырвалось известное всем восклицание "Эврика!". Текст в очередной раз появился и теперь уже не исчезал. Леон с удовлетворением потер руки, потом сладко потянулся, разделся и буквально рухнул на свою кровать. Он заснул полностью довольный своей работой, оставив лист на столе, окруженный пробирками и колбами. А еще примерно через час полог палатки слегка отодвинулся. Голова, прикрытая колпаком дождевика, внимательным взглядом осмотрела палатку. Человек в плаще бесшумно вошел внутрь и затаив дыхание остановился возле стола. Рука взяла лист, и он исчез за складками плаща. Человек так же бесшумно вынырнул наружу и растворился в предутренней тьме. Пропажу обнаружили, конечно, только утром, когда проснулся Леон. Поль и Фанфан крепко спали и никого не видели. Не встретил никого и ночной патруль, дежуривший в окрестностях. Командующий был сразу же извещен об этой краже. Он немедленно позвал к себе капитана Сорви-голова, Поуперса, Логаана и Спейча.

— Очевидно, в нашем лагере действует английский шпион, — сделал вывод Бота. — Нужно проследить за всеми выходящими из лагеря, — предложил Жан. — Без моего ведома уехать отсюда невероятно сложно, — сказал генерал. — Он может подкупить кого-нибудь на брандвахтах, — предположил Поуперс. — Там у меня надежные люди, — покачал головой Бота, — они не продаются. — Собственно, круг подозреваемых очень узок, — рассудил Сорви-голова. — Скорее всего, план выкрал кто-нибудь из нашего отряда. Видно, Барнетт подкупил не только Отогера. И это он выкрал буссоль Леона.

— Тогда сделаем так, — заключил Бота, — установим наблюдение за всеми вашими бойцами. Предатель обязательно себя как-нибудь проявит. Но на протяжении целого месяца тот, кто украл лист, вел себя достаточно предусмотрительно, ничем себя не выдавая. Все бойцы из отряда Поуперса исправно выполняли свои обязанности, ходили в дозоры, охраняли коммуникации. Военных действий практически не велось. Англичане словно бы оставили пятитысячный корпус буров в покое, а буры пока не решались на какую-нибудь значительную вылазку. Английские войска были от озер Крисси на значительном расстоянии. Наступать Бота не мог, да и, видимо, не хотел, отправляя в рейды по вражеским тылам небольшие подвижные отряды, которые, напав на английские гарнизоны, как правило, возвращались в лагерь без значительных потерь. Но такое британское долготерпение долго продолжаться не могло. Стоило Китченеру посильнее навалиться на армию Бота, и вряд ли его эталонированная оборона выдержала бы длительную осаду. Но Китченер выжидал. Может, ждал все еще тот перехваченный план. Но то, что его перехватили, наверняка известно лорду. Пленение генерала Уотса, исчезновение связного Сесиля Родса Барнетта — факты достаточно убедительные, чтобы понять это. Сейчас единственная ценность плана — в его публичном обнародовании в мировой прессе, о чем и думал Сорви-голова. Может, тот, кто украл лист, тоже решил где-нибудь его напечатать? Такие мысли иногда приходили к Жану Грандье, но внутренне он уже смирился с исчезновением листа с проявленным текстом. Вообще-то ему теперь было не до этого. Он наслаждался своим "медовым месяцем" с Жорисой. Они жили вдвоем в отдельной палатке на берегу одного из озер. И Жан был счастлив, узнав, что такое семейная жизнь. Хотя официально они не были обвенчаны и жили, по словам пастора Вейзена, в "грехе плоти", они уже считали себя мужем и женой и не обращали внимания на неодобрительные взгляды, брошенные в начале их поселения некоторыми из строгих патриархальных соседок по палаточной улице, раскинувшейся вдоль берега озера. Но, когда те узнали, кто эта юная "грешница и прелюбодейка", живущая с иностранцем, взгляды суровых бурских женщин смягчились. Своего президента они очень любили, а его внучка оказалась веселой, доброй и общительной. И все же пастор Вейзен, почти каждый день заходивший в палатку к молодоженам, чтобы направить их на путь истинный, предлагал им венчание. Но ни Жан, ни Жориса почему-то с этим обрядом не торопились, хотя, в принципе, уже были готовы навек соединить свои руки и сердца. Дни проходили за днями. Вечерами часто все, познакомившиеся в пути, встречались в палатке Поуперса и Логаана. Она стала своеобразным клубом, где обсуждались последние события, происшедшие в лагере, и слухи, доходившие из других частей Южной Африки и даже остального мира. По слухам, президент Трансвааля Пауль Крюгер наносит визиты главам государств Европы с просьбой повлиять на Великобританию дипломатическим путем и даже, если можно, угрозами экономических и политических санкций. Император Германии Вильгельм II якобы дал согласие стать посредником для заключения почетного для буров мира. Германия, Голландия и Франция будто пригрозили высадкой многочисленного десанта в районе Капштадта и дальнейшего его продвижения на помощь зажатой здесь армии Бота. Эти слухи вселяли искорку надежды в почти безнадежно проигранное дело буров. Европейские государства, на самом деле, никакой помощи оказывать не собирались и, кроме сочувственных слов, ничего не предпринимали, чтобы облегчить участь борцов за свободу и независимость. Трансвааль и Оранжевая республика были брошены на произвол судьбы. Жан Грандье, может быть, единственный среди всех своих старых и новых друзей реально понимал это положение вещей. Но в разговорах в палатке свое мнение не высказывал. Людям свойственно даже в самом безнадежном положении утешать себя. И участники таких встреч утешали и развлекали себя, как могли. Игра в карты при свечах, шахматы, лото и, конечно, длительные разговоры и споры занимали их свободное вечернее время. Поль Редон и Леон Фортен редко посещали эти мероприятия. Поль взялся за написание книги о своем посещении Южной Африки. Для этого он пользовался не только своими записями, но и записками Жана Грандье. Жан охотно отдал их своему другу, представляя, какой сенсацией станет книга Поля Редона после ее опубликования во Франции. О своей литературной славе Жан как-то не думал. Почти все мысли его сейчас были устремлены на Жорису, любовь к которой с каждым днем разгоралась все сильнее. Она наполняла его душу нежностью, и он пытался уберечь свою юную жену от трудностей. Но Жориса, как выяснилось, трудностей не страшилась. Она умело и рачительно вела их маленькое "палаточное" хозяйство. Готовила на костре незамысловатую пищу, стирала белье и даже развела за палаткой небольшой огородик, где уже росли кое-какие овощи. Как-то Леон Фортен, взявшийся за продолжение своих научных изысканий, после напряженного рабочего дня отправился побродить с ружьем по окрестностям самого большого озера под названием Криссисмер, которое находилось всего в километре от их маленького озера. У него был специальный пропуск, подписанный самим Луисом Бота, иначе бы его задержал один из патрулей, дежуривших по всему периметру обороны. Никого из живности он в этот день подстрелить не сумел, но уже на обратном пути в кустах обнаружил пару запутавшихся в чьих-то силках цесарок. Вначале Леон захотел их убить и взять себе на ужин. Но потом вдруг вспомнил про Жана и Жорису и, засунув птиц в мешок, при возвращении подарил их юной паре. Цесарки оказались разного пола. Им подрезали крылья, посадили в загон. И, как ни странно, курочка стала нестись. У молодой четы в рационе появились яйца. За этот подарок Жориса, да и Жан тоже, были очень благодарны Леону. Иногда к ним в гости заходили Пиит Логаан, Эйгер Строкер и Ольгер фан Шейтоф. Пиит, как выяснилось, оказался неплохим поэтом. Стихи он сочинял на двух языках: голландском и английском. Вернее, переводил с одного на другой. Шейтоф где-то отыскал гитару, на которой он играл не хуже, чем на трубе. В свободные от дежурств вечера они вместе с Пиитом сочиняли песни на его стихи. Их набралось уже с десяток. Конечно, песни были самодеятельные, любительские, но авторам очень хотелось с кем-нибудь поделиться своим творчеством. И они выбрали для прослушивания Жана и Жорису. Художник Строкер тоже оказался неплохим музыкантом. Он подыгрывал своим друзьям на губной гармонике. Музыкальное трио явилось в один из вечеров без приглашения и подшофе. Жориса как раз кормила своих цесарок, а Жан копался в огороде. Гости оторвали их от важных дел, но молодые люди были им очень рады. Вечер выдался пасмурный и прохладный, и потому решили исполнить камерный концерт внутри палатки. Буры принесли с собой "для вдохновения" бутылочку английского виски. Где они ее раздобыли, осталось секретом. Пьянство в армии Луиса Бота пресекалось строго. Расселись на складных стульях. "Пригубили" по стаканчику. Пили, в основном, музыканты. Жан и Жориса и в самом деле только пригубили из своих рюмок. На стенке палатки, над кроватью, они прикрепили свой совместный портрет, нарисованный Строкером. Ему явно понравилось такое отношение к его живописи. Логаан достал из бокового кармана своего френча небольшой блокнот. Раскрыл его на нужной странице и, смущенно улыбнувшись, проговорил: