Сумеречный судья - Денис Чекалов

Франсуаз тоже смотрела в небо, на ее губах играла странная улыбка.

— Какое необычное свадебное путешествие, — пробормотала она. — Может, Сейра была права, что ждала столько времени.

— И все-таки, — сказал проконсул Бурковиц. — Там должны были быть свет и мерцающие огни.

ЕЩЕ ОДИН ЗАСТРЕЛЕННЫЙ ПОЭТ

Четвертый Багряный грех

Франсуаза, демонесса пламени, сидела в легком плетеном кресле и просматривала газету. Черный единорог, вставший на задние лапы, поддерживал готические буквы названия: «Санта Хавана». Грифон, с белыми крыльями и мускулистым телом льва, пожирал слова с другой стороны.

Я подошел к краю террасы, поставив на парапет бокал.

Море морщилось складками под окнами отеля. Теплое, оно было лишено горячей неги тропиков, которая заставляет забыть о тяготах жизни, нашептывая, — все то, что мы привыкли называть реальностью, на самом деле не больше, чем сумасшествие, рожденное пустой суетой.

Не было в этих волнах и суровой отваги севера, где ледяные волны накатывают на неприступные скалы, и прикосновение ветра, поющего в ледяных фьордах, приносит с собой ощущения силы, уверенности и благородного одиночества, перед лицом необъятного мира.

Ветра здесь было много; он налетал ниоткуда, принося с собой безотчетную тревогу. Мне казалось, что я стою на обрыве — не просто на краю скалы, но там, где заканчивается все, и начинается пустота.

Занавеси на окнах бились и трепетали, словно сердце человека, живущего в постоянном страхе. Отель казался оторванным от всего мира — а сам мир настолько страшным, что не хватало мужества вернуться в него.

Мне не нравилось это море; и в то же время у меня возникала необъяснимая тяга к нему. Хотелось стоять у парапета и смотреть вниз, пока я не сольюсь с волнами и ветром, растворившись в печальной, надтреснутой пустоте.

— Почему эти поэты постоянно стреляются? — спросила Франсуаз, отбрасывая в сторону газету.

Широкий заголовок, попираемый лапами грифона и единорога гласил:

«СМЕРТЬ СЕРХИО БАГДАДИ

Трагическая и внезапная смерть поэта потрясла не только Санта Хавану, но и весь мир. Он был найден мертвым в своей мансарде, и дымившийся еще револьвер лежал в его холодной руке.

Мэтр Багдади по праву считается одним из выдающихся авторов нашей эпохи. Его роману в стихах „Мои слова радуге“ прочили Мифриловую награду этого года. Поклонникам соловья Серхио придется теперь жить с мыслью, что гениальное творение навсегда останется неоконченным.

Вдова поэта заявила, что…»

Я отложил газету.

— Автор статьи сам горазд сочинять. В холодной руке не может лежать еще дымящийся револьвер.

Подняв с парапета бокал, я понял, что больше не хочу нектар.

— Отвечая на твой вопрос. Свою жизнь можно направить вовне — например, на обработку поля. Или на самого себя. Из всех видов искусства глубже поэзии в душу способна погрузиться только музыка. Недаром они часто идут рука об руку. Художник сражается с красками и холстом; писатель должен выстроить сюжет и создать характеры. Поэт и музыкант воплощают свою душу непосредственно. Шопенгауэр писал, что мелодия есть воплощение мировой Воли.

— А в чем мораль? — напомнила Франсуаз.

Я кивнул на ее обоюдоострый меч.

— Сколько клинков ты успела изломать?

— Не считала. Пожалуй, это двадцатый. Правда, некоторые пришлось выбросить целыми.

— Да, вроде того, что утонул, воткнутый в морского змея. Работая клинком, ты можешь его менять; инструмент поэта — это душа. Истрепав душу, он нуждается в подпитке — наркотиках, алкоголе, черной магии. Многие были уверены, что не могут писать стихи без алого лотоса.

— Другими словами, — произнесла демонесса. — Можно сунуть член в мясорубку, но то, что ты вытащишь, уже не будет членом.

— Френки, — заметил я. — Тебе надо писать сборник афоризмов.

Звонок вскрикнул, заставив меня обернуться.

— Я же просил, чтобы нас не беспокоили, — пробормотал я. — Кэнди. Раз ты человек действия, то и открой.

Девушка встала, вынимая из ножен меч.

— А разве ченселлор не работает над своей душой? — спросила она.

— Только во время обучения, — ответил я. — Потом необходимо найти для себя цель — или сойти с ума, как эти поэты.

— Я достойная цель, — заверила меня девушка.

— Знаю, что вы просили не беспокоить вас, ченселлор, — говорил хозяин отеля.

Он собирался сказать еще что-то, то я ответил:

— Вот именно.

Тот не решился продолжать.

Длинное лицо сатира свешивалось вниз плоским носом. Рот щерился крупными зубами, из льняных волос закручивались два рога. Не получи я хорошего воспитания, сказал бы, что у хозяина отеля козлиная рожа.

— Как вы просили, я приготовил счет на утро, — неуверенно произнес он. — Но вот осмелился потревожить вас.

— Я это понял.

Хозяин отеля не был очень смелым сатиром; и никогда не решился бы противоречить богатому постояльцу. Значит, произошло нечто очень важное, и я не хотел об этом знать.

— Мне тут подумалось, вам нельзя пропустить смерть Серхио Багдади, — промямлил он.

— Пропустить? — спросил я. — Это что, представление, которое сегодня повторят?

Франсуаз ткнула меня кулаком в спину.

— Его сиятельство, маркиз Зденек Лишка очень просил, чтобы я позволил ему подняться, — продолжал сатир. — Он знает, вы крайне заняты, и уже собирались покинуть Санта Хавану. Но он, как и я, надеялся…

Слова козлобородого звучали так, словно я должен был знать, кто такой Зденек Лишка; и с возгласами радости, велеть немедленно пригласить его.

— Какой еще маркиз? — нелюбезно поинтересовался я.

Рот козлоглава распахнулся от удивления, и по остаткам в зубах я смог узнать, что он ел на завтрак.

— Близкий друг застрелившегося поэта, — пояснила Франсуаз. — Пусть поднимется.

Администратор ударил в волосатые ладони, радуясь успеху своего предприятия. Затем поспешил вниз по лестнице, стуча раздвоенными копытами.

— Пусть войдет? — спросил я. — Френки. А нас, мне кажется, двое. Ты не хотела бы знать, что я думаю?

— Ты знаешь, что я права, — ответила Франсуаз. — Друг этого бедняги только что застрелился. Нельзя вот так просто захлопнуть перед ним дверь.

— Можно! — заверил я ее. — И, если он задержится больше пяти минут, я так и сделаю.

Франсуаз уселась в плетеное кресло, и закинула ногу за ногу.

— Как знать, — пробурчал я. — Может, Багдади застрелился из-за того, что друг его доставал. А теперь он возьмется за нас.