Королева Жанна. Книги 4-5 - Нид Олов

— Да, что же провинции? — спросила Жанна, поднимая на него глаза.

— За провинции нужно драться, Ваше Величество…

— Как, за провинции? А что, разве бунт не только в Польше?

— О нет, Ваше Величество, я сказал вообще… — Он заговорил быстрее. — Бог миловал пока… Я имел в виду недавнее… в совете кто-то высказался… кто-то из мелочи, не помню… зачем, мол, нам провинции, у нас и без того недостаточно сил, а мы посылаем Викремасинга в Польшу, как будто у нас десять Викремасингов… По сути дела, он высказался, как лигер… это их кредо: нам довольно Великой Виргинии с островом Ре… сам этот малоумный потом клялся и божился, что его неверно поняли… Весь совет был возмущен… Ведь это наша слава, наше наследие, мы, наконец, проливали кровь…

Жанна смотрела на него в упор, пока он не замолчал.

— А теперь отвечайте мне честно: хотите быть государственным секретарем?

Что-то дрогнуло в его лице одновременно с тем, как он произнес «нет».

— Разумеется, нет… — Жанна сгорбилась в кресле, опустив лоб на сплетенные пальцы рук. — Разумеется, нет… Я и не ждала иного ответа… Что же мне делать с вами, герцог Марвы?.. Я ведь все помню, и вы это прекрасно знаете, и знаете, что я знаю, что вы знаете… Я — королева вашей милостью, месье… Вы спасаете меня от множества бед… Оберегатель души нашей… Изменник Лианкар… А голубые банты вы помните? Я никогда не доверяла вам вполне… Бред какой-то, правда, месье?

Она приподняла голову и посмотрела на него. На лице его была великолепная маска сострадания, беспокойства:

— Ваше Величество, вы нездоровы? Что с вами?

— Ничего со мной… — Жанна снова опустила голову на руки, сжала большими пальцами виски. — Иногда я вдруг чувствую себя старухой… Кто же из нас переживет другого?

— Ваше Величество, вы пугаете меня… Угодно, я позвоню…

— Не нужно… — Жанна выпрямилась, расцепила руки, уронила их на подлокотники. Левая рука так и осталась в перчатке. Текучие отблески пламени скользили по ее лицу; они и вправду казалась постаревшей и подурневшей. — Давайте кончим этот балаган, — сказала она спокойно, даже официально. — Попрошу вас, месье, надеть Лианкарову маску, не то вы напугаете моих девиц. И пойдемте обедать…

Государственным секретарем, ко всеобщему изумлению, остался Гроненальдо. Высший свет и дипломатический корпус не успели еще переварить это ошеломляющей новости, как стала известна другая, не менее ошеломляющая: на пост первого министра двора был назначен Рибар ди Рифольяр, граф Горманский. За ней незамедлительно грянула третья, как бы в предупреждение вопроса, который не мог не возникнуть: Лианкар (столь же неожиданно) получил официальный титул Оберегателя души нашей и должность Великого коннетабля, стариннейшую, почти что упраздненную должность, не занятую никем со времен короля Лодевиса I. Под начало Лианкара были отданы все военные силы Виргинии, исключая армию Викремасинга, и ему была поставлена задача — искоренить остатки всяческого мятежа в метрополии.

Это означало как будто бы конец опалы, и более того — великое доверие к герцогу Марвы. Но только на первый взгляд. Лианкар оставался подотчетен в своих действиях не одной королеве, как следовало бы из привилегий коннетабля, но и государственному секретарю, а тем самым и Совету вельмож; он не стал первым, или одним из двух первых, но, как был, так и остался вторым. Что бы значило это все? Большому двору и господам дипломатам было о чем поразмыслить. К тому же и самой королевы, по-видимому, все-таки не было в Толете — или, если она была, то сделалась невидимкой.

Эта последняя загадка, впрочем, разрешилась ко всеобщему удовольствию. Ее Величество самолично присутствовала на траурной мессе в соборе Омнад по случаю годовщины похорон принца Отенского. Как всегда, она выступала в окружении своих девиц. Весь высший свет и дипломатический корпус отлично видели ее. Правда, королева была под густейшей черной вуалью, но все-таки даже издали можно было рассмотреть ее золотые волосы, «единственные в мире», по выражению придворных поэтов.

Итак, одна загадка разрешилась, но тут же возникла другая. На церемонии присутствовали все первейшие люди: Гроненальдо, Альтисора, Рифольяр, Кремон и прочие, но Лианкара, новоявленного коннетабля, которому, кажется, теперь самое место было рядом с королевой, — Лианкара не было.

Разумеется, его не было — как не было и королевы. Это был очередной spectaculum. Королеву изображала в этот день ее фрейлина, Лаура Викремасинг; но знал об этом самый узкий круг лиц, которые, как им и полагалось, помалкивали. Только ее девицы — Эльвира и Анхела — были подлинные: они нарочно приехали в Толет, чтобы spectaculum был вполне достоверным.

Жанна по-прежнему находилась в Тралеоде, и здесь же находился Лианкар, Великий коннетабль Виргинии. В Тралеоде, впрочем, тоже мало кто знал об этом. Цитадель, древнейшее обиталище королей, со всеми своими непомерно высокими романскими и готическими залами, с потрясающими воображение башнями и мощными, могучей кладки, стенами — истинное гнездо орлов — годилась разве что для суровых и величавых героев давно прошедших веков и весьма мало подходила для молоденькой нежной девушки, особенно в зимнее время. К счастью, еще король Карл заметил это (ибо это орлиное гнездо мало годилось даже для него) и перестроил часть донжона, превратив по-великански высокий средний этаж в два. Получилась круговая анфилада небольших, уютных, обшитых лакированным деревом и тисненой кожей комнат, в которых хорошо держалось тепло. Эти комнаты официально назывались карлианскими покоями; Жанна называла их «гнездышками». Здесь она жила, работала вместе с Лианкаром, подписывала привозимые из Толета указы. Здесь же, в одном из «гнездышек» верхнего этажа, помещался ее дорогой Алеандро, который приехал вместе с ней из замка Плеазант в первых числах ноября.

Алеандро, шепча ругательства, примерял великолепно вышитый воротник. Его бесил весь этот донельзя изысканный костюм, жемчужно-серый, с серебряной и черной отделкой, с лентами и бантами, с бахромой и множеством перламутровых пуговичек. Вдруг он увидел в зеркале, как шевельнулась портьера и в комнату вошла Жанна. Он сейчас же бросил воротник и обернулся к ней.

Он ждал решения своей судьбы. Прежней жизни пришел конец. Теперь он целыми неделями не видел Жанны, ей было не до него. Раза два, правда, они выбирались в знакомые тралеодские кабачки, но Жанну при этом всегда сопровождали Эльвира и Анхела, одетые кавалерами, как будто он один уже не мог быть ей защитой. Она постоянно была упакована в свой толстый бархатный плащ, с которым не расставалась даже в натопленном помещении. Они говорили о пустяках. Зато вокруг них только и было разговоров, что о поляках, Викремасинге, доктринерах и фригийцах.

Он ждал терпеливо, как надлежит солдату, и вот дождался: сегодня утром принесли ему этот гнусный, ничего хорошего не обещающий костюм, с приказом — быть совершенно готовому к полудню. Так. Его судьба свершилась. Преклоните колено, преклоните шею. Marionetto.

Вздор все это. Он не в силах был яриться и изрыгать на нее пламя. Это проклятый костюм один был виноват. Путаясь в шнурках и застегивая не те пуговицы, он, конечно, ругался, но только потому, что они сбивали его, мешали ему видеть.

А видел он — и видел прямо-таки наяву — ярко-синее летнее предвечернее небо в зените, и на фоне его — чешуйчатую розовую ветку одинокой сосны, расходящуюся тонкими черными кривыми веточками с пучками черной хвои на концах; все это стояло прямо перед глазами, а если скосить глаза, не поворачивая головы, — то видны были согнутые колени, прелестные, ненаглядные колени, острые и круглые одновременно; и еще виден был стебелек травы, подрагивающий в ее зубах. И слышно было, как она мурлыкала сквозь зубы: «Ди-ги-дин, ди-го-дон…» — несколько тактов простенькой французской песенки, которые она повторяла без конца, но ему не надоедало слушать их. А еще — было легкое прикосновение ветерка, пробегавшего по разгоряченному, но уже ничего не желающему телу.

Вот уж дьяволова пряжка — ну куда ее, направо или налево?..

А еще он видел горячее солнце. То есть нет, солнца он не видел, он чувствовал только, что оно горячее, — на своей обнаженной спине, на плечах, на руках, на песке, в котором он сидел. Видел он ее — она выходила к нему из воды и вдруг остановилась, постояла, покуда не улеглась водная рябь, наклонилась осторожно и стала смотреть на себя. Потом взяла руками свои груди, приподняла и стала разглядывать, словно впервые их увидела; сравнивала их с отражением в воде, а потом подняла на него глаза — и в них было удивление, даже растерянность: «А ведь я красивая… Давид… скажи, красивая у тебя жена?»

Алеандро проглотил клубок и тщательно занялся бантами.

Нет, она была права во всем и всегда. Не прав был только он. Дурак он был в прошлом году, воистину молокосос паршивый, просто мерзавец. Вспоминать, и то стыдно. Как смел он тогда думать о ней…