Шаг влево, шаг вправо - Александр Громов

Я начал раздеваться. За спиной росла шапка пены, клокотала вода, низвергаясь из крана в ванну, наполненную уже на треть. И вдруг – изменила звук. Резко, неожиданно до вздрога. Я обернулся рывком.

ВАННА БЫЛА ПУСТА!

Словно я не наполнял ее вовсе. Затычка торчала на месте, а вот вода исчезла напрочь. Не наблюдалось и пены. Словно громадный язык взял да и слизнул все, что успело налиться в ванну, но не тронул то, что еще не вылилось. Кран по-прежнему работал. Шкворчала толстая струя воды, разбиваясь о дно ванны, только что осушенное неизвестно как и кем…

Кем, кем… Монстром!

Я с опаской дотронулся до края ванны. Ничего. Потом осмелел и выдернул из ванны пробку, а воду выключил. Опять ничего особенного. Вода с обычным всхлипом утянулась в отверстие. Вода как вода, пробка как пробка. Железная. Не жжет пальцы и не морозит. Не пытается ни укусить, ни взорваться на ладони. Вроде бы и потолок на голову не норовит упасть.

Вот тебе и локальные чудеса, капитан Рыльский. Вот тебе и мелкие аномалии. Если их действительно стало меньше, то уж никак не за твой счет. Радуйся, что из ванны исчезла только вода, а не ты вместе с нею. Будь счастлив, что тебе не подложили крокодила, только что телепортированного из Амазонки, а то и ожившего мезозойского ящера с глотательным рефлексом. Что молчишь? Решил отсидеться дома? Ну и как – отсиделся?

Слегка пошалило космическое чудовище… Главное, нашло для этого подходящий объект и подходящее время!

– Если в ванне нет воды… – ошарашенно пробормотал я себе под нос слегка модернизированное начало известной фразы, каковой модернизацией и ограничил свой вклад в объяснение феномена, уже понимая, что никому о нем не расскажу, даже в доверительной беседе с глазу на глаз. Никому, никогда и ни за что. Не хватало мне еще стать объектом изучения, чтобы Максютов дал добро Топорищеву засадить меня в пробирку, а Шкрябун натравил на меня свою свору паранормалов!

Ощущая, как сердце гулко стучится в ребра, я покинул ванную с наивозможной поспешностью, застегивая пуговицы на ходу.

Предупредить Машу, чтобы какое-то время не заходила в ванную? А смысл? Монстр достанет везде, от него не спрячешься. Хозяйничает, сволочь, как у себя дома. Недавно вон в Южном полушарии родился и натворил бед обширный тайфун, вопреки силе Кориолиса вращающийся против часовой стрелки. Может быть, топорищевского козленка уже пробуют на зуб?

И все же я попытался предупредить Машу, хоть это было и глупо.

– Послушай…

Зря я надеялся, что она хоть немного успокоилась.

– Нет, это ты меня послушай, дрянь!..

Следующие пять минут я тщетно пытался вставить слово и не преуспел в том, зато узнал о себе много нового. Оказалось, что жена мне вовсе не нужна и никогда не была нужна в ином качестве, нежели дармовая домработница. Выяснилось также, что у меня напрочь отсутствует честолюбие и вообще человеческое достоинство, из-за чего судьба мне вечно прозябать в бобиках-капитанишках без перспективы когда-нибудь обеспечить жене сносное существование. И, разумеется, именно я и никто иной виноват в том, что у нее родился ребенок-даун… Это уже что-то новое в ее репертуаре.

Всему есть предел. И удары ниже пояса терпеть никто не обязан.

Короткий ужас – понимание, что сейчас совершишь непоправимое и не успеешь себя остановить.

– Заткнись, дура! – заорал я, слетая с нарезки.

– Что? Подонок! Ну ударь, ударь меня!.. Гад! Гад!..

Крики еще неслись мне вслед, когда я, подхватив куртку, пулей вылетел за дверь.

Наверное, не следовало в моем расположении духа снова садиться за руль и мотаться по ночной Москве. Просто чудо, что я никого не убил. Боль, обида и горечь – с этими эмоциями лучше сидеть под замком в бронированной одиночной камере, в особенности если они подкреплены табельным оружием и механизмом, без натуги развивающим сто восемьдесят километров в час. Я сорвался. Как обиженному в игре мальчишке, мне хотелось бить кулаком по рулю и кричать на весь белый свет: «Так нельзя! Нечестно! Переиграть!..» Покажите мне достойный выход, я его не вижу. Поднимите мне веки!

Я ненавидел Машу в эту ночь. Себя. Даже Настю.

Всех.

На скользком повороте машину занесло и крутнуло волчком, я едва успел «поймать» ее в метре от столба. Выматерил себя, снизил скорость. Утер со лба мгновенно выступивший пот.

Боишься? Дрожишь, да?.. А ведь достойный выход был тебе предложен. Если Максютов и лег спать в эту ночь, то наверняка приказал без жалости будить себя, чуть только пискнет телефон…

Что тебя держит здесь, капитан Рыльский? Задерганная тобой же истеричная жена? Неизлечимо слабоумная дочь? Попытайся ответить. Привычки чисто земного человека? Годы и годы впереди, ничего не прибавляющие тебе, кроме количества морщин, седых волос и болячек? И еще… стыда. Впрочем, ты научишься худо-бедно жить с ним, как с незаживающей мокнущей язвой, ты даже научишься с ним бороться, подавляя его возрастающими с каждым годом дозами алкоголя, – нет, ты не позволишь стыду взять над тобою верх.

Но возьмешь ли верх сам? Подумай, капитан.

Пятьдесят шансов из ста, что ты вернешься. Коли Роскосмосу и НАСА пошли серьезные деньги, очень возможно, что к моменту старта благодаря тщательной отработке корабельных систем твои шансы подскочат процентов до шестидесяти – в части, касающейся собственно полета, но не свободы воли Монстра… Вероятно, яйцеголовые аналитики из тех кругов, куда ты не допущен, признали такой риск оправданным – слишком уж высоки ставки. Невероятно высоки. Ради шанса на удачу можно рискнуть шестью людьми и сотней миллиардов долларов, при том что первое стоит куда дешевле…

Не знаю, что было со мной дальше. На следующий день я впервые воспользовался ластиком и стер наиболее душераздирающую часть воспоминаний об этой ночи. Никому не нужны воспоминания, если в них нет ничего, кроме боли, злости и неугасимой жалости к себе, драгоценному.

Может быть, я все-таки кого-то сбил или как минимум попортил чью-нибудь собственность, иначе откуда эти царапины и вмятина на капоте? От урны и пальмы? – так я их снес бампером. Не исключено также, что на свалке в Нагатинской пойме я опустошил обойму, стреляя в Юпитер из табельной «гюрзы» – не знаю, не знаю. Что опять бродил по свалке – факт, а остального, стертого, не вспомнить. Но совершенно точно было что-то такое… постыдное.

Под утро я позвонил Максютову и дал согласие.

– …но у меня будет два условия.

(Когда я их обдумал? Как? Не помню.)

– Хоть десять, Алеша. Хоть сто. Все, что в моих силах…

– Когда полечу, не дергайте людей. Дайте наземным службам работать спокойно.

– Хм, – сказал Максютов с сомнением. – А позволь спросить: кто им, собственно, не даст?