Ослик Иисуса Христа - Константин Шеметов

Между тем он хотел – хотел лишний раз убедиться, – что так и есть, и от предложения Додж сойти во Владимире отказался. Она вскоре приехала бы, у неё там родители, и они пожили бы у них день или два, а то и до выходных.

Отказался, короче.

– Как хочешь, – ответила Эля.

Ослики весьма упрямы. Она знала об этом ещё с детства. «Упрямы, но вместе с тем и неприхотливы», – улыбнулась Додж, припомнив уроки биологии. При правильном распорядке дня осёл может работать в течение 8–10 часов с одним перерывом для кормления. Кормится же он и вовсе – в основном травой и кустарниками. Так что волноваться не стоит. Генри справится, решила Додж и отключилась.

Выйдя на платформу, Ослик с минуту рассматривал свой вагон. Видавший виды немецкий СВ-вагон Waggonbau Ammendorf на девятнадцать мест (сделано в ГДР, Гёрлиц). Теперь же, выкрашенный в цвета российского флага, вагон будто отстранялся от своего прошлого, внушая гордость уже не за Германию, а странным образом, за Россию. Ничем, по сути, не обоснованную гордость: перекрасить вагон – проще простого. Ещё одна разновидность упаковки.

Снег усилился. В киоске у подземного перехода Генри купил минеральной воды, две пачки Captain Black (cherise, со вкусом вишни), а у бабушки с тележкой – огурец, хлеба и сала. Солёный огурец размером с баклажан, чёрный круглый хлеб и сало, пахнущее чесноком на весь вокзал. Да что там вокзал – на всю страну.

Чеснок здесь ели в любом виде. Им умилялись, им закусывали, добавляли в еду и лечили болезни. Будучи главным ингредиентом национальной кухни, чеснок давно уже стал частью менталитета (сначала советского, а теперь и постсоветского) – вкусно и полезно. Более того, пахнуть чесноком в России считалось «правильным» и заслуживало уважения. Те же, кто не пах чесноком, вызывали подозрение у окружающих. К ним присматривались, о них писали критические заметки в газетах, а при случае и нападали на них, обзывая гомосексуалистами, либералами и хомяками.

Потасовки случались всё чаще. «Хомяков» арестовывали и судили. В ходе судебных заседаний люди, не пахнущие чесноком, признавались извращенцами, педофилами или даже изменниками родины. Их осуждали на длительные сроки и отправляли по тюрьмам. В тюрьмах же им нарочно давали чеснок и, если те не ели, – вновь избивали их, всячески глумились над ними и запирали в карцер.

Ослик не хотел в карцер. Именно поэтому он и купил себе сала с чесноком. «Ешь на здоровье», – сказала бабушка с тележкой, а проводница, внимательно следившая за Осликом, одобрительно кивнула ему (лучше бы ты поел – меньше проблем с тобой будет).

– Иностранный турист? – спросила проводница чуть позже.

– С некоторых пор, – ответил Ослик, изображая акцент, и поехал дальше.

Но не тут-то было. Спустя час проводница постучалась к нему в купе. Стояла ночь. Генри записывал дневник, то и дело справляясь с картой (карты Google) и листая «Википедию».

– А поздравьте меня с Восьмым марта, – обратилась проводница.

– Но сегодня не Восьмое марта, – удивился Ослик. – Вам скучно?

Проводнице и вправду не спалось. Как выяснилось, её звали Лена. «Лена Гольц», – уточнила она. Гольц любила иностранцев и хотела если не секса, то хотя бы поболтать с ними.

– С Восьмым марта, – улыбнулся Генри и пригласил её к себе. «Будет с кем поесть», – решил он. Ему и самому не спалось.

Вагон заметно кидало. Поезд стучал колёсами и накренялся на поворотах. За окном светила луна, мелькали тени, а линия горизонта над полями (и лесами) будто изогнулась, демонстрируя округлость земного шара. «Вот и подружка нашлась», – подумал Ослик. К тому же и выглядела Гольц вполне обнадёживающе. По крайней мере, она не воняла чесноком, на ней были гетры в полоску (как у Клементины из «Чистого разума»), короткая юбка РЖД и, похоже, она не чуралась свободомыслия.

– Не хотите – не ешьте, – сказала Гольц, – я и сама не ем чеснок.

На вид ей было лет двадцать шесть – двадцать восемь, она родом из Облучья (Еврейская автономная область), окончила железнодорожный техникум в Биробиджане и с тех пор так и ездит на поезде. Сразу видно – Гольц следила за собой и страстно хотела на Запад.

– Можно было бы и в Израиль, – призналась Лена, – но в Израиле кругом русские.

– Так а где их нет? – возразил Ослик.

И то правда. После двенадцатого года (после возвращения «Сукина») русские будто с ума посходили. Они не только разъезжались по свету, но и строились там. Строились в основном в Европе: сначала в Болгарии, затем в Турции (с видом на гражданство в ЕС), и пошло-поехало. Строились основательно и надолго.

Строительные компании из России вполне успешно конкурировали с местными застройщиками, как, собственно, и русские покупатели не уступали европейским. Более того – цены на жильё в РФ давно уже были существенно выше, чем в Европе, а экономический кризис в ЕС затягивался, и больно ударял по всем без исключения гражданам. У русских же напротив: кризис затронул лишь беднейшие слои. Преуспевающие становились ещё богаче, и главным условием такого «успеха» была лояльность к режиму (не перечить начальству, никаких сомнений, никакого протеста).

«Brown nose» – оживился Ослик. Именно «коричневые носы» разъезжались по свету. Нечистые на руку, смеющиеся над законом и равнодушные к чужой боли – «носы» не ведали страха. Они не бежали от репрессий, не бежали от несправедливости и не бежали от стыда. О репрессиях и несправедливости они и знать не хотели, а стыд считали уделом слабых. «Brown nose» вообще никуда не бежали и по-прежнему оставались гражданами России. «Лучшие люди страны», – умилялся Russia Today. Они также не сомневались, что русские лучше всех, а в друзьях у них были самые отъявленные режимы от ХАМАС до Беларуси. Образно выражаясь, «коричневые носы» расширяли ареал обитания, ощущая себя носителями «прекрасного».

Вернулось и благостное отношение к советскому прошлому. Левая идея теперь не считалась зазорной. Не то чтобы «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», но противники Запада уж точно соединялись. К тому же, и с «капитализмом» более-менее всё утряслось. Никакого капитализма в России отныне не было (поигрались, и хватит). Тысячи предпринимателей лишились бизнеса, но не в результате честной конкуренции, а в ходе планомерной травли неугодных. Предприниматели (кто не сбежал) вязали варежки по тюрьмам. Какой уж тут капитализм! Коммунисты, «нацболы», «Левый фронт» и иже с ними торжествовали победу.

К двадцатому году и вовсе – даже запрещённые в РФ леваки и нацисты стали вполне на подхвате. Они получили наконец свободу собраний (свою свободу собраний) и собирались теперь, где хотели и по любому поводу. Разрешение не требовалось.

На собраниях они ели чеснок, клеймили буржуазию с евреями и бесконечно галдели об одном и том же: свобода, равенство и братство. За этим «братством», похоже, русские и разъезжались по свету. Им явно не хватало своих – они искали «братанов» и за рубежом. Искали и, ясное дело, находили. Мир вообще существенно «побрател», особенно в последние годы, и в основном на волне обострившихся экономических проблем.

Как результат – необыкновенно возросла миграция населения. Люди искали счастья. Желательно «по-быстрому» и лучше деньгами. Не найдя «счастья» в одной стране, они приезжали в другую. «Не закрывать же границы», – размышлял Ослик.

«Братаны всех стран, соединяйтесь!» – усмехнулся он. Вот и Лена Гольц: уехать на Запад – было заветной её мечтой.

– Жаль, Запад уже не тот, – констатировала она. – Кругом русские.

Так что сало с чесноком они есть не стали, и вообще прикинулись двумя русофобами на необитаемом острове. Западная демократия переживала, пожалуй, самое суровое испытание после холодной войны – справится ли она с кризисом? Или правы всё же «сукины внуки» и лучший строй – это советский?

«Строй, основанный на лжи и предпочитающий закону понятия. Так мы и познакомились с Леной Гольц», – запишет чуть позже в «путевом журнале» (с пометками на полях) Генри Ослик – профессор Ширнесского университета, исследователь и путешественник.

Впрочем, не стоит заблуждаться – это не была какая-то особенная встреча. По мере отдаления от МКАД Ослику всё чаще попадались отчаявшиеся люди, мечтавшие слинять куда подальше, но не имевшие возможности это сделать. Сбежать из дурдома – ещё не значит устроиться как-то лучше, и главная трудность (трудность побега) заключалась именно в этом. Чтобы устроиться на Западе, у таких, как Гольц не было ни денег, ни образования, ни европейского менталитета, не говоря уже о языке. В российских школах, к примеру, иностранный давали ровно настолько, чтобы местные возненавидели его.

Мало кто помышлял и о переменах. Даже само понятие «инакомыслия» вызывало недоумение, непонимание, а подчас и «ёб твою мать!». Те же, кто понимал – зачастую не представляли связи. И это было пострашней незнания языка. Люди не представляли, как связаны между собой свободомыслие и их удручённость. Да и о какой связи можно говорить, когда они путались даже в терминах. Под «свободой» они понимали, как правило, свободу поесть и поспать, а свою удручённость принимали как «кару божью» (и тут же молились о снисхождении к ним).