Не выпускайте чудовищ из шкафа - Екатерина Лесина

Кто-то из своих. Определенно из своих. Кто-то, кто знает, насколько я ненавижу апельсины.

– Вот… сволочь.

Это я про княжича.

Бекшеев услышал.

– Боюсь, в этом есть доля моей вины. – Он вышел к лестнице и поглядел на нее мрачно, как на врага. Тросточка цокнула о камень. – Я спросил у него про тот дом.

– И?..

– Княжич испугался. – Стало быть, все-таки связан. С домом. С трупами. – Сказал, что ничего не докажем.

Хрена с два.

– Потом что?

– Потом приходил Сомов. – Бекшеев замолчал и отступил к стене, пропуская возмущенного толстяка. Тот взбежал по лестнице с нехарактерной для его комплекции ловкостью. – Мы говорили. И мне показалось, что он меня понял.

Он-то понял. Вчера. А сегодня с утра его, надо полагать, побеспокоил самолично князь Гельшь. И Сомов решил, что вчерашние договоренности можно пересмотреть. С ним такое частенько случается.

Политик, что уж тут.

– Надо бы приглянуть, – протянул Ник-Ник, проводив поверенного хмурым взглядом.

– Бесполезно. – Бекшеев покачал головой. – Если он знает, где мальчишка, то точно не сунется. А если нет…

То смысла следить немного.

– Кто-то из своих. – Я опять чихнула и вытерла нос рукавом.

– Когда я ушел, тут оставался Барский.

– Его дежурство. – Ник-Ник кивнул.

– Мог он?

Ник-Ник поглядел на меня. Я на него. Думать о таком не хочется, но… Барский.

С Барским мы познакомились в госпитале. Медведь тогда еще болтался между жизнью и смертью, не способный разобраться, куда ж ему надо-то. Одинцов лежал с истощением. Я… я тоже была близка к тому. Софья впала в глубокую тоску, взвалив на себя вину за все и сразу.

А Барский играл на гармошке. Как же это бесило… Госпиталь устроили в чьем-то особняке, в парадной зале. Мраморный пол, колонны в потолок. Лепнина. Позолота.

И кровати длинными рядами. Кто-то спит. Кто-то стонет. Кто-то тихо отходит во сне. Меня постоянно выворачивает, потому как шею магу я свернула, но и он не ушел с пустыми руками.

Одинцов то и дело впадает в забытье, начиная говорить с матушкой.

И этот…

Гармошка.

Чтоб Барский еще играть умел. Так нет же, возьмет с утра и пиликает, пиликает… Откладывает в сторону, лишь когда пожрать приносят. И я начинаю ждать обеда. Не потому, что голодна, – еда в теле все одно не задерживается. Просто ради тишины. Мне так хочется тишины.

Тогда я с кровати-то встала лишь затем, чтобы взять подушку и добраться до той койки, на которой лежал Барский. И его гармошка. Я надеялась накрыть его голову подушкой и придавить.

Хорошенько так.

И главное, почти добралась.

– Бесит, да? – Барский не дал мне упасть. Придержал за локоток и позволил сесть рядом. А потом сунул в руки кружку с остывшим чаем. – Пей. Помогает.

Чай был сладким до того, что сводило зубы. Но, как ни странно, я сделала глоток, и… и меня не вырвало. Впервые за всю неделю – не вырвало.

А он поднял гармошку и запиликал.

– Я тебя все одно удавлю, – пообещала я тогда.

– Ага, – он убрал ее ненадолго, – если силенок хватит.

– Зачем ты это делаешь? – Одинцову только и хватило сил, чтобы на бок повернуться.

– Это бесит. Всех.

– А смысл?

– Человеку, которого что-то бесит, помирать уже не хочется.

Это был очень альтернативный метод лечения, и…

…у самого Барского что-то там не ладилось. Внутри. Под магическую мину попал. Видимых повреждений нет, а тонкое тело покорежило.

Я помотала головой.

И выдохнула честное:

– Не знаю.

А Ник-Ник, глянув на меня с жалостью, сказал:

– Еще как мог.

Ник-Ник Барина недолюбливал. И если сперва это в глаза не бросалось, то уже потом, в имперском госпитале, где мы все оказались в конечном-то итоге, его неприязнь выбралась из тени.

Дело даже не в Барском.

Дело в женщинах.

В тех нарядных, таких удивительно чистых медсестрах, что улыбались на шутки Барского. А Ник-Ника будто не замечали. И в пухлой тете Клаве, поварихе, лично приносившей Барину обед, когда того скрючивал очередной приступ.

В докторе Негрецкой, что повадилась проведывать Барина трижды в день.

В остальных, тянувшихся к нему, хотя сам-то Барский женщин будто и не замечал.

Теперь вот в глазах Ник-Ника мелькнуло нечто, похожее на сочувствие.

– Она добрая, – сказал он Бекшееву. – И еще собака. А собаки стаю не бросят. Даже такую поганую.

Он сплюнул бы, но не стал. Сгорбился. Глянул на лестницу, что вела наверх.

Подумалось, что участок пустой, загляни кто… кто?

Кому тут что от полиции надо?

– Барского бабы любят. А он любит деньги. Очень любит. И жить, ни в чем себе не отказывая. Костюмчики, вон, на Земле шьет, под заказ. И ткани – не нашинское сукно. Рубашечки его батистовые. Запоночки. Откуда золотишко? – Ник-Ник руку сжал. И разжал. – Их пятеро в бригаде было. А выжил только Барский… чудом вроде как.

– И в этом виноват? – Я не выдержала.

– Да нет… там дело мутное. Фрицы, как отступали, мины ставили. В школах. В домах. Мосты там или госпитали, банки… да все, почитай. И из того городка польского они очень быстро уходили. Наступление же вовсю развернулось. Так вот… был банк. И были мины, которые вроде как обезвредили. А потом бах, и четверо в хранилище полегли. Барского же только взрывною волной задело.

– Так, что сам едва не издох.

– Это да… только зачем он потом, уже после войны, возвращался туда? Приятелей проведать? Цветочки на могилку возложить? А оттуда сразу на Дальний рванул, хотя мог бы в столице остаться. Выбрать любую бабу из тех, что за ним вились. Он же ж смазливый, только свистни. Но нет, на Дальний полез. А знаешь почему? Да потому что ни ты, ни Медведь, ни остальные… мы не задаем ненужных вопросов.

Это да.

И… могло бы быть правдой?

Могло бы. Мародерство… скажем так, не приветствовалось. Да и если бы поймал кто на грабеже, могли бы и под трибунал отправить. Но это если бы поймали.

А так…

Война. Всякого хватало.

– Думаю, они тогда много хранилищ… разминировали. А списки, чего там было, не всегда имелись. Так что… была у Барского нычка. Но ни одна не вечная. А к жизни красивой он привык. Поэтому, если бы ваш княжич предложил правильную сумму, Барский пошел бы навстречу.

Ник-Ник замолчал.

А я…

Тошно. Я и думать о таком не хочу, но не получается. Барский… он не знал про тот дом. Про трупы. Про… Зато мог решить, что мальчишку все одно выпустят. И если так, то какая разница, раньше или позже? Особенно если пара часов свободы может принести ему выгоду.