Одинокий путник - Ольга Денисова

Раздевать колдуна оказалось не так уж сложно, Лешек завернул его в теплый плащ, повернул лицом к костру и прикрыл его спину меховой шкурой.

– Ну как, Охто? Тебе так лучше?

– Спасибо, малыш. Дай мне еще глоточек.

На восходе солнца самый старый из стариков деревни принес в жертву козленка, которого съели за огромным праздничным столом, добавив к нему и других яств. Колдун хватал со стола все подряд и глотал не прожевывая, запивал медом, отчего вскоре захмелел и осоловел.

– Ужас как есть хочу… – оправдывался он перед Лешеком, и в результате наелся так, что с трудом вылез из-за стола.

Деревенские устроили им постель на сеновале, под навесом, и спал колдун до следующего утра. Впрочем, Лешек не скучал: колдовство прошлой ночи так его потрясло, что он, когда выспался, сочинял песню, долго подбирая слова, достойные отразить и красоту обряда, и силу колдуна. А наутро, когда их провожали, спел эту песню деревенским, чем до слез колдуна растрогал.

– Слушай, не пой про меня хвалебных песен, ладно? – сказал тот, когда они ехали к следующей деревне.

– Почему? Тебе разве не понравилось? – огорчился Лешек.

– Твои песни не могут не нравиться, – хмыкнул колдун, – просто… мне как-то неловко. Впрочем, послушать было интересно. Знаешь, изнутри этой шкуры все выглядит немного не так. Как-то прозаичней. И страшней.

– Правда? Расскажи мне!

– Не сегодня, хорошо? Как-нибудь зимой. Сейчас не могу.

– А этому можно научиться?

– Нет, малыш. И не нужно, главное. Это не столько дар, сколько проклятье. Я ведь без этого не могу. Если долго не колдую, то начинаю болеть. И потом, само посвящение – это мучительно и опасно. Я лучше научу тебя петь песню силы, у тебя это здорово должно получиться.

Они объехали все деревни, и дважды колдун колдовал в селе, и Лешек должен был бы привыкнуть к обряду, но так и не привык.

Волки вышли на открытую полосу, и шерсть их дыбилась от ветра. Они приседали, прижимали уши и неуверенно озирались по сторонам. Лешек взял дубину поудобней и откинул суму подальше за спину, чтобы не мешала. Ему приходилось оглядываться, потому что волки, хоть и шли параллельно ему и чуть сзади, но постепенно сокращали расстояние. Они не спешили.

Лешек спиной чувствовал устремленные на него голодные взгляды. Сколько он успел пройти? И сколько осталось? Волки издали почувствуют жилье, но остановит ли их запах дыма?

Цепочка постепенно начала рассеиваться, Лешек, оглянувшись, не сразу понял, куда подевались два волка из семерых, и только потом увидел тени, мелькающие среди деревьев – они обходили его кругом. Он подумал и переместился на середину полосы, подальше от кромок леса. Так, хотя бы, они не нападут на него незаметно.

Но волки осмелели достаточно, чтобы растянуться на всю ширину полосы. Теперь передние двое, по обе стороны, шли практически на одной линии с ним, но на почтительном расстоянии, а задние – шагах в двадцати, и дистанция эта постепенно сокращалась. Лешеку показалось, что он слышит лай собак, но в вое ветра это могло ему просто пригрезиться, слишком сильно он хотел его услышать. А еще, ветер уносил запах дыма в противоположную сторону – даже если жилье близко, волки могут этого и не заметить.

Круг сужался, и идти спиной к зверям становилось опасным. Лешек не знал, сколько прыжков они посчитают верными: два? четыре? Он глубоко вдохнул, развернулся и описал концом дубины широкий круг. Волки, не ожидавшие этого, приостановились и подались немного назад. Лешек тоже попятился, чтобы звери не зашли ему за спину. Но всякое отступление – есть отступление, и волки приняли его за слабость жертвы. Или противника?

Они медлили, раздумывали, но потихоньку крались вперед: припадали к земле, осторожничали, готовились в любой момент сорваться с места – как на жертву, так и прочь от нее. Теперь Лешек стоял лицом к ветру, и снег летел ему в глаза. Снежинки, заслоняя зверей, материализовались из белой мглы и непрерывным вихрящимся потоком били по лицу. Он махнул дубиной снова, но волков это не напугало. Их много. Они хотят есть.

Шум ветра переменился, теперь он не свистел, а ухал, как филин, и ревел, как медведь. И в этом шуме Лешек уловил что-то знакомое, родное. Словно ветер хотел что-то сказать, а Лешек не понимал его. Зато он отчетливо понял, что следующий взмах дубиной спровоцирует волков к прыжку – они достаточно близко, чтобы это не напугало их, а разозлило.

И Лешек крикнул. Низко, выдыхая из себя все мужество, на которое был способен. Это опять стало неожиданностью для волков, и они замерли, приседая в снег. И ветер ответил его крику хохотом, и хлопками в мохнатые ладоши, и ревом, и далеким грохотом осыпающихся скал.

Это колдун.

Вибрация появилась сначала в кончиках пальцах, поднимаясь все выше. И кулаки сжались сами по себе, и подбородок поднялся выше, и ноги в снегоступах начали отбивать тяжелый ритм, то приподнимая, то опуская тело, и продавливая снег. И вибрация, добравшись до горла, заклокотала внутри, требуя выхода.

Песня силы выплеснулась из него навстречу ветру. Он отбросил дубину в снег – она мешала ему раскрыть ладони и впитывать в себя мощь урагана, сторицей возвращая ему энергию, которую только что в себя вобрал. И пил это удвоенное, утроенное могущество, и исторгал из себя снова. Ему казалось, что между ним и ветром бушует холодное бесшумное пламя, из которого в стороны разлетаются синие молнии, и тот, кто случайно окажется в этом клубке сил, будет раздавлен, а потом сожжен дотла.

Голос его раздирал связки чересчур низким ревом, подобным звериному, и Лешеку самому становилось жутко от того, какие страшные звуки может издавать его горло. Но теперь эти звуки рвались из него помимо воли, он не мог остановиться, иначе бы холодное пламя сожгло его самого. Для него не существовало ничего, кроме встречного ветра и песни силы – страшной песни, которой когда-то научил его колдун. И петь ее навстречу буре было очень самонадеянно. Теперь не волки, а ураган грозил раздавить его своим многопудовым весом. Снег не долетал до его лица, метался в воронке, и воронка эта белым смерчем устремлялась в небо, и голос Лешека тоже кружился вместе со снежной крупой, бешеный, рыдающий, ревущий.

Он почувствовал, как его самого затягивает эта воронка, как неистово кружится голова, и теряют смысл верх и низ, право и лево. Лешек инстинктивно выставил руки вперед и начал постепенно сбрасывать сумасшедший темп песни. Воображаемое белое пламя качнулось в его сторону, но немного опустилось, воронка начала опадать, расползаться по снегу поземкой, струи ветра выпрямились и обтекали его тело со всех сторон, клокочущий голос захлебнулся сам в себе.