Мы вместе были в бою - Юрий Смолич

— «Подснежник»! «Подснежник»! — крикнул телефонист. — Иванов-первый на проводе! — Он протянул Стахурскому трубку.

— Иванов! — сказал Стахурский. — Держись еще минут пятнадцать, не пускай ни одного фашиста в воду, потом мы всех их возьмем. Только пятнадцать минут!

— Если у меня через пятнадцать минут останется в живых хоть один боец, они не пройдут! — крикнул Иванов-первый так, что затрещало в трубке.

Стахурский вытер пот. Кажется, несколько минут до начала новой атаки можно будет передохнуть.

— Товарищ майор! — услышал он голос Палийчука.

Он оглянулся и увидел на пороге Палийчука и вестового, которого посылал на берег. Только сейчас он вспомнил про английскую сторону, стрельбу и человека в воде.

— А! — сказал Стахурский и пригрозил Палийчуку кулаком.

Палийчук стыдливо скосил глаза в сторону. Он знал, за что грозит ему майор — за подзатыльник, которым он наградил этого прыщавого на мосту. Но Палийчук был доволен собой — все же стукнул этого гада по затылку. Хоть немного отлегло от сердца.

— Что там случилось? — спросил Стахурский. — Почему началась перестрелка? Кто переплывал реку? Жив?

Вестовой кивнул головой на дверь:

— Здесь он, утопленник, сидит и дрожит: вода очень холодная. Да и напугался. Слова не может выговорить.

— Англичанин?

— Навряд ли, товарищ майор. Неказистый, и одежа на нем штатская. И выглядит как штафирка. Да вы поглядите сами. — Он крикнул в переднюю: — Эй, ты, рекордист водного спорта! Иди-ка сюда, познакомиться надо!

Съежившаяся, дрожащая, невзрачная фигура показалась из сумрака передней.

Вошедший дрожал от холода. Одежда прилипла к его телу; около ног, на полу, сразу образовалась лужа. Шапки на нем не было, волосы облепили голову. Небольшие усики, тоже мокрые, свисали до самого подбородка. У него зуб на зуб не попадал.

— Дайте ему плащ-палатку! — приказал Стахурский. — Он же окоченел! И принесите…

Стахурский не закончил фразу и медленно поднялся с пола.

— Погодите, погодите, — прошептал он, потом вскрикнул: — Это вы?

Человек с реки смотрел на Стахурского, его взгляд еще не выражал ничего, кроме крайнего страдания от смертельной стужи, сковавшей все его существо.

— Ян! — вскрикнул Стахурский.

В глазах человека с реки промелькнул какой-то живой огонек. Но это еще не был осмысленный взгляд живого человека.

— Пахол!

Стон — не то стон, не то тихий вздох — вырвался из груди человека. Он сделал шаг вперед и вдруг с громким стоном покачнулся навстречу Стахурскому, простирая руки вперед.

— Пахол, это вы?

Это еще не был Пахол, это был еще только человек с реки, охваченный лихорадочной дрожью, но он уже дотронулся руками до Стахурского, уже ощупывал его — и руки его безостановочно дрожали то ли от холода, то ли от того, что он не мог поверить, что перед ним не привидение, а живой Стахурский. Он схватил обеими руками руку Стахурского, ощутил ее живое тепло, силу, и тогда Пахол вдруг припал к руке Стахурского и рыдания вырвались из его груди.

— Ян! Откуда? Значит, вы тогда не погибли?

— Знакомые? — изумленно промолвил Палийчук. — История!

А Пахол все плакал, не сдерживая и не скрывая своих слез. Тело его содрогалось. Стахурский гладил его мокрые волосы, не зная, что делать.

— Принесите шинель! — приказал он. — Скорее! И дайте глоток водки — он замерз!

Вестовой принес шинель и хотел набросить ее Пахолу на плечи, но Стахурский отстранил его.

— Нет, нет, разденьте его, вытрите раньше, потом наденете на сухое. Успокойтесь же, Ян!

Он хотел отстранить от себя Пахола, чтобы дать вестовому возможность переодеть его, но Пахол изо всех сил сжал его руку, прижимаясь к ней головой, и его нельзя было оторвать.

— Успокойтесь, — повторял Стахурский, — успокойтесь. Вы опять с нами. Тут у нас бой, как видите, бой после войны…

Стахурский не знал, о чем еще говорить, — он сам был очень взволнован неожиданной встречей.

Наконец Пахол выпустил руку Стахурского и дал себя раздеть. Он стоял посреди комнаты, заставленной мебелью и засыпанной штукатуркой, не стыдясь своей наготы, не замечая ее. Он все еще дрожал, весь синий от холода. Палийчук накинул шинель на его дрожащие плечи.

— Вы… — прошептал Пахол, когда обрел, наконец, дар речи, — это вы, товарищ комиссар? Неужели это вы?

— Быстренько рассказывайте, — попросил Стахурский, — рассказывайте скорее, а то может опять начаться атака.

Он посмотрел в окно. В центре было спокойно. Бойцы снова заняли линию обороны на гребне первой возвышенности.

— Откуда вы? Значит, вам удалось спастись?

Пахол стоял перед Стахурским, шинель на нем почти касалась пола. Глаза его горели, как у безумного, он был страшно худ, щеки его запали.

Но он не ответил на вопрос и в свою очередь спросил:

— Разрешите спросить, товарищ Мария погибла тогда, когда подожгла бензин?

— Нет, — ответил Стахурский, — Мария вернулась, выполнив порученную ей операцию. Она жива и до последнего дня войны была в армии.

Пахол глубоко вздохнул. На мгновение он закрыл глаза, и в это время по лицу его пробежала еле заметная улыбка. Это была улыбка облегчения: должно быть, все это долгое время Пахол жил со страшным угрызением совести: Мария погибла, потому что пошла на диверсию одна.

— С вашего позволения, — прошептал Пахол, — я благословляю вас за слова, которые вы сейчас сказали мне.

— Вы отыскали своих родных?

— Да, нашел, — ответил Пахол. В его голосе прозвучали тоска и боль.

— Где же они? И как вы очутились здесь?

Телефонист прервал их:

— Капитан Иванов-первый докладывает, что у него тридцать человек и они уже ногами в реке.

Стахурский посмотрел на часы: прошло еще десять минут. Но когда Вервейко выйдет на гребень третьей возвышенности и атакует правый фланг противника с тыла, они еще сильнее нажмут на Иванова-первого. У них другого выхода не будет: или погибнуть под огнем Вервейко, или броситься к реке. Иванову-первому, конечно, нужно подкрепление, чтобы выдержать этот отчаянный напор смертников. Стахурский скользнул взглядом по комнате: кроме него, было еще пятеро — Палийчук, ординарец, вестовой, телефонист и радист.

— Самый раз майору Джонсону ударить им во фланг, — сказал Стахурский.

Палийчук сердито проворчал:

— Обойдемся без них, черт бы их побрал! В Сталинграде мы их не звали. Тоже было дело на берегу реки…

— Товарищ Тагиев, и вы, — обратился Стахурский к ординарцу и вестовому, — отправляйтесь к капитану Иванову-первому.

Сержант и солдаты откозыряли и вышли.

Палийчук подошел к окну. Не ожидая приказа, он занял место у пулемета, где раньше был ординарец.

Стахурский снова взглянул на часы.

— Значит, вы нашли свою семью, — рассеянно сказал он Пахолу. — Отчего же вы очутились здесь?

Он говорил с Пахолом, но видел перед собой склоны возвышенности и полосу леса, из которого гитлеровцы ежеминутно могли снова броситься в атаку. Он говорил с Пахолом, но слышал только стрельбу на левом фланге и тиканье часов у себя на руке. Почему же не выходит на гребень над ущельем Вервейко с группой последних бойцов?

— Она в концлагере, — сурово произнес Пахол. — В Зальцбурге.

— Кто в Зальцбурге? — рассеянно спросил Стахурский.

— Жена, — сказал Пахол, — Маричка. А дети умерли. В концлагере.

— «Мальва» слушает… — бубнил телефонист в углу.

— Дети умерли, — машинально повторил Стахурский.

Он понимал трагический смысл сказанного, но не находил слов, чтобы выразить свое сочувствие несчастному Пахолу, в голове его была только одна мысль: почему запаздывает Вервейко?

— Но теперь ведь в Зальцбурге англичане, — сказал он. — Вероятно, вашу жену уже освободили…

— Нет, — мрачно произнес Пахол. — Ее не выпустили. Маричка принимала участие в восстании против фашистов, которое произошло в лагере. А теперь англичане проверяют всех, кто участвовал в нем.

— Вот оно что, — сказал Стахурский. — Но что там проверять, если она приняла участие в восстании? Восстание же было против фашистов. Ее скоро освободят, будьте спокойны.

— Англичане подозревают, что это восстание против немцев подняли коммунисты, поскольку им руководили пленные красноармейцы. И они не хотят выпускать коммунистов из лагеря, боятся, как бы их идеи и здесь не нашли сочувствия у народа.

— Что вы говорите, Ян? — Стахурский оторвался от часов и посмотрел на Пахола, в глазах его было удивление. — Впервые слышу подобное.

Палийчук сердито отозвался от пулемета:

— Свой к своему, товарищ майор. Я же говорил…

— Можете мне поверить, товарищ майор, — сказал Пахол. — Я только что оттуда. А Маричка осталась там.

Стахурский смотрел на часы. Отчего не дает о себе знать группа Вервейко?