О, юность моя! - Илья Сельвинский

Стены синие, тахта красная, на буфете в зеленой вазе — горка желтых лимонов.

— Наш новый лозунг: «Крым для крымцев!» — ве­щал Шокарев своим пещерным басом. — У нас будет своя республика. Правда, мы еще не договорились о том, каким должен быть кабинет. Некоторые хотят, чтобы его возглавлял генерал Сулькевич. Но я и мои единомыш­ленники стоим за Соломона Самуиловича Крыма. Знае­те его? Это очень богатый караим, феодосийский поме­щик. Но суть не в этом: господин Крым — крупнейший политический деятель, член Государственного Совета при Николае Втором.

— А Джефер Сейдамет тоже будет в правительстве со своей красной феской? — спросил Елисей.

— Не знаю. Не думал. А почему вы спрашиваете?

Леська вспомнил о посещении Сейдаметом Умер-бея и высказал свои опасения. Иван Семенович поднял брови:

— Это очень хорошо, что вы мне об этом рассказали. Это хорошо. Значит, тем более нельзя отдавать бразды правления в руки Сулеймана Сулькевича, который свя­зан с Сейдаметом. Мы совершенно не склонны превра­щаться в турецкую провинцию.

— А в германскую?

— Но это же совсем другое дело: немцы не вмеши­ваются во внутреннюю жизнь Крыма.

Леська угрюмо ковырял вилкой заливную осетрину и старался не вступать с Иваном Семеновичем в открытый спор. К тому же он все время возвращался мыслью к разговору с Леонидом о Васене.

Володя усердно ухаживал за другом, подкладывая куски получше, вообще вел себя необычайно, даже чрез­мерно изысканно. Он был прозорливее своего отца и после всего пережитого понимал, что на завтрашний день им особенно рассчитывать нечего. Не то чтобы Во­лодя подготовлял себе помощь Бредихиных в будущем, но в Леське ему чудилось грядущее, как в свое время Умер-бею.

— А немцы держат себя вполне прилично, — про­должал Иван Семенович. — В местный муниципалитет они абсолютно не вмешиваются. Только большевиков вылавливают, а вообще ничего.

Володя тревожно взглянул на Леську.

— А какое им дело до большевиков? — сдавленным голосом спросил Леська. — Ведь это борьба русских про­тив русских.

— Ну-у... Берлин смотрит шире. Если революция победит в России, она перекинется в Европу. Здесь они совершенно правы.

Леська шел домой, и от этого ужина у него осталось такое ощущение, точно он дверной ручки насосался. Вскоре, однако, мысли его снова приняли привычное направление. Леониду нельзя отказать в логике... Но все Леськино существо бурно протестовало против нее. Не­ужели мир так страшен? Так чудовищно циничен? А по­чему бы и нет? Но ведь природа человека, о которой говорил Леонид, как-то умеряется, шлифуется как-то воспитанием, культурой. Ведь вот червонцы, на которые кинулась толпа в Армянском Базаре, возвращены все до единой монеты! Леонид никогда бы в это не поверил, но он-то, Леська, свидетель! Он-то видел!

Всю ночь Леську мучили тяжелые сны. Утром он проснулся с невыносимом ломотой во всем теле. «Поле­жать придется...» — подумал Леська с грустью. Но против него на степе висел его новый костюм — серый в красную царапину. Такого костюма у него никогда не было. Это наполнило его тихой радостью, которая не­сколько уняла боль от ломоты. Так Леська пролежал три дня, то охая, то улыбаясь, и ни на минуту не отвле­кался от мысли о Васене и ее тайне.

На четвертый день он встал необычно рано, позавтра­кал всухомятку, завернул парусиновые штаны и обмотки в «Евпаторийские новости», снял со шворочки на кухне связку вяленых кефалей и пошел пешком в Саки. По дороге долго не мог отделаться от шаланды, которая сидела у ворот и как бы звала его к воде.

До села дошел он за три часа — быстрее, чем поло­жено пехоте в мирное время.

Отец Сизов встретил Леську с удивлением и доса­дой: он ожидал не штанов, которые действительно ни­куда не годились, а денег, хотя и не знал каких. Когда же Леська обрушил на стол целую стайку железных рыб, он сразу подобрел.

— Закусочка-то, а? Закусочка — первый сорт! — Сей­час сообразим выпить.

Он подмигнул Леське и тут же вынул из шкафчика темно-зеленую бутылку с двумя чашками: одну, по­больше, себе, другую, поменьше, гостю.

— Спасибо, дядя Василий, я не пью, — сказал Леська.

— Самогону-первача не пьешь? — удивился хозяин, не очень огорчаясь. Все же он налил себе, потом Леське, вытащил большую луковицу, разрезал ее на четыре ча­сти и чокнулся большой чашкой с меньшей: — Ну, дай бог не последняя!

Он хватил первача из большой чашки, закусил мень­шей и со слезами на глазах принялся за кефаль.

— А где же... Васена? — неуверенно спросил Леська.

— По воду пошла с матерью.

Хозяин снова налил себе в обе чашки.

В сенцах послышались шаги, затем грохот воды из ведер в бочку — и в кухню вошла Васена. Она равно­душно взглянула на Леську и направилась к себе.

— Эй! Ты! — заорал отец. — У тебя что, повылазило? Не видишь гостя?

— Ну, вижу.

— А поздоровкаться?

— Ну, здравствуйте, — сказала Васена и ушла.

— Ишь ты, какая пава!.. — вскричал отец, пытаясь плечами и локтями изобразить плавную походку до­чери, что ему, надо сказать, мало удалось. — Вековуха чертова! — крикнул он, разъярясь. — Вековуха!

— Ну, зачем ты так, Василий? — произнесла Ага­фья. — Здравствуйте, желанный, здравствуйте...

Вот! Рыбок принес! — торжественно объявил хо­зяин, наливая третью пару.

— Очень вами благодарны, — певуче сказала Агафья.

— И штаны. Штаны тоже.

— Вот то-то же. А ты скаредничал.

— Врешь, дура-баба! И вовсе я не ска...

Он икнул.

— Скажите, господа. А можно мне пройти к Васене? Я хотел бы с ней поговорить.

Отец нахмурился и взглянул на мать.

— Пускай идет. Что он ей исделает? Мы-то — вот мы! — тихо сказала Агафья мужу.

Леська подошел к двери и постучался. Ему не отве­тили. Он приоткрыл дверь и увидел Васену: она сидела на кровати и уныло глядела в пол.

— Можно?

Васена подняла голову и отрешенно взглянула на Леську. Леська вошел и прикрыл за собою дверь.

— За что вы меня ненавидите? Что я вам сделал?

— Ничего я не знаю, — ответила Васена. — Что вам от меня нужно?

— Вы такая прекрасная! Такая красавица! — почти скороговоркой забормотал Леська, сам не зная, что го­ворит.

— Вот-вот. Оно самое! — сказала Васена.

— О таких, как вы, только песни поют: «Брови собо­линые, речи соловьиные...»

— Ну, уж от моих речей не поздоровится, — угрюмо усмехнулась Васена.

— Зачем вы такая хмурая? Угрюмая? Вы должны быть счастливы. Когда вы вошли в избу, мне показалось, что вся комната осветилась.

— Как будто самовар внесли? — сказала Васена, все так же горько усмехаясь.

Дверь распахнулась. На пороге показался отец.

— Хватит вам, молодой человек, девчонку улещи­вать. Не про вас она.

— А тебе какое дело? — вдруг со страшной злобой прорвалась Васена. — Уходи прочь! Оставь меня! Оставь­те меня все! Все, все! Слышите? Все!

Она вскочила и кинулась на улицу. Леська побежал за ней — ему уже было все равно, что подумают о нем родители.

Васена большими шагами стремительно понеслась по улице к парку. На ней панева в красную и желтую клетку, резиновые с лаком сапоги. Высокая, вся накло­ненная вперед, она чуть-чуть изгибалась в талии, и в этих изгибах таилась та звериная грация, какая свойственна только деревенским девушкам, приученным к тяжелой работе.

Он догнал девушку в парке и легонько взял ее за руку. Васена отбросила его ладонь, даже не повернув­шись к нему. Леська снова поймал ее руку и теперь дер­жал крепко.

— Чего вам нужно? — сказала она, резко остановив­шись и строго глядя ему в глаза.

— Ничего. Только видеть вас. Только видеть, — го­рячо заговорил он, задыхаясь и не слыша собственных слов.

— Вы думали — что? Если отбили меня от гайдама­ков, так имеете право сами?

— Боже сохрани! И в мыслях не было.

— Было!

— Ей-богу, не было. Клянусь, чем хотите.

— Было. Я угадала по глазам. Думали: «Моя бу­дет!» Ну, нет. Фигушки!

Пока она выясняла проблему, Леська, крепко держа ее за руку, ласкал мизинцем кожу на ее пальцах. И вдруг почувствовал, что и она начала гладить мизинцем его руку, хотя разговор ничуть не смягчился. Она продол­жала укорять его, а заодно и всех мужчин.

— У вас, мужиков, одно на уме. Подарил девушке полушалок и уже считает, что с нею можно все! Ну, мо­жет, с которыми и можно, но только не со мной. По­нятно? Не со мной! Я кобыла норовистая.

Леську царапали ее грубые выражения и в то же время сладко волновали.

— Честное слово, я не тот, за кого вы меня прини­маете.

— Ну да, вы — интеллигентные. А еще что?

— Этого достаточно, — добродушно засмеялся Лесь­ка. — В этом все.

Не столько слова его, сколько этот уверенный смех, прозвучавший как бы из другого мира, подействовал на Васену.

Она вырвала руку, но стала смотреть на него мягче.