О, юность моя! - Илья Сельвинский

— Братцы! Что это вы себе позволяете? Солдаты вы или бандиты?

Гайдамаки обернулись к нему:

— А ты кто такой за агитатор? А ну, выкидайся отседа, трах-тарарах-тах-тах...

Один из них в бешенстве подбежал к Леське и уже за три шага молодецки развернулся во весь мах. Так, очевидно, дрались у них в деревне. Но, развернувшись, он открыл нижнюю челюсть, и Елисей, слегка изогнув­шись, очень точно ахнул по ней мощным свинглером. Гай­дамак хлопнул пастью, как собака, поймавшая муху, и грохнулся на землю, высоко задрав ручки.

«Нокаут!» — весело подумал Леська и кинулся на вто­рого. Но тот уже понял, с кем имеет дело. Отбегая, он вырвал из кобуры наган. Елисей схватил его за руку: он пытался завладеть револьвером. Если бы крестьянин на­верху действительно удерживал коновода, Бредихин справился бы со своим противником. Но крестьянин не удерживал...

Очнулся Леська на телеге, раздетый до белья и при­крытый рогожей. Голова его была обвязана каким-то тряпьем и ужасно болела над затылком. Рядом, всхли­пывая, сидела девушка, тоже закутанная в рогожу. Лица ее Леська не видел. Лошадка шла по сельской улице, мимо проплывали соломенные крыши. Вскоре телега остановилась у ворот какой-то избы, крытой черепицей. Девушка соскочила и вбежала в дом. Крестьянин же подошел к Леське и, ласково улыбаясь, спросил:

— Ну, как, сынок? Полегчало?

— Что со мной было?

— Спервоначалу он тебя сзади рукояткой, этот, кото­рый при мне состоял, он, значитца, рукояткой, а опосля они тебя раздели, мне по морде, а сами на коней и драла, потому как на дороге опять автомобили с немцами забе­гали. Ну, гайдамаки-то понимали, что поступают неза­конно. Немцы того не любят.

— А с дочкой как же?

— Хорошо с дочкой! — счастливо засмеялся хозя­ин. — Не тронули дочку.

Он помог Леське сойти, и Леська в одном белье во­шел в избу.

— Агаха! — строго сказал хозяин. — Это дорогой гость. Накормить его надо.

Заплаканная хозяйка, которой дочь уже все расска­зала, светло улыбнулась Леське сквозь слезы.

— Спасибо вам, господин, не знаю, как величать... Кабы не вы...

Она махнула рукой и быстро вышла в сенцы.

Леську усадили за стол. Хозяин сел рядом. Кухня была большой и служила столовой.

— А дочка где? спросил Леська, морщась от го­ловной боли.

— Стесняется, — ответил хозяин и указал бородой на дверь, ведущую в комнату.

— А почему вы не схватились с гайдамаком? Мы бы вдвоем их одолели.

— Оробел, — тихо ответил крестьянин и опасливо покосился на дверь. — По слабости болести.

— Как же вы смели робеть, если дело шло о вашей дочери?

— Да ведь они б ее не убили, — почти шепотом ска­зал хозяин.

— А если бы заразили сифилисом?

Хозяин вздожнул и не ответил.

Вошла хозяйка и вынула вынула из печки горшок с гречне­вой кашей.

— Сейчас самовар вскипит, — сказала она. — А вы не побрезгуйте, господин. Угощайтесь. Как же все-таки вас зовут?

— Зовите Елисеем.

— А я Агафья. А он — дядя Василий. Сизовы наша фамилия.

— А как зовут вашу дочь?

— Почти как батюшку, засмеялась Агафья, — Васёной.

Она снова вышла в сенцы. Хозяин и гость ели деревянными ложками из одного горшка, В каше попадались кусочки свиного сала, да еще с корочкой, а житный хлеб пахнул степью и был вкуснее всех калачей на свете.

— Как же я все-таки доберусь до Евпатории? — спро­сил Леська.

— А тут уже недалеко: всего восемнадцать верст,— смущенно сказал хозяин. — Как-нибудь доковыляете.

Елисей понял: нужды в нем у хозяина уже не было, и мужик пожалел лошадь.

— Я не об этом, сказал Елисей. — Но как же я пройду по нашим улицам и кальсонах? Ведь меня там все знают.

— Это как же в кальсонах?

— Ну, в подштанниках.

— А-а... Вот этого уж не знаю. У нас тут магазинов нет. Коли чего надо, мы завсегда в Евпаторию ездим. Там наша столица.

Он с увлечением черпал ложкой, — успокоенный, до­мовитый, бородатый, крытый соломой.

— Но все-таки вы должны для меня что-нибудь сде­лать, дядя Василий. Куртка — бог с ней, пойду и в ру­бахе, но брюки? Войти в город без брюк — это позор на всю жизнь.

— Тятя! — послышался из-за двери низкий девичий голос. — Дайте им хотя свои парусиновые. На что они нам заплатанные?

— А летом чего носить? — запальчиво крикнул Васи­лий, весь повернувшись к двери.

— Да вы же их носить не будете.

— А может, буду? Ты-то почем знаешь, что будет летом?

Но тут он почувствовал устремленные на него Леськины глаза: юноша рассматривал его с интересом, как редкое насекомое.

— Ладно! Где моя не пропадала! Отдам ему пару­синовые.

— Васена! громко позвал Елисей. — Выйдите к нам. Давайте хоть познакомимся.

— Незачем нам знакомиться, — грубо ответил голос.

— Ну-ну, дочка. Зачем же так? Ты уж не упрямься. Выходи — гость просит.

Васена не отвечала. Хозяин, подмигнув Леське, по­дошел на цыпочках к двери, вдруг распахнул ее и, ухва­тив дочку за руку, вытащил упирающуюся девушку в кухню.

Васена была настоящей красавицей, какие водятся только на белом севере, где поморы смешались с поль­скими ссыльными. Высокая, выше отца, статная, с пыш­ной сказочной косой через плечо, она мрачно взглянула на Леську черносиними глазами и, отшвырнув тятьку, выбежала в сенцы. Через минуту силуэт ее мелькнул за окном.

— Ушла, — умильно сказал отец, вовсе не обидев­шись на обхождение дочери. — Характерная девка.

— Сколько же ей?

— Да уж полных девятнадцать сравнялось на успе­нье пресвятыя богородицы.

— И жених есть?

— Какие теперь женихи? — вздохнул отец. — Ее же­нихи в братских могилах.

Агафья внесла зеленый от ржавчины самовар и по­ставила на стол.

— Просим кушать!

Покуда Леська пил чай, дядя Василий вышел во двор и через минуту принес пару чуть живых парусиновых штанов.

— Вот они, голубчики, — сказал он, нежно растянув их во всю куцую ширь. — Уж какие ни есть, а все же имущество. Коли их покупать, так бумажки хочешь не хочешь, а выкладывай.

— Да что ты, отец? Кто их покупать станет?

— Молчи, Агаха! Не твоего бабьего разума дело. Тут коммерция.

— Денег у меня нет. Но вы скажите адрес, я вам пришлю из Евпатории.

— Да какие с вас деньги? — сказала Агафья. — С нас еще вам полагается.

— А как же! С нас еще... Что же до адреса, так это просто: село Саки, Парковая улица, Василию Сизову.

— Сколько же все-таки с меня?

— Сколько не жалко. Уж какие тут деньги.

Штаны оказались в поясе широки, но коротковаты, едва-едва ниже колен: хозяин был мужик плотный, но приземистый.

— Обмотки еще надо сделать, — сказал Леська.— Есть у вас какой-нибудь кусок черной или серой мате­рии?

— Да где же ее нынче найдешь?

— Ну, дайте хоть юбку, которую гайдамаки разо­драли!

— Так ведь юбку, дорогой, сшить еще можно.

— Отдай им юбку! — строго сказала жена. — Слы­шишь, Василь? Не жадничай. Они для нас могли жизни решиться.

Хозяин с несчастным лицом ушел в комнату и принес коричневые лохмотья.

Леська попросил ножницы и занялся кройкой. Об­мотки в конце концов вышли вполне приличными. Пона­добились, правда, две английские булавки, но выпро­сить их оказалось непосильной задачей.

Леська попрощался с хозяевами и вышел на воздух. У плетня стояла красавица Васена. Она ласкала собаку, которая уперлась передними ногами девушке в бедро.

— Ну, до свиданья, Васена. Может быть, еще уви­димся?

— А на кой мне с вами видаться? — сухо ответила Васена, сердито глядя Леське прямо в глаза своими иссиня-синими огнями.

— Но разве я вам сделал что-нибудь худое?

Она резко отвернулась и побежала в дом. Леська оза­даченно двинулся восвояси. «Чем я ей не угодил?»

Уже за селом его охватил теплый зюйд-вест, хотя моря еще не было видно. Скоро, скоро оно вспыхнет вон за тем бугром!

Леська бежал ему навстречу, забыв о Гульнаре, о Васене, даже о Шурке! Ура! Вот оно, наконец! Вот он, ми­лый, родной евпаторийский берег! Леська понесся к воде, поймал в ладони пену, процедил ее сквозь пальцы и с нежностью стал рассматривать крошечные, удивительно изящные овальные раковины, похожие на большие гре­ческие амфоры. Конечно, греки взяли форму своих ваз отсюда.

Какое счастье жить на этом берегу... Он представ­лял себе, как слетит с пригорка на пляж у своей бани, как усядется в шаланду, как навалится на весла. Мидии, креветки... Знаменитый бабушкин плов...

Он проносится по городу в коричневых обмотках и ситцевой чалме.

Леська миновал собор, синематограф «Лицо жизни», мечеть Джума-Джами, кафе Заруднева... Вот остались позади театр, санаторий Лосева, отель «Дюльбер». Наконец, вилла Булатовых. Но... На ровном месте, засы­панном песком, играли совочками дети. Леська стоял среди них, недоуменно озираясь.