О, юность моя! - Илья Сельвинский

— Что вам угодно, молодой человек?

Из виллы сошла по ступенькам молодая женщина в пенсне.

— Кто живет в этой вилле? — спросил Леська.

— Здесь пока еще детский сад. Впрочем, скоро его закроют, — добавила она, иронически скривив губы.— Хозяева, говорят, объявились.

— А где же хата рыбака Бредихина?

— Эта баня, хотите вы сказать? Баню мы снесли. Те­перь, видите, стало вполне просторно.

— Вполне... — со вздохом согласился Леська.

— А что это у вас на голове наверчено?

— Так... Ранение... — неохотно сказал Леська.

— Пойдемте в дом. Я перевяжу.

— Зачем? Не стоит.

— Пойдемте, пойдемте. Так ходить неприлично. Да и с точки зрения гигиены... Пойдемте.

Она решительно пошла в дом. Леська за ней. Пока женщина бинтовала Леськину голову, он осматривал дорогие сердцу комнаты, где обитала Гульнара, и вещи, к которым она прикасалась.

— Но где же теперь сами-то Бредихины? — спро­сил он.

— О, они разбогатели! Купили дачу Листиковых. Знаете ее? На Третьей Продольной. Там и живут.

Дача Листикова была небольшой: всего семь кабинок и уютный каменный домишко из трех комнат, с де­ревянной террасой. Леська бывал здесь, когда навещал Сашу. Подойдя к даче, он взглянул через невысокий забор и увидел шаланду, перевернутую вверх днищем.

Сначала Леську облаяла незнакомая дворняжка, которая держала себя здесь по-хозяйски. На перилах крыльца спокойно и домовито сидел тоже незнакомый кот с глазами филина. Этот только повел ухом. Потом выбежала бабушка и заахала, увидя Леську в бинтах. За ней вышел дед. После первых объятий Леська спро­сил:

— Почему мы здесь? Что случилось?

— Леонид приехал, — счастливо и подобострастно зашептала бабушка. — Большие деньги привез. И все николаевские. Вот и решили купить дачу, а то ведь нынче с деньгами как? Сегодня керенки, завтра «колокольчи­ки», потом еще что-нибудь.

— Откуда же у Леонида деньги?

— Кто его знает? Заработал.

— Уроками заработал?

— А чем же еще?

— На целую дачу?

Бабушка, не отвечая, потащила Леську в дом. Дед молча пошел за ними.

Дворняжка Дружок хотела замкнуть шествие, но ба­бушка ее прогнала:

— Ступай, ступай себе! Наследишь. Я только что полы вымыла.

На террасе с цветными стеклами сидел за самоваром Леонид и читал «Евпаторийские новости». Он был в украинской рубахе, с вышитыми птичками, и красные, зеленые, фиолетовые пятна лежали на его плечах, как погоны экзотической армии.

— А! Леська! Здравствуй, дорогой. — Они поцелова­лись. — А это что за ранение?

— Боевое.

— Ну как? Нравится тебе на новом месте?

— Я люблю цветные стекла.

— А вот дедушке не нравится...

— А что хорошего? — сказал дед. — Здесь я уже не рыбак. До берега три версты с гаком.

— Не преувеличивай! Всего четыре квартала. Да тебе незачем теперь быть рыбаком. Объясни ты ему, Леся. У нас тут семь кабинок. Если хотя бы по тридцать рублей с носа, это двести десять рублей в месяц. По­множь на четыре месяца в сезоне, выходит восемьсот сорок. Заметь, я беру только четыре месяца. А есть и та­кие приезжие, которые, не зная нашего климата, приез­жают 15 апреля и уезжают 15 сентября. Значит, прибыль увеличивается. До тысячи догоним. Ну, а сад в пятна­дцать яблонь? Я плохой ботаник, не могу еще сосчитать доходы с них, но, думаю, сотню-другую потянет. А ты, дед, заработаешь столько на своей рыбе?

Дед понуро молчал. Где ему объяснить, что дело тут не в заработках — у него отобрали море.

— Андрон не приезжал? — спросил Леська.

— Ждем.

Леське налили кофе. Это новшество ввел, конечно, Леонид. Кофе наливали из самовара. Леська прихлебы­вал этот заморский напиток и внимательно смотрел на брата.

— Чего уставился?

— Давно тебя не видел.

— Я понимаю твои мысли, Елисей. Но видишь ли, в Одессе на Ланжероне открыли рулетку — и я выиграл целый куш.

— Сколько же?

— Пятнадцать тысяч.

— «Расскажите вы ей», — прозаически сказал Леська.

— Хо-хо! Чудак! Там по пятидесяти выигрывали.

Леонид закрылся газетой и углубился в чтение.

— Почему ты меня ни о чем не спрашиваешь? — спросил Леська.

— Нужно будет — расскажешь.

Потом отложил газету в сторону.

— А что, страшно, когда пули свистят?

— Ничуть. Даже приятно.

— Но-но. Только не паясничай.

— Я серьезно. Ведь если пуля свистнула, значит, не твоя — она уже пролетела. Свою пулю ты не услышишь.

Леська достал спичку, зажал ее головку между боль­шим и средним пальцами, поднес к самому уху Леонида и щелкнул. Спичка вылетела и, ввинчиваясь в воздух, понеслась на какой-то нежно поющей ноте, напоминаю­щей голубиные крылья, если бы они были крошечными.

— Занятно, — усмехнулся брат и снова углубился в газету.

Затем добавил:

— Пиродеться тебе нужно. Сегодня же пойдем в конфексион и купим тебе костюм.

Леськи выпил свою чашку. — Спасибо, сказал он.

Дед и бабка молчали. Леонид отозвался из-за газеты: — Пожалуйста. Пей еще.

— Не хочется. Пойду осмотрю сад.

Сад был низкорослый, но кряжистый. Принялся хо­рошо. Под одной яблоней стояла зеленая скамейка. На спинке вырезано: «Саша дурак». Что-то теперь делает Сашка? Где он? То, что они продали дачу, понятно: решили выехать из города, который убил их отца. Но от­куда у Леонида деньги? Пятнадцать тысяч — это очень много. Откуда же он их взял? Не мог же он быть на­летчиком?

Леська ничего не мог придумать и отдался своим лю­бимым мыслям. Почему Васена на него рассердилась? За что обиделась? Гульнара заплакала — так он хоть поцеловал ее, хотя что в этом преступного? Не ударил же... А эта и вовсе! Бог их знает. Трудный народ эти девчонки.

По дорожке, усыпанной ракушками, поскрипывая, шел Леонид. Он разыскивал Леську.

— А! Вот ты где! — сказал он и уселся рядом. — По­чему ты меня дичишься? Ведь я тебе брат, странная ты личность. Сколько времени не видались, а он удирает от меня в лес.

— А ты от меня в газету.

Леонид рассмеялся.

— И то правда. Прошу извиненья. Но объясни хоть, что у тебя за рана? Откуда она?

Леонид спрашивал так участливо, что Леська сдался. Он рассказал ему об эпизоде в овражке.

— Ну что ж. Ты поступил как рыцарь.

— Дело не в этом. Вот ты взрослый человек. Очевидно,

знаешь всяких женщин. Объясни же мне, от­чего эта девушка, Васена, отнеслась ко мне чуть ли не враждебно? Я ведь рисковал для нее жизнью!

Леонид расхохотался и хлопнул Леську по спине:

— Эх ты, молода, в Саксонии не была! Да ведь она сердится на тебя за то, что ты помешал этим гайдама­кам.

— Что ты!? Подумай, что ты говоришь.

— И думать нечего. «Для меня так это ясно, как про­стая гамма».

— Но почему так грязно думать о девушке?

— Я медик, Елисей. Привык объяснять душевные движения биологическими причинами, природой челове­ка. Сообрази сам: девке девятнадцать, женихов не пред­видится, возненавидела, наверное, свою девственность до бешенства. И вдруг такая возможность: молодые рос­кошные гайдамаки. И главное, безо всякой вины с ее стороны: все от бога.

Леонид так искренне смеялся, что Леська действи­тельно почувствовал себя дурачком.

После обеда пошли в конфексион и купили Елисею серую пару в красной царапине, две рубашки «апаш» из какой-то белой плетенки и полдюжины разноцветных носовых платков.

На обратном пути услышали военную музыку: гер­манские солдаты шли прогуливать лошадей. Впереди верхом на русском дончаке ехал бородатый обер. За ним шагали флейтист и барабанщик. Затем спешенные артил­леристы вели под уздцы своих тяжеловозов.

Лошади эти — краса и гордость германской армии, которая вывела эту породу совсем недавно. Кони были чалой масти, иногда белые в частую бусину. Огромные головы переходили в гигантские шеи, а те — сразу же в чудовищные крупы, так что для хребтины места не оставалось.

— Сэкономили спину, — усмехнулся Леонид. — Прямо-таки зоологический парадокс. Ох, эти немцы...

— А как немцы себя здесь ведут? — спросил Леська.

— Внутренняя жизнь города их не интересует. Глав­ное — вывезти нах фатерланд как можно больше пше­ницы, баранов, даже соли, а заодно ковры, зеркала, кар­тины, статуи и всякую прочую эстетику. За все, конечно, платят, но цены назначают сами, — ответил Леонид.

— Ах, так! — засмеялся Леська. — Зачем же их про­фессора изучают проблему рынка, если все обстоит так просто?

— Зачем? А затем, что нынче профессора у них ге­нералы.

К вечеру Леська во всем параде отправился к Шокаревым. Несмотря на усталость, он не мог высидеть дома в таком роскошном костюме.

Приняли Леську очень радушно. Обычно дальше Володиной комнаты его не впускали, по сейчас Иван Семе­нович лично пригласил его в столовую.

Стены синие, тахта красная, на буфете в зеленой вазе — горка желтых лимонов.