Первая встречная - Борис Соколов

– Ирина, Ирина! – кричал в лицо Марков, но она уже ничего не слышала…

…Широкая лента бинта плотно закрывала голову, оставив открытыми только глаза да затянутый сухой пленкой жара рот. В глазах было столько усталости и муки, что у вошедшего в палату Маркова тоскливо сжалось сердце.

– Это ты? – тяжело переводя дыхание, облизывая пересыхающие губы, медленно спросила Ирина, когда Марков подошел и присел на край кровати.

Операция окончилась часа три назад, но только сейчас его с трудом пустили к ней. В комнате было темно. Ночник слабо освещал кровать и маленький столик. Оконная впадина чернела радом без единого огонька.

Выпростанная из-под одеяла рука, располневшая от перевязок, чуть слышно коснулась рукава гимнастерки Сергея.

– Как хорошо, что ты пришел! Я уж думала, не увижу тебя… Знай, я поплатилась за свою неосторожность. Ведь я должна была обязательно позвонить.

Она болезненно сжала задрожавшие губы, и Сергей увидел, как в уголках ее глаз быстро накапливаются слезы. Не поворачивая головы, она смотрела вверх, в темный высокий потолок, и казалось, говорила сама с собой.

– Вот и конец! – медленно сказала она и, почувствовав, что он протестующе замотал головой, более твердо повторила: – Знаю, что конец! Я поняла это еще до операции… Только боялась, что ты не придешь, откажешься… А так хотелось увидеть…

– Тебе нельзя говорить, помолчи! – попросил Сергей, сдерживаясь, и осторожно погладил открытую, так быстро похудевшую кисть.

– Нет, можно, теперь… можно! Как хорошо, что ты пришел! – повторила она. – Не жалею, что так случилось. Лучше умереть чем знать, что ты проклинаешь, ненавидишь… А раз пришел, значит простил, любишь… Вижу, что жалко… Помнишь, как мы познакомились? Нет, нет, не в парке, а потом, позже! Уже когда мы шли с тобой, я была другой… Помнишь, ты взял меня под руку. Уже тогда я поняла, как трудно мне будет обманывать, – она застонала и заметалась по кровати. – Ты был настоящий, не такой, как другие!.. А наши встречи? Как я их ждала и так тяжело расплачивалась за них. Каждый раз он кричал, угрожал. Он видел, что со мной делалось. Как страшно было жить двойной жизнью… С тобой и с ними…

– Не надо, прошу тебя! Тебе нельзя… – снова тихо попросил Сергей.

– Милый ты мой, родной! Дай сказать все… Ты простил? – робко спросила она.

– Конечно! Ты должна, ты будешь жить! Мы будем счастливы, будем вместе.

Горькая гримаса прошла по ее губам.

– Нет, но мне хорошо, что ты так говоришь, – она скосила глаза на наклонившегося к ней Сергея и быстро заговорила: – Не хочу, чтобы ты забыл меня, не хочу, чтоб у тебя была другая женщина… Понимаешь? – Настойчиво повторила она. – Не хочу!

Она говорила то с ним, то с собой, торопливость сменялась медленным раздумьем, но все было подчинено одному.

– … Как мало я дала тебе для счастья… и как много причинила горя!.. Но все равно ты должен меня любить… Даже когда меня не будет… Будешь помнить?

Отвечать не было сил. Он кивнул головой, чувствуя, как непослушные слезы капают на руки.

– Как все это было давно!..

– Молчи… Я люблю тебя. Только тебя… – От горя у него разрывалось сердце…

– Я прошла через такие муки, такие страдания… думаю, заслужила прощение, да видно не… – внезапно она забилась, порываясь встать, закричала: – Не могу больше, пустите меня… проклятые! – Голос ее срывался, переходил в шепот, глаза устремились вверх, точно там, в темноте, перед ней мелькнули лица врагов.

Сергей нагнулся к раненой, прижал к подушке, пытался успокоить, но резким движением она сбросила его

– Пустите, пустите, я закричу. – Потом тише: – Сергей, Сергей…

Видимо, крик отнял последние силы, – она безвольно откинулась на подушку…

Сергей почувствовал, как на его плечо легла большая тяжелая рука.

– Уйдите, неужели вы не видите, что с ней, – услышал он голос врача, но не двинулся с места.

– Идите, сейчас же идите! – настойчиво повторил врач. – Она без сознания!

Сергей с трудом поднялся, взглянул на Ирину, но между ним и ею уже стояли люди в белых халатах. Он видел, что мешает, и, чувствуя, что с трудом несет свое сразу обмякшее тело, медленно пошел к дверям. Сразу заныло раненое плечо, и сейчас это была единственная боль, которую он чувствовал. За спиной слышался взволнованный шепот, какая-то возня, что-то упало и разбилось, но над всем этим звучали отрывистые, твердые приказания врача. Спокойные и уверенные…

ОТ АВТОРА

Кемминг еще не успел вернуться к себе в Штаты, куда он выехал по требованию Советского правительства как нежелательный иностранец. Оставались считанные часы и до отъезда самого шефа.

Стало известно, что по дороге домой Кемминг задержался в Париже и, ожидая распоряжения Центрального разведывательного управления, топил свою неудачу в кабачках и бистро, густо разбросанных вокруг площади Пигаль.

Еще не были решены судьбы Полонского, Митина, Зуйкова, Сеньковского и других, не уточнены мелкие детали всего дела… А я сижу за круглым столом в небольшой комнате и слушаю неторопливый рассказ Маркова.

Говорит он медленно, будто нехотя, но я чувствую, что ему трудно молчать. Изредка трет раньше времени припудренные сединой виски, точно пытается припомнить ускользающие из памяти детали, часто останавливается, думает, и мне порой кажется, говорит не со мной, а размышляет вслух…

Я внимательно смотрю на рассказчика, слежу за его глазами. Вот они скользнули вдоль белой двери, мимо книжного шкафа и остановились на большом, увеличенном портрете женщины, висящем над диваном.

Это, конечно, она, Ирина! Именно, такой я ее себе и представлял – полуобнаженная с ниточкой жемчуга шея, резко очерченные черты лица, широкий лоб, туго затянутые на пробор волосы, чуть косой разрез настороженных глаз… и тонкие, недобрые губы…

И, если бы не они, я, возможно, поверил бы в доброту души, в искренность, в любовь, проснувшуюся в ее сердце, – поверил всему тому, о чем сейчас говорит Сергей. А вот смотрю на нее и не верю!.. А что, если?.. Нет, нет… Я отгоняю эту мысль, перевожу взгляд на Маркова: в его глазах столько теплоты и боли, что мне становится его жаль. Но утешать бесполезно и жестоко. И я молчу.

Раздавшийся резкий звонок телефона заставил меня вздрогнуть. Марков берет трубку, по привычке называет себя. Долго слушает, изредка говорит «хорошо», «слушаюсь», потом переводит взгляд на меня и отвечает невидимому собеседнику:

– Он здесь, – и передает трубку мне.

Я слышу голос генерала Орлова:

– Вы не могли бы сейчас приехать?

– Конечно! – отвечаю я, понимая, что только что-нибудь очень серьезное могло побудить начальника управления пригласить к себе.