Первая встречная - Борис Соколов

Не так давно, как-то вечером, когда они, он и канадец, сидели у приемника и слушали музыку, Бреккер, не перестававший подливать себе и ему из стоявшей на полу бутылки, блаженно вытянул ноги и каким-то подобревшим голосом мечтательно сказал, что скоро, очень скоро вернется домой. Пьяненький Сеньковский тогда то ли не понял, то ли не придал значения сказанному. Да и сам канадец к этому больше не возвращался. Так бы и забылся этот разговор. Но сейчас что-то толкнуло Владимира Прохоровича. В памяти всплыл вечер, реплика, и он начал связывать приход неизвестного с телефонным звонком, так взволновавшим Бреккера. Не отразится ли на его благополучии? – шевельнулась тревожная мысль. Потерять такого жильца было бы жалко. Он пытался успокоить себя, но сомнения не проходили. Куда пойти, где провести два часа до того, как он узнает, прочтет на лице канадца, что случилось? И он шел без цели, перепрыгивая через блестевшие пятна воды, скапливавшиеся у ямок асфальта.

Город как бы замер под сеткой дождя. Редкие прохожие, съежившись, пробегали мимо, вдоль вымокших домов, чиркали блеклые огни автомобилей – все торопились в теплоту и уют своих комнат, а он уходил от своей в ночь. Слева из мрака выросла громада высотного дома с разноцветными окнами, понизу опоясанная ожерельем света, – «Гастроном»! Вспомнил, что сзади, внизу, кинотеатр и направился к выходу. Дождь разогнал публику, в кассе оказались билеты. Так и не спросив, что идет, он вошел в фойе, побродил по залу и остановился у стенда с фотографиями.

– Вот, оказывается, вы где? – спросил за спиной женский голос.

Сеньковский оглянулся. Невысокая, худенькая, с вихрастой прической девушка, старательно облизывая вафельный стаканчик, с улыбкой смотрела на него.

– Не узнали? – И, увидев недоумевающее лицо, смешливо скосив глаза, упрекнула:

– Когда приходите в домоуправление, здороваетесь. А сейчас не узнаете.

– Теперь узнал, Клавочка, – улыбнулся Сеньковский.

Лукавая улыбка скользнула по губам девушки.

– То-то! Смотрите, выпишу вам двойную квартплату, будете тогда знать! Кстати, кто это у вас живет?

– У меня? – не зная, что ответить, выгадывая время, переспросил Владимир Прохорович.

– Не у меня же, – дернула плечом девушка.

– Да заходит иногда один знакомый, – попробовал отговориться Сеньковский. Не хватало, чтобы о канадце знали в доме!

– Да, заходит! – продолжая облизывать стаканчик, засмеялась Клава. – К нам в домоуправление уже приходили, спрашивали о вас, интересовались вашим приятелем.

– Кто приходил? – побледнел Сеньковский.

Девушка прищурилась:

– Один дяденька…

– Кто, кто? – перебил ее Владимир Прохорович.

– Вы что, маленький? – разозлилась Клава.

Сеньковский действительно понятия не имел, и тогда девушка, гордая тем, что что-то знает, оглядываясь по сторонам, вполголоса рассказала, что интересовались работники уголовного розыска.

– Уголовного розыска? – удивился Владимир Прохорович и прикусил язык. «Вот, вот, начинается!» – мелькнула мысль. Мелькнула и уже не оставляла. Припомнились свертки, которые уносил из квартиры неизвестный, тяжелые пакеты, вручавшиеся в парадном им самим. Все эти Сэмы, Бобы и Дики, передававшие для канадца пачки с деньгами… «Ой, втянет меня Бреккер в грязную историю! – Он перевел дыхание. – А я-то, я-то, дурак!» Сейчас все, что делал канадец, казалось подозрительным. Все видели, все знали, один он ничего не почувствовал, не заметил. «Что делать, что делать?» – в отчаянии думал Владимир Прохорович.

– Пойдем же, начинается! – услышал он нетерпеливый голос. Клава тянула за рукав: – Все уже сели.

Владимир Прохорович растерянно оглянулся, увидел опустевшее фойе, бегущих опоздавших, тряхнул головой, точно хотел отогнать невеселые мысли, и, волоча ноги, пошел за девушкой.

Все время, пока шла картина, Владимир Прохорович пробовал начать разговор: не терпелось выяснить, что интересовало приходившего «дяденьку». Но как только он наклонялся к девушке, она , хихикнув, отстранялась, хлопала по руке, шептала, чтобы он смотрел на экран. «Чего это она прыскает, – уныло думал Сеньковский, – что я, ухаживаю?» И снова тянулся к ее уху. Все повторялось снова, до тех пор, пока на него не зашикали. «Ничего! Пойду провожать, по дороге узнаю!» – решил он, откидываясь на спинку кресла и с нетерпением ожидая окончания сеанса…

«Значит, действительно приходили, вернее приходил, – проводив Клаву и возвращаясь домой, думал Владимир Прохорович, – спрашивал обо мне. Как живу, где работаю, кто бывает?» И все так, между прочим. Только в конце разговора, собираясь уходить и возвращая Клаве домовую книгу, «оперативник» вскользь спросил о жильце. Какой из себя, часто ли приходит? Что они о нем знают? Да и что, в конце концов, знает о нем он сам? Хотя нет, кое-что было известно, и то, что он знал, сейчас не могло не взволновать. «Я не знал, откуда знают они? – попробовал он отмахнуться от мрачных мыслей. – Один он, что ли, торгует барахлом, все комиссионки полны. Привозят и сдают, – вслух рассуждал Сеньковский. Сказал и осекся. – А золото?..» Дождь прошел, и из-за высотного дома на Смоленской, в посветлевшем небе, навстречу ему, выплыл тонкий серп месяца. Он ускорил шаг.

XXII

То, о чем рассказал Зуйков, было страшно. Потрясенный Кемминг заставил повторить все сначала, но слушать не умел. Перебивал, уточнял. Его интересовали такие детали, такие мелочи, которых Зуйков не смог запомнить. Кемминг нервничал, срывался и в конце концов добился того, что его волнение передалось рассказчику. Зуйков начал путать и под конец, разозлившись, наговорил американцу дерзостей. Кемминг опешил. В других условиях он бы знал, как обуздать «этого распоясавшегося русского», но сейчас пришлось смолчать. «Ничего, ничего, ничего, – утешил он себя, – я припомню ему это!» Он не принадлежал к числу людей, которые забывают.

– Давайте по порядку, – успокаивая разошедшегося Зуйкова и сдерживая самого себя, предложил он, – как вышла из дома, куда пошла, где была, только по подробнее.

– Говорил же я, – остывая, пробормотал Зуйков.

– Повтори еще! – настойчиво сказал Кемминг, незаметно для себя переходя на «ты».

Привычка подчинять сделала свое – Зуйков поднял голову, откинулся на спинку стула.

Часто останавливаясь, вспоминая ускользнувшие ранее подробности, он медленно рассказывал, как стоял у дома «этой чернявенькой», как наконец она вышла, как бегала от автомата к автомату и только в полдень, из телефонной будки у Кропоткинского метро, позвонила в последний раз. Вспомнив, какой вышла, он усмехнулся – стоило столько звонить и бегать, чтобы на лице была такая растерянность. Оглядывалась по сторонам, точно ждала кого-то. А потом, опустив голову, пошла по бульвару.