Помнишь ли ты... - Джудит Макнот

Миссис Бриттон протестующе покачала головой:

— Несколько недель назад, когда Диана вернулась из Чикаго, она взяла такси от аэропорта до офиса.

— Ну и что же в этом странного?

— На стоянке аэропорта осталась ее машина. Если хотите знать мое мнение — она слишком упорно работала очень долгое время! — победно заключила бабушка.

— Она не брала отпуск по меньшей мере шесть лет, — подтвердила миссис Фостер, испытывая угрызения совести и нешуточное беспокойство. — Пожалуй, следует настоять, чтобы она отдохнула хотя бы месяц.

— Говорю вам, с Дианой все в порядке! Но отдохнуть она должна — хотя бы из принципа, — объявил дедушка, положив конец животрепещущей дискуссии.

Глава 19

Место, отведенное для представителей прессы, было отгорожено красными бархатными шнурами в глубине лестничной площадки, недалеко от бального зала, где демонстрировались вещи, предназначенные для аукциона. Помня свое обещание, данное главе отдела по связям с общественностью «Объединенных предприятий», Коул не стал чураться журналистов и приложил все усилия, чтобы произвести на них благоприятное впечатление. Он дал короткие интервью местным репортерам из Си-би-эс и Эй-би-си, старательно позировал для фото и ответил на занудные вопросы журналиста из «Хьюстон кроникл»и собственного корреспондента «США сегодня».

Интервью студии Эй-би-си он дал последним. Стоя рядом с Кимберли Проктор под прицелом круглого, похожего на немигающий глаз циклопа объектива камеры, Коул слушал, как аппетитная блондинка с воодушевлением рассказывала о столетней истории бала Белой Орхидеи и традициях проведения аукциона; затем она приставила микрофон к его рту.

— Мистер Гаррисон, от представителей комитета аукциона мы узнали, что вы пожертвовали самый дорогой из всех предметов, которые предстоит сегодня продать. Какова же ценность этой скульптуры Клайнмана?

— Для кого? — сухо переспросил Коул. Втайне он всегда считал этот шедевр авангардизма чудовищным, но все же приобрел его, а с тех пор стоимость скульптуры возросла в пять раз.

Его собеседница рассмеялась:

— Я хотела спросить, во сколько она оценивается?

— В четверть миллиона долларов.

— Вы на редкость великодушный человек!

— Не желаете ли сообщить об этом служащим налоговой инспекции? — сдержанно осведомился Коул и по собственной инициативе прекратил интервью, коротко улыбнувшись собеседнице и выйдя из кадра.

Эта тактика удивила женщину, и она бросилась вслед за ним:

— Постойте! Я только… хотела узнать, нельзя ли нам встретиться позднее… и побеседовать?

— Сожалею, — вежливо ответил Коул, делая вид, что не понимает смысла предложения, — но для этого вам придется связаться с отделом по связям с общественностью нашей компании.

— Но я имела в виду не интервью, — мягко возразила блондинка, сопроводив слова призывным взглядом. — Я думала! мы можем где-нибудь выпить…

Коул прервал ее, покачав головой, а затем смягчил отказ вежливой улыбкой:

— Боюсь, у меня не найдется и пятнадцати свободных минут до самого отъезда из Хьюстона.

Женщина была хороша собой, воспитанна и умна, но ни одно из этих качеств не привлекало Коула. Она работала телерепортером, и, будь она самой прекрасной, блестяще умной и желанной женщиной на свете, да к тому же не преследуй никаких корыстных целей, он все равно бежал бы от нее как от чумы.

— Как-нибудь в другой раз, — добавил он, а затем пошел прочь, предоставив блондинке возможность расспрашивать более покладистых кандидатов, которые выстроились по другую сторону бархатного ограждения.

— Мистер Гаррисон! — позвал кто-то из журналистской братии, но Коул сделал вид, что не слышал, и невозмутимо зашагал дальше, остановившись лишь затем, чтобы взять у официанта бокал шампанского.

К тому времени как он добрался до зала, где проходил запланированный прием, по меньшей мере с десяток гостей кивнули ему в знак приветствия, и Коул ответил им, не имея ни малейшего представления, с кем только что поздоровался.

Когда наконец он увидел в толпе знакомых, по иронии судьбы оказалось, что это именно те, кто не захотел здороваться с ним, — мистер и миссис Чарльз Хэйуорд II. Супруги прошли мимо своего бывшего конюха с высоко поднятыми головами и холодными, как льдинки, глазами.

Коул помедлил у двери зала, где были выставлены самые дорогостоящие из пожертвований для аукциона, и услышал свое имя, произнесенное шепотом, — кто-то из организаторов торжества узнал его. Однако чаще всего в толпе раздавалось имя Дианы Фостер. Сегодня о ней упоминали как о «бедняжке Диане Фостер»— особенно женщины, в голосах которых Коул распознал больше злорадства, нежели сострадания.

С точки зрения Коула, бал Белой Орхидеи удовлетворял три конкретные и разнородные потребности: во-первых, давал возможность женам и дочерям самых состоятельных жителей Хьюстона и окрестностей собраться в изысканной обстановке, блеснуть новейшими драгоценностями и нарядами и всласть посплетничать, пока их отцы и мужья обсуждают гольф и теннис.

Во-вторых, бал явился удачным предлогом для сбора средств в фонд Американского онкологического общества. В-третьих, влиятельные и выдающиеся граждане Хьюстона пользовались случаем проявить свою сознательность во время торга за десятки безумно дорогих вещиц, пожертвованных другими не менее влиятельными и выдающимися людьми.

«Сегодняшний бал Белой Орхидеи должен увенчаться беспримерным успехом по всем статьям», — решил Коул.

Вооруженные охранники стояли перед дверью в помещение, где должна была проходить демонстрация лотов, и как раз в эту минуту разгорелся спор между фотографом в красно-белой клетчатой рубашке и одним из охранников.

— После семи часов вход сюда открыт только для приглашенных, — предупредил громила, скрестив руки на груди.

— Я из «Инкуайрера», — убеждал фотограф, пытаясь говорить приглушенно, но так, чтобы можно было разобрать слова сквозь гул толпы. — Мне нет дела до аукциона, я хочу только сделать снимок Дианы Фостер — я видел, как она вошла сюда несколько минут назад. Должно быть, она еще здесь.

— Сожалею, но сейчас это невозможно.

Осознав, в каком затруднительном положении оказалась Диана, Коул испытал смешанное чувство сострадания и недоверия. Он видел Диану по телевидению, знал, что она уже давно выросла, но по-прежнему представлял ее бесхитростной девочкой, сидящей со скрещенными ногами на охапке свежего сена и прислушивающейся к его словам.

Двери в зал, где предполагалось провести банкет и аукцион, были еще закрыты, и Коул нетерпеливо взглянул на часы, стремясь поскорее покончить с этим делом. Поскольку осуществить это желание не представлялось возможным, а Коулу не хотелось заговаривать ни с одним из гостей, которые старательно ловили его взгляд, он отступил под сень деревьев, усыпанных блестящим искусственным снегом, и поднес бокал шампанского к губам.