Тибетское Евангелие - Елена Крюкова

Замерзну. Согреюсь. Музыку смерти — из-под черной перевернутой лодки — услышу.

Мир мой перевернулся. Я его сам перевернул. Я — перевертыш. Я — уже не я. Я — соболь, под музыку бури спящий в дупле. Я — сойка, ветром подстреленная. Я звезда, и падаю я на землю, и падаю в Озеро, в живую ледяную синь его, и все упасть не могу.

И восстали с небес до земли огромные, как мраморные и золотые столбы, торосы ночного страшного Сиянья. Торосы развернули сначала белые чистые больничные простыни белого потустороннего света, потом — внезапно — яркие до безумья, сладкие леденцы павлиньих царских хвостов; и Сиянье стало играть и кувыркаться в обезумевшем дегтярном небе, прыгали и танцевали рыбы Сиянья, катались и валялись и кусали друг друга звери Сиянья, порхали и били крыльями птицы Сиянья, и вдруг вся всемирная пляска дышащего и живого застывала последним, остро звенящим льдом! Вставало в полный рост Сиянье, глядело на мертвую землю свою.

И восстали от земли до небес мощные, красные, густозолотые стволы раскидистых кедров; и ветер налетел, стал гнуть кедры и ломать, а они не давались, сопротивлялись неизбежной смерти. И радостью последней гудел Култук. И последним восторгом наливались стволы стариков-кедров и колючие руки их: хватали иглы серебряный воздух, прокалывали ночь, ласкали последней лаской белое лицо смерти.

И человечек, схоронившийся под рыбачьей лодкой, дрожал, оглаживая деревянными пальцами лицо, царапая стальными ногтями жестяные щеки, и думал: я не умер, я еще не умер, я живу еще, живу.

АНГЕЛ ГОСПОДЕНЬ ГЛАГОЛЕТ: КРИШНА ВАСУДЕВА

Мать Зверей учила моего господина кататься на слоне. Привели двух слонов. Один густо-серого цвета, другой почти белый, бивни сверкали белее снеговых гор. Мать Зверей взобралась на белого слона; Исса, мальчик мой, — на серого. К боку слона приставили узкую лесенку, и царь мой влез на огромного смирного зверя, и уселся, и страха не было в его глазах. Глядел с любопытством.

Слон качнул тяжелой головой, вздернул кверху хобот. Затрубил. Исса вздрогнул и рассмеялся.

Мать Зверей протянула ему руку, сидя на белом слоне.

Исса взял руку женщины, и так держал.

Так, на двух слонах, смеясь от радости, сидели они.

И я, Ангел Господень, рея над их затылками в вышине, так подумал: может, мой царь захочет остаться тут, рядом с Матерью Зверей, ясноокой раджини? Но ведь у нее есть муж; кто будет при ней господин мой? Ее слугою? Игрушкой ее? Ее драгоценным анкасом, что безжалостно всаживает она в шею слона, погоняя смиренного зверя?

Слоны пошли вперед, нежно и ласково переступая ногами— столбами, слегка покачиваясь, качая хоботами. Исса чуть не свалился со слона, удержался, упал на живот и крепко обнял слоновью складчатую шею.

Мать Зверей и мой господин доехали на слонах до опушки; дальше начинались джунгли. Стайка колибри спорхнула с ветвей, птицы, похожие на бабочек, облепили плечи и руки людей. Ярко-алая колибри с золотой грудкой клевала Иссу в ухо.

Купцы, друзья Иссы, сидели на слонах ростом поменьше — может, это были дети слонов. Ноги купцов, свешиваясь, достигали земли. А раджини и господин мой сидели высоко, высоко.

Так долго катались, и свежий ветер овевал их; и, пришедши домой, во дворец, возлегли в бассейн из чистого нефрита.

Молоко буйволиц им с поклонами поднесли.

Исса пил молоко из глиняного кувшина и смотрел на раджини. Она лежала в бассейне голая перед ним, и он перед нею голый лежал, прозрачная вода колыхалась вокруг них, лучи солнца ударяли в толщу воды, солнечные пятна бродили по их смуглым телам, но ни капли вожделенья друг к другу не испытывали они.

Целомудрие было им солнечным покровом.

Когда стемнело, раджини повела Иссу и купцов в храм бога Вишну, стоящий близ дворца на запад солнца. Я летел над головою моего мальчика и первым влетел в широкие храмовые двери.

Всюду горели светильники, о, сколько огней! Я видел: Исса задрал голову и жадно разглядывал фрески на стенах.

Вишну в виде рыбы, с рыбьим изогнутым хвостом, и плывет, и ныряет! На голове тюрбан, а чешуя сверкает серебром! Вишну стоит на черепахе; черепаха медленно плывет в Океане, и две рыбы играют в воде, и белая пена вздымается — это молочный Океан, и рыбы пахтают молоко, чтобы из молока родилась новая царственная жизнь.

Близ алтаря в храме стояли, мычали коровы. Их рога были убраны гирляндами цветов. Раджини подходила и целовала каждую корову в нос, в лоб. Коровы хвостами крутили, приветствовали любимую госпожу.

Хлопнула Мать Зверей в ладоши. Выбежали из-за каменных колонн танцовщицы! Нагие круглые груди торчали. Чернели сосцы. Мощные бедра вертелись. Женщины были без одежд, только на бедрах золотели тонкие цепочки, и тонкие талии перехватывали золотые пояса. Браслеты на ногах, на локтях. Красная тилака меж бровей пылает змеиным укусом.

Стали так танцевать, что купцы со лба пот отирали. Дрожали.

Исса глядел бесстрастно. Улыбался.

Мать Зверей сорвала с себя алое сари — и выбежала в круг, и танцевала вместе с девицами!

Откуда доносилась музыка, лилась горячей лавой? Я не видел, хоть реял высоко, под расписанным яркими красками потолком. Словно из стен вылетали ритмичные звуки; словно сам камень пел и гудел. Тревога обнимала сердце.

Навстречу девицам из-за колонн выбежали нагие мужчины, стали плясать вместе с ними. Обнимали маслеными, мускулистыми руками.

И я увидел чудо. Женщины отдавались мужчинам. То, что совершалось у всех людей в тишине и тайне, здесь открыто явилось взору.

Женские ноги раздвигались, и это был танец.

Сила мужчин подымалась, и это был танец.

Мужчина поднимал девушку в воздух, подхватывая под мышки, а она обнимала его ногами, и другой мужчина целовал ее затылок и обнимал ее сзади, и так они оба обнимали царицу свою, и это был танец.

Две девушки ласкали лик царя своего, а третья садилась верхом на него, на потного, блестящего золотою кожей коня, и это был танец.

Люди сплетались и расплетались. Люди клялись и предавали. Люди распахивались настежь и закрывались плотнее шкатулок. Люди, живые, текли как реки, взмахивали, как птицы, крыльями.

Слоны нежно касались хоботами плеч и ягодиц. Змеи обвивали сложенные, как для молитвы, руки.

Что это было? Сладострастие или молитва? Грех или милосердие?

В тревоге глядел я сверху и видел, как в свете лампионов блестят гладко расчесанные волосы царя моего, блестят его голые сильные плечи: мальчик возмужал, идя через пустыни и горы.

Он встал. Прекрасная раджини видела его в полный рост. Видела мощь его и юную силу его.

Отвернулся он от нагих сплетающихся тел; протянул руку к друзьям.

— Идем отсюда! — негромко сказал. — Пора!

Опьяненные невиданной пляской купцы глядели на Иссу слепыми глазами.

Они не желали уходить. Хотели остаться тут навсегда.

— Мы, — разлепил губы Длинные Космы, — мы… остаемся…

Раджини, Мать Зверей, шагнула к Иссе. А может, это движенье танца было?

А он не глядел на нее.

Он уже шел вон из храма.

Купцы, спотыкаясь, на трясущихся ногах догнали его.

— Куда ты! — крикнула Мать Зверей.

И я увидел, как дрожит она: всем телом.

Понял: не хотела, чтобы мальчик мой уходил.

Резко остановился близ выхода Исса. Медленно, будто во сне, повернулся к царице.

— Ухожу и их увожу. Иначе они утонут. Растают в роскоши твоей… бирюзой, рубинами подавятся… Погибнут, ибо наслажденье есть смерть, если выпить чашу до дна. Они не умеют смаковать вино: хотят опьянеть раз и навсегда. Кто выпил твоего вина, раджини, тот не жилец! Тот станет…

Протянула к нему руки. Я видел, как льются по круглым плечам торфяные, змеиные косы.

— Зверем твоим…

Исса вышел из храма под звездное небо. Огромные, крупные звезды висели, качались, мерцали, падали, умирали и рождались. Купцы торопливо бежали за ним — быстро он шел. Не поспевали.

Исса не успел и десяти шагов от храма отойти, как сзади него раздался рык.

Купцы испугались, сбились плотней друг к другу.

— Зверь, Исса, там, во тьме, зверь! Уйдем!

— Мы уйдем навсегда, — скупо изронил Исса.

Подошли к дворцу раджи. Раджа спал, и вся челядь спала. Ни огня не светилось в окнах. Исса первым отвязал от кола своего верблюда. Купцы, кряхтя, на верблюдов садились. Поднимались верблюды с земли, медленно, покорно. Снова в путь. Доколе?

Уселись. Звякнул колоколец на шее верблюда Иссы. Нежно погладил его мальчик мой между ушей. Научила его любви к зверям пылкая раджини. Или это он научил ее?

Побрели. В ночной тишине только звездные дожди прочерчивали небо слепящими стрелами. Джунгли дышали прохладой. Земля звенела под копытами вьючной скотины.

Я глядел сверху на горбы верблюдов, на рыжую свалявшуюся шерсть у них за ушами, на грязные космы на задних ногах: старые, милые, усталые, сколько еще, звери, пройдете?