Встреча на далеком меридиане - Митчел Уилсон

Хорват энергично замотал головой.

— Не талант, а себя вы потеряли, — сказал он. — Пропасть, мне кажется, может только сам человек, талант разрушить нельзя. Но бывает, что человек, обладающий талантом, вдруг запутается — жизнь собьет его с толку или сам он сойдет с верного пути, пойдя на компромиссы, наделав кучу всяких ошибок, — и он теряет ощущение, что владеет чудесным, волшебным даром. А дар этот всегда при нем, всегда к его услугам. Представьте себе: перед роялем сидит великий пианист, и вдруг его сведенные подагрой пальцы отказываются слушаться. Рояль перед ним и готов мгновенно зазвучать, как только пальцы вновь приобретут гибкость. Не ищите: потерянного таланта, Ник, он не потерян, он при вас, он существует. Лучше поищите Ника Реннета, посмотрите, что сталось с ним.

— Возможно, — подумав с минуту, сказал Ник упрямо. — А вот Хэншел убежден, что погибает именно талант, что его талант безвозвратно погиб, умер и что самое мудрое — это устроить покойнику веселые похороны, а самому заняться в жизни чем-нибудь другим. Боюсь, лично я не способен на это.

— Хэншел неглуп, — согласился Хорват. — В свое время превосходно работал. Но нашел ли он утешение в том, что в сущности не что иное, как безутешное вдовство, открыл ли он неизвестную мне истину — не знаю, никогда этого не знал. Я знаю только собственные мысли. Может быть, как раз вам, Ник, и предстоит выяснить, кто из нас прав, я или Хэншел. Теперь звоните, чтобы вам принесли завтрак, официантка уже приступила к своим обязанностям.

Ник ушел от Хорвата с тяжелым чувством. Вместо того чтобы успокоить, на что он в глубине души надеялся, старик навязал ему еще какую-то ответственность. Он ждал, что Хорват, как добрый, мудрый отец, все на своем веку испытавший, скажет ему, что его беды — вовсе и не беды и что со временем все утрясется. Но вышло иначе. Ник возвращался к себе с неспокойным сердцем. Меньше всего ему сейчас хотелось оставаться одному, сидеть и раздумывать над бременем, которое взвалил ему на плечи Хорват. Дежурная по этажу, улыбаясь, поманила Ника к своему столику и протянула ему листок: звонил господин Хэншел, он оставил телефон своей комнаты в гостинице «Украина», чтобы господин Реннет мог позвонить ему. Ник поблагодарил, взял листок и, войдя к себе, сгоряча скомкал его и бросил, затем подошел к телефону и набрал номер Гончарова. Ответил сам Гончаров. Голос его звучал приветливо, но, как видно, разговаривать ему было некогда. Он сказал, что вечером заедет за ним.

— Это не обязательно, — сказал Ник. — Дайте мне ваш адрес, я приеду сам.

— Нет, сами вы приедете в следующий раз, — добродушно возразил Гончаров. — Простите меня, дорогой мой друг, но для начала дорогу покажу вам я. Буду у вас в восемь часов.

И он повесил трубку, прежде чем Ник успел объяснить, зачем он, собственно звонил: он хотел просить разрешения зайти в лабораторию, чтобы немного оглядеться, побывать в привычной обстановке. Все еще не снимая руки с трубки, чувствуя, что планы его на сегодняшний день рушатся, он позвонил Анни.

— Я остаюсь, — заявил он, как только Анни ответила. — С визой улажено. Я хочу отпраздновать это событие. Могу я с вами встретиться?

— Когда?

— Разумеется, сейчас.

— Но сейчас я занята, — сказала Анни тоном искреннего сожаления. — Я освобожусь к вечеру.

— На вечер я приглашен к Гончарову.

— Ах, да-да, помню. Ну что ж, тогда, значит, увидимся завтра.

Ник чуть не спросил, звонил ли ей Хэншел, но гордость удержала его, и он так и не узнал, сделал ли ей Хэншел то предложение, о котором говорил. Нет, пусть Анни сама решает. Она должна пройти через это испытание.

Ник положил трубку, и вновь ему стало невыносимо одиноко. Он увидел скомканный листок, сперва раздраженно от него отвернулся, потом поднял и разгладил, снова бросил и через минуту снова поднял с пола. Все-таки в прошлом Хэншел его наставник, покровитель, первый, кто вдохновлял его на исследовательскую работу. Конечно, Хэншел изменился, но ведь и сам он не остался прежним. Почему у него нет никакого снисхождения к этому человеку?

Ник набрал номер, оставленный Хэншелом, и долго ждал ответа.

— Хэлло, Леонард, — сказал он, когда Хэншел взял наконец трубку. — Если хотите поговорить, у меня есть немного свободного времени. Визу мне продлили. Когда вы мне звонили, я был у Хорвата.

— Так это вы у Хорвата пропадали? Я разочарован, — сказал Хэншел шутливо. — А я-то вообразил, что вы, как ушли с вечера, так еще и не вернулись к себе. Сейчас посмотрю, как расписано мое время. Через полчаса я должен быть в посольстве. А затем… — Он скороговоркой прочел список «визитов вежливости» к советским ученым. — Да… Это «затем» забирает весь остаток дня. А вечером? Что если нам с вами вечерком побродить по Москве? Вы мой должник за ту прогулку по Сан-Франциско, где я служил вам гидом.

— Вечером я не могу. Я занят.

— Захватите с собой и вашу прелестную даму — будете оба моими гостями.

— Но у меня свидание вовсе не с моей прелестной дамой!

Едва произнеся это. Ник понял, что попал в приготовленную ему Хэншелом ловушку, потому что тот засмеялся и сказал:

— Так, может статься, она сегодня вечером свободна? Я думаю, она будет лучшим гидом по Москве, чем вы. Кстати, как мне разыскать ее? У вас есть ее телефон?

— Нет, — ответил Ник не моргнув глазом. Ему хотелось зло, во весь голос крикнуть в трубку: «Да прекратите вы, черт вас возьми!», но вместо этого он сказал: — Можно узнать через посольство. Все живущие в Москве американцы там зарегистрированы.

— Превосходная мысль! Вот как раз случай поговорить с ней относительно Вены. Знаете, Ник, Вена вам понравится. И что там особенно очаровательно, это то, что после рабочего дня вы через несколько минут можете очутиться среди природы, в самой что ни на есть живописной местности. Я прямо-таки становлюсь лириком при одном воспоминании обо всем этом. Так как же насчет завтрашнего дня?

— Завтра я тоже занят.

Хэншел рассмеялся.

— Что-то в вашем голосе подсказывает мне, что как раз завтра-то у вас свидание с вашей дамой. Из этого я делаю вывод: сегодня мне нужно из кожи лезть вон, но уговорить ее, чтобы она устояла, когда вы завтра начнете ее отговаривать. Когда же нам встретиться? Может быть, в понедельник? Ну, мы еще созвонимся.

Ник положил трубку. Он только еще больше разозлился на Хэншела. Ему захотелось немедленно позвонить Анни, но он взял себя в руки.

Глупо было звонить Хэншелу. Это все потому, что он испугался одиночества. Свои трудности следует разрешать самому, незачем кидаться к посторонним людям, чтобы на время отвлечься. Сейчас надо как-то убить время, вот и все. Что ж, можно наконец сделать то, что ему давно хотелось: побродить по московским улицам. Самый подходящий момент. Приняв это решение, Ник сразу как-то успокоился. Пусть Леонард звонит Анни, пусть делает ей какие угодно предложения. Он, Ник, здесь ни при чем, он ничего не может предотвратить и даже помышлять об этом не должен.

Он стремительно вышел из гостиницы, как будто его кто-то гнал, хотя сам понятия не имея, куда и зачем, собственно, собирается идти. Не раздумывая, он двинулся вместе с толпой. День выдался ясный, но прохладный. Улицы в Москве просторные, а дома невысокие, и над головой везде, куда ни глянешь, во всю ширь раскинулось небо. По нему быстро неслись низкие белые облака. Дома — всех оттенков коричневого: бурые, сероватые, песочные, кремовые, желтые, темно-красные, — изредка мелькают и зеленые пятна, будто старая Москва упрямо не желает отказаться от своего далекого прошлого, окрашивая и камень и дерево в цвета лесов и лугов, когда-то простиравшихся здесь под таким же мягким, негородским небом с плывущими по небу облаками.

Ник шел куда глаза глядят по широко раскинувшимся, залитым солнцем летним улицам, сворачивал в узкие, но такие же солнечные улочки, а затем в такие же солнечные кривые переулки и видел, как то здесь, то там проглядывает древняя Москва лугов и полей: всюду, где оставался хотя бы крохотный незастроенный участок, росли цветы. В переулках стояли тесными рядами старые, мрачные многоквартирные дома, а иногда деревянные особнячки, осевшие и покосившиеся; тянулись дощатые заборы, на которых висели под стеклом газеты, а из-за заборов свешивали на улицу свои большие желтые головы подсолнечники, словно желая узнать последние газетные новости. На подоконниках даже самых ветхих домишек стояли горшки с цветами или просто с зеленью.

Его захлестнул золотой дождь впечатлений. Мельчайшие подробности, подмеченные уголком глаза, так прочно закреплялись в сознании, словно Ник изо всех сил старался удержать их в памяти навеки. Поражало и то, что напоминало виденное на родине, поражала и полная новизна. Сознание Ника было как разверстая рана — она истощала его, но даже усилием воли он не мог ослабить напряжение.