Гобелен - Кайли Фицпатрик

— Может быть, послушаем музыку? Выбирайте.

В его коллекции оказалось много незнакомых названий, но Мадлен нашла несколько своих любимых мелодий. До Йартона они ехали в сопровождении меланхоличного воркования Ника Кейва — «Зов лодочника». Стихи пробудили в Мадлен грусть, и ей пришлось отвернуться к окну, чтобы скрыть набежавшие слезы.

«Я не верю в существование ангелов, но, глядя на тебя, начинаю в этом сомневаться. Я бы позвал их сюда, чтобы попросить присматривать за тобой…»

Пальцы Николаса отбивали ритм на руле. Казалось, он не заметил ее внезапной грусти, но когда Мадлен повернулась к нему, то увидела, что Николас не сводит с нее глаз.

— Может быть, это слишком грустная музыка?

Она покачала головой.

— Нет, иногда мне нравится чувствовать печаль — можно сказать, это такой способ укрыться от внешнего мира. Вероятно, мои слова звучат мрачновато…

— Нет, думаю, я понимаю, о чем вы говорите. Вы можете быть печальной, не впадая в мрачность. В любом случае меня это не пугает, а что до «существования ангелов», то нам нужно не опоздать на встречу!

Мадлен вопросительно посмотрела на него, а он усмехнулся:

— Вы все увидите сами.

Йартон был ничуть не больше других сонных деревушек, мимо которых они проехали, но церковь саксов придавала ему значимость. У въезда красовался плакат, приглашающий посетить место «древнейших сохранившихся средневековых фресок английской церкви». У Мадлен зашевелились воспоминания. Она неосознанно приложила руку к губам, однако Николас заметил ее реакцию.

— С вами действительно все в порядке?

— Я уже была здесь когда-то.

— С матерью?

Мадлен кивнула:

— Да. В церкви.

Церковный двор был полон покосившимися и разбитыми могильными плитами. Многие из них были покрыты мхом, со стершимися надписями. В заросшем углу стояло тисовое дерево, окруженное деревянной оградой.

— Похоже, оно такое же старое, как церковь, — сказал Николас, когда Мадлен остановилась, чтобы посмотреть на дерево, как и тогда, когда приезжала сюда с Лидией. — Их сажали во дворах церквей, так как они считались бессмертными — как только старое дерево начинало умирать, внутри ствола появлялся новый росток. Языческая магия часто связана с тисовыми деревьями. Кроме того, они ядовиты, а из их древесины делали луки.

Мадлен слушала Николаса не слишком внимательно. Она старалась вспомнить свое прошлое посещение церкви. Но ее сознание туманили эмоции.

Сама церковь являлась памятником архитектуры саксов и норманнов. Южная стена состояла из почерневших и гниющих дубовых стволов, укрепленных кирпичами. Башня и колокольня были построены из камня, с узкими треугольными окнами-бойницами.

— Эта церквушка видела лучшие дни, — вздохнул Николас, когда они обходили по периметру древнее здание. — Все приложили к ней руку, от саксов до викторианцев. И на этом не остановились — сейчас ведутся раскопки склепа. Давайте зайдем внутрь.

Внутри тоже наблюдалось смешение разных архитектурных стилей — потемневшие деревянные своды, мозаичный пол периода позднего Возрождения, готическая кладка, простые каменные стены времен саксов.

Фрески прятались в помещении, где находился неф, это Мадлен запомнила. И хотя освещение здесь было слабым, великолепие фресок заставило ее затаить дыхание. Картины произвели на нее такое же сильное впечатление, как и во время визита с Лидией. Тогда Лидии понравилось восхищение дочери, да и теперь Николас был доволен произведенным эффектом.

— Поразительно, — прошептал он. — Их закрасили монахи в семнадцатом веке, чтобы защитить от реформаторов — пуритан Кромвеля. Иконы и пышное убранство церквей — истинные происки дьявола! Фрески обнаружили только в середине девятнадцатого столетия — викторианцы были очень старательными реставраторами.

Они медленно шагали по узкому каменному коридору, освещенному тусклым светом, льющимся из двух узких окон в разных его концах. Фрески были изысканными — яркие краски полностью сохранились. Изящные византийские образы библейских сцен, начиная от ангела Благовещения, явившегося Марии, до путешествия волхвов — троих мудрецов, которые несут дары и следуют за сияющей золотой звездой. У этой стены Николас остановился.

— Любопытно. Почему-то эта сцена была изменена примерно за сто лет до Реформации. Видите волхва с ларцом?

Мадлен кивнула.

— Здесь было какое-то повреждение: может быть, вода промыла — трудно утверждать что-то определенное. Так или иначе, но шкатулка и башня отреставрированы.

Он показал на изысканно красивый дворец — очевидно, он изображал земную обитель Сына Бога. Именно к нему шли трое волхвов. Краска на шкатулке и на башне была разного качества — немного ярче, чем на всей фреске.

— Вот вам и кормушка, — сухо сказал Николас. — Новая работа вдохновлялась церковной архитектурой.

Мадлен более внимательно посмотрела на восстановленные части фрески. Лидия наверняка обращала внимание на такие вещи, она знала свое дело. Шкатулка и дворец явно подверглись реставрации, а башня действительно напоминала здание церкви. Золотую шкатулку украшали сверкающие самоцветы, а в ее основании виднелся загадочный узор.

На последней фреске было изображено собрание ангелов — их сияющие крылья и нимбы украшала золотая фольга. Мадлен вспомнила, что это любимая фреска Лидии, почувствовала, как подступают слезы, и прикусила губу.

— Существование ангелов, — негромко произнес Николас.

ГЛАВА 9

15 октября 1064 года

Уже поздно, и в доме холодно. Огонь в камине погас, но я не осмеливаюсь подбросить еще дров. Несмотря на большие запасы, их нужно беречь, чтобы хватило на всю зиму. Пальцы онемели от холода, но я продолжаю писать. Мое тело мечтает присоединиться к Джону на теплой соломе, но я знаю, что буду лежать без сна, а мой разум будет снова и снова возвращаться к событиям, которые произошли после того самого вечера в королевском зале.

На следующий день после пира Одерикус, как и обещал, пришел навестить меня в комнату в башне. Он вытащил из рукава кипу листов пергамента, перевязанную кусочком шерсти, протянул их мне, и тут в комнату вошла королева. Она увидела пергамент и, должно быть, поняла, что наша встреча с Одерикусом была тайной. Королева остановилась, а я опустила глаза и не заметила, какими взглядами она обменялась с Одерикусом. Потом она молча вышла из комнаты. Я подняла взгляд на монаха — он смотрел вслед королеве.

Одерикус подошел к западному окну и некоторое время молча смотрел в него. Когда он вновь повернулся ко мне, его взгляд упал на ее вышивку, лежащую в корзинке с полотном. Вышивка была сложена, но часть ее осталась на виду. Монах похвалил аккуратные стежки и взял в руки ткань, чтобы рассмотреть ее более внимательно. Он спросил, чья это работа. Я ответила, что это рука королевы. Пораженный ее мастерством, Одерикус очень внимательно изучал ткань. Вышитый угол занимал лишь несколько дюймов узкой длинной полосы, вышивка была сделана простой шерстью — фигура короля, сидящего на троне, украшенном головой льва. Шерстяной плащ Эдуарда был двух цветов — зеленой полыни и коричневого, для его получения использовалась луковая шелуха. Стены дворца, изображенные королевой, украшали цветные квадратики, похожие на керамику, которую продают мавры на Лондонском рынке.

Монах сложил ткань и аккуратно вернул в корзину. Он казался озабоченным, но я не знала, что его удивило больше — неожиданное появление королевы или ее замечательная вышивка. Одерикус посмотрел на меня и улыбнулся, и я увидела, что в его глазах больше нет тревоги.

— Миледи обладает мастерством рисовальщика, — сказал он, а потом предложил прогуляться по дворцовому саду, где можно спокойно поговорить.

Очевидно, Одерикус прочитал в моем взгляде озабоченность из-за большого количества работы, потому что обещал не задерживать меня надолго.

В саду пахло приближением зимы, землю устилала палая листва, но мы прогуливались по роще фиговых деревьев, все еще сохранивших большую часть листьев, а потому любопытные глаза едва ли могли заметить нас. Потом мы присели на каменную скамью, слегка нагретую слабыми лучами солнца. Когда монах рассказывал о том, что произошло между Вильгельмом и Гарольдом в Нормандии, чему он, как переводчик, стал свидетелем, его лицо посерело.

Гарольд Годвинсон поведал герцогу Вильгельму, что его сестра Эдита стоит на пути у многих амбициозных мужчин, желающих занять английский трон. Он сказал, что она очень симпатизирует Эдгару Этелингу и не хочет, чтобы после смерти мужа королем стал Гарольд или Вильгельм, герцог Нормандии. В ответ Вильгельм спросил, хочет ли Гарольд носить корону Эдуарда, и тот заявил, что они могут прийти к соглашению, которое устроит их обоих, ведь Гарольд должен защищать интересы своей семьи.