Безмужняя - Хаим Граде

— Вот рохля! — прервала Фрейдка размышления Мэрл. — Она там уже говорит с ним о замужестве!

— Молчи, молчи, — тихо просит Фрейдку мать и еще тише говорит Мэрл: — Теперь сама видишь, что не только от мужа, но и от дочерей у меня мало радости. Но подожди, ты еще не знаешь всего.

Зелда вывела своего парня из отгороженной шкафом темноты через кухню на улицу и минуту спустя вернулась в дом, вся распаренная, с красными пятнами на щеках, зацелованная и исщипанная. Но Фрейдка не отрывала глаз от шляпки, которой она занята, и ничего не сказала. Сколько бы она ни злилась на сестру, которая влюбляется с первого взгляда, она помнила уговор: ни одна из них не имеет права вмешиваться в дела другой.

Семья приняла сторону Цирюльника

На следующий вечер за шкафом сидела Фрейдка со своим ухажером, который громко над ней подтрунивал: «Не будь провинциалкой, местечковой дикаркой!» Потом он о чем-то тихо молил, горячо шептал, но Фрейдка отвечала упорным молчанием. В освещенной части комнаты это молчание казалось холодным ветром, дующим в разбитое окно. Зелда не могла усидеть на месте и тормошила тетю Мэрл:

— Как тебе нравится моя сестричка? Боится, что от нее убудет, если она позволит себя поцеловать.

«Может быть, Зелда права: надо больше получать от жизни». — Мэрл вертела в руках песенник, и ей показалось странным, что сегодня, как и вчера, она взяла его в руки именно тогда, когда за шкафом сидела парочка. Мэрл захлопнула книжку, точно сразу потеряла надежду вспомнить песни своей юности, встала и огляделась. Ей стало тесно в доме сестры.

Тихие мольбы за шкафом перешли в возню. Фрейдкин ухажер пробовал и добром, и силой, ворчал, сопел, смеялся от раздражения. Но от Фрейдки ни звука не исходило. Домашние знали, что, как бы ни был силен парень и сколько бы ни старался, Фрейдка все равно отпихнет его своими длинными железными руками.

— Злодейка! Что тебе, поцелуя жаль? — громко крикнула Зелда.

Мать выбежала из кухни и стала упрашивать дочь:

— Не вмешивайся! Вы же договорились, что не будете вмешиваться в дела друг друга. Ты хотела бы, чтобы она каждому позволяла себя целовать?

— Поцелуй, полапай, а дальше не цапай! — обиженно ответила Зелда. Она знала, что Фрейдка ей этого не спустит. Скоро парень ушел через темную кухню. Он наверняка слышал слова Зелды и устыдился своей неудачи. Фрейдка вошла в комнату, сжав губы, и сверкнула глазами:

— Болячку ему, чтобы расхотелось!

Зелда промолчала, но сердце ее ныло. Она видела, что чем больше гонит Фрейдка от себя парней, чем тверже ведет себя с ними, тем сильнее их тянет к ней, и они липнут к Фрейдке, а ее, преданную, сговорчивую и доступную Зелду, бросают после первых же встреч и поцелуев. И вот теперь Фрейдка мстит ей за вмешательство и рассказывает тете Мэрл, что ухажер, которого она оттолкнула и выставила, волочился прежде за Зелдой. А та еще требует, чтобы она с таким хватом целовалась!

— Потому что я хотела, чтобы он узнал, что ты, красавица, — холодная гипсовая кукла! — подскочила, вспыхнув, Зелда. — А то он думает, что ты невесть какое сокровище!

Мэрл неожиданно для самой себя рассмеялась. Она и представить себе не могла, что грузная и вечно томная Зелда такая бедовая. «Вот как надо жить!» — тряхнула Мэрл головой, желая почувствовать, как опадают на плечи ее еще густые волосы. Но Зелде теткин смех не понравился. Она заподозрила, что тетка заодно с Фрейдкой, и стала кричать матери:

— Твоей младшей дочке есть на кого быть похожей! Она похожа на тетю Мэрл. Вот я бы от любимого не ушла!

— Он бы сам ушел, — вставила Фрейдка.

— Молчи, молчи! — стала умолять Фрейдку мать, а затем принялась уговаривать и Зелду: — Если ты ссоришься с сестрой, так тебе и тетю надо впутать? А ведь она у нас гостья!

— А как бы ты поступила, если бы муж каждый день твердил тебе, что ты сделала его несчастным? — спросила Мэрл у Зелды.

— Я говорю не о нынешнем твоем муже, заскорузлом и старомодном. Я говорю о том, кто добивался тебя, когда ты еще была девушкой! — возразила Зелда и не преминула кольнуть сестру: — Я не гипсовая! Если бы мужчина ходил за мной и ждал бы меня столько лет, я бы его не оттолкнула!

— Парня с серьезными намерениями и я бы не оттолкнула, — уперла руки в боки Фрейдка, — но я не Зелда, чтобы вешаться на шею каждому встречному. Славно бы я выглядела!

— А кто же этот человек, который ходил за мной и ждал меня столько лет? — Мэрл переводит взгляд с одной племянницы на другую. — Вы имеете в виду Морица? Вы бы вышли замуж за Мойшку-Цирюльника?

— Пусть наши с тобой враги так же хорошо знают о своей жизни, как мои дочки знают, о чем говорят! — вмешивается Гута. — Не представляю, найдется ли в мире хоть один достойный человек, который уважает Морица? Не зря он остался старым холостяком.

— Я бы всем-всем в лицо смеялась! — Зелда выходит на середину комнаты, чтобы показать, как она смеялась бы над всеми. — С мужем живут всю жизнь, а от чужих людей ничего не жди, разве только сплетен да оговоров. Ведь я вижу, чего тетя добилась!

— Если мужчина столько лет ждет женщину и бегает за нею, как Мориц за тетей Мэрл, можно быть уверенным, что он по-настоящему влюблен, — соглашается на этот раз Фрейдка с сестрой. — Но соглашаться на любого, а потом страдать? Да чтоб им лопнуть! Пусть их раньше хвороба возьмет!

Мэрл улыбнулась, чтобы скрыть замешательство. Видно, она слишком старомодна и не понимает нынешних девушек. Ведь и подруги ее, бедные перчаточницы и чулочницы, Морица терпеть не могли. Но ее племянницы рассуждают иначе. Одна доверчива с мужчинами, другая отталкивает их от себя, но каждая на свой лад стремится найти мужа, даже такого, как Мойшка-Цирюльник. Видно, ее жизнь стала для них примером того, как не следует жить, и они хотят устроить свою жизнь совсем иначе. Мэрл обрадовалась, что им неизвестны ее безумные мысли о полоцком раввине.

Голда была маленькой, порывистой и крикливой, вовсе не похожей на старших сестер — Гуту и Мэрл. Она пришла днем, пока племянницы работали, и сестры были дома одни.

— Дай ему развод, мужу твоему! Таких мужей густо бы сеять, да чтобы редко всходили! — сразу же сварливо и зло начала Голда. — Дикой козой ты была, дикой козой и осталась! Почти шестнадцать лет сидела без мужа и в конце концов взяла ничтожество, кладбищенского хазана, стеномаза!

— Ты же сама уговаривала меня выйти за него.

— Кто же мог знать, что он такой замухрышка? Зарабатывать он хвор, что ли? Не дорос, что ли, раввинам глаза выцарапать? Видит, что весь город ходуном ходит, всюду судачат о его жене, поносят ее — а он, этот бородатый козел, ходит и везде поддакивает, кивает головой, что, мол, его сделали несчастным!

— Его можно понять! Весь город сплетничает о его жене, перемывает ей кости — вот он и сломался, — находит Гута доброе слово для Калмана.

— Твое имя Гута, добрая, а добрых черви едят! — кричит Голда на старшую сестру. — Твой Мотя никогда не заботился ни о тебе, ни о детях, а когда он пошел бродить по свету, стричь и брить здесь и там, ты себе глаза выплакала: почему, мол, не пишет! У меня твой муж землю бы грыз, а Калмана я бы на второй день веником выгнала!

— А ты что ли мало страдаешь из-за своего Шайки? — удивляется Гута. — Сама же рассказываешь, что с тех пор, как он подружился с Морицем, дня не проходит, чтобы вы не ссорились.

Но Голда лишь морщится и мелет, как мельница: сравнили! Мужа Гуты, «резвую черепаху», Калмана-барана и ее Шайку! Ее муж всегда был работящим, лишь временами впадал в лень и равнодушие. А с тех пор как его друг Мориц бросил пить, Шайка тоже переменился, притих, как котенок, из дому не выходит, сидит себе и работает.

— Мориц бросил пить? Твой муж сидит и работает? Не иначе как Мессия пришел! — пожимает плечами Гута.

Мэрл ничего не сказала, только пристально поглядела на Голду, которая прежде не произносила имя Морица без града проклятий, а теперь быстро и как бы мимоходом сказанула, что Мориц перестал пить. Мэрл ждала, что мельница снова начнет молоть и сыпать новостями. Но Голда умолкла так же внезапно, как заговорила, и так же неожиданно ушла. Дня через два она снова явилась и напала на Мэрл с криком:

— Ну, Мэрка, чего ты сидишь сложа руки? Дай ему развод, твоему ничтожеству. Годы не ждут. Оглянуться не успеешь, как старухой станешь. Живи вовсю, и пусть враги твои лопнут от зависти!

— А кто меня так ждет, что я должна спешить с разводом? — спросила Мэрл, и в глазах ее вспыхнули искорки.

— Мориц тебя ждет! — выпалила Голда. Она больше не в силах была сдерживаться.

Мэрл такого ответа и ждала, но Гута вспылила: Господи Боже мой! Еврей так не терпит от гоя-антисемита, как Мэрл натерпелась от Морица! Как только можно теперь говорить о том, чтобы Мэрл за него вышла?

— Вот как? — не сдавалась Голда, и разумные доводы уже рвались с ее языка: она слыхала и о вещах похуже. Она слыхала о мужчинах, которые от сильной любви убивают своих женщин. Все, что Мориц вытворял, было только от любви к Мэрке. Сколько лет он помирал по ней, а она гнала его от себя; с горя он и пил, и скандалы устраивал, и ее Шайку совращал. Теперь он стал совсем другим, сам не пьет и Шайке не дает даже каплю водки в рот взять. Он достаточно долго насиделся в холостяках, без дома, и теперь будет золотым мужем.