Безмужняя - Хаим Граде

— У этого недотепы не баранья голова, а куриная! — хохочет кто-то. Но Калман не слышит или притворяется, что не слышит. Хотя весь стол завален снедью, он собирает крошки сухой булки, сыплет их себе в рот и поддразнивает Морица:

— Один говорит, что Мэрл была вашей любовницей, а другой — что она вскружила вам голову. Кто же из них прав?

Мориц вдруг меняется в лице, и все его благородство исчезает в мгновение ока. Он упирается лбом в лоб Калмана, и тот чувствует, как его затылок припечатывается к стене. Калман застывает с безвольно повисшими руками. Крошки падают с губ на жидкую бороденку, на побелевшем, как мука, лице смертельный страх: он боится, что этот блатной раздавит ему череп.

— Не беспокойтесь, в несчастьях у вас недостатка не будет, — впивается в него Мориц своими маленькими глазками и, смеясь гнилым смешком, рассказывает о том, как Мэрка-белошвейка многие годы путалась с ним. А на стороне держала при себе беззубого столяришку Ицика Цвилинга. И он, Мориц, поставил условие: или он, или этот столяришка. Увидев, что его она не одолеет, она выбрала беззубого Ицика. Тот был как раз по ней: столяр за ней не следил, а когда узнал правду, уже был под ее каблуком. Но, уйдя на войну, он сказал «привет!» и не стал возвращаться. Там, в Германии, он женился на немке.

Калман ощущает, как лоб Морица давит на него, точно железная балка, но все же, рискуя жизнью, возражает, что если бы муж Мэрл был жив, он бы вернулся. Полоцкий даян освободил ее от брака с ним потому, что если через полтора десятка лет муж не возвращается с войны, значит, он мертв. Это объяснение вызывает у Морица такой бурный хохот, что он вынужден запрокинуть голову, и Калман уже может оторвать затылок от стены.

— Ну, а те полтора десятка лет, что она сидела в агунах, она постилась, что ли? — спрашивает Мориц у остолбеневшего Калмана и с тем же вопросом обращается к ватаге: — Как вы думаете, ребята, постилась она?

Ватага разражается многозначительным громким смехом и, сдвинув головы, удивленно глядит на Морица, точно на колдуна. Мориц прищуривает один глаз, давая понять, что если бы захотел, то рассказал бы кое-что из собственного опыта, и подступает к Калману с другой стороны:

— Ша, предположим, что мужа ее нет в живых. Но почему она именно вас взяла в мужья? — наливает он Калману еще одну рюмочку в знак примирения.

— Да, да, почему она выбрала тебя? — кричат маляры. — Потому что ты кладбищенский хазан? Дружище, она тебя выбрала в качестве ширмы. Для прикрытия, чтобы за твоей спиной делать все, что захочет. Ты ведь молишься, закатив глаза, а ей того и надо, твоей скромнице, чтобы ты молился и ничего не видел.

Парни хохочут над обомлевшим Калманом. И он с отчаяния опрокидывает третью рюмку. Но, захлебнувшись, закашливается: водка попала не «в то горло».

— Гречишник для реб Калмана! — командует Мориц, и весь стол, веселясь и радуясь новому вкусному блюду, шумит: «Гречневых оладий, гречишников!..»

Что-то грызет у него на сердце — чувствует Мойшка-Цирюльник. Чем больше он оговаривает белошвейку, тем сильнее кипит его кровь. Он сам не понимает, что с ним творится. Почти двадцать лет он сохнет по ней, а она его отталкивает. Он должен желать ей смерти, пинать ее ногами, мешать ей кровь с грязью. А его из-за нее сводит судорога, жжет огонь, мысль о ней сушит его кости. С ним она не захотела спать, а с этим мазилой сыграла свадьбу! Мориц смотрит на Калмана, скривив лицо, словно намереваясь утопить его в плевке. Мориц уверен, что она сделала это назло, чтобы он лопнул от злости. Но это еще бабушка надвое сказала! Если будет у него голова на плечах, то он сможет заполучить ее теперь скорее, чем прежде. И чтобы охладить жар в теле, Мориц заказывает еще кварту водки.

Калман тоже сидит опечаленный. Он видит, как маляры жрут, хлещут водку и пиво, валятся друг на друга, целуются, а у него на душе тоска. Почему же она все-таки выбрала его? В голову ударяет выпивка: чтобы прикрыть свою любовь с полоцким даяном! Калман видит перед своим затуманенным взором двух Морицев, трех Морицев, и у всех раскрыты пасти, и все пасти смеются над ним, Калманом. Мориц тоже мертвецки пьян, он держит Калмана за лацканы и трясет его:

— У нее тело как кусок мрамора, а?

— Блюй, Калман, блюй! — шлепает его по спине Айзикл Бараш так, что Калман качается, как надломленное деревцо. — Если выскажешь все, что на сердце, станет легче, и если выблевать, то тоже легче становится.

Калман уже не слышит, что ему говорят. Шинок мелькает у него перед глазами, и он едва в состоянии произнести немеющим языком, что несчастным сделал его полоцкий даян.

Добрые друзья

Веселые, с распаренными лицами вышли маляры из шинка, вдохнули свежий воздух и застыли на своих железных ногах. Калман же после нескольких рюмочек качался, как фарфоровая кукла с перебитыми ножками, и Мориц презрительно глядел на него с выражением барина, вынужденного иметь дело с жидком.

— Вдолби ему — если он не разведется с нею, я сделаю так, что ему жить не захочется. Получишь за это кварту с закуской, — буркнул Айзиклу Барашу Мойшка-Цирюльник и ушел, страдая, что потратил столько денег на эту банду и что из-за агуны сердце его горит огнем.

Воодушевленный обещанной квартой с закуской, Айзикл Бараш взялся отвести домой захмелевшего Калмана, едва державшегося на ногах. Высокий, тощий маляр просунул костлявую руку под шапку Калмана и ногтями скреб ему темя, как железной щеткой. Калман принялся кашлять, отхаркиваться, постепенно трезветь и удивленно разглядывать товарища, который тащил его к дому, крича прямо в ухо:

— Мориц — парень с амбицией, и когда он говорит, что тебе жить не захочется, если не разведешься с женой, то уж наверняка тебе жить не захочется. Пошли! Я живу у Рыбного рынка и доведу тебя до твоего дома, а оттуда поверну на Поплавы.

Спуски и подъемы на пути к Зареченскому рынку утомили и протрезвили Калмана. А Айзикл Бараш по мере их приближения к Полоцкой улице становился все беспокойней и печальней. Он почесывал затылок, часто сморкался и кричал Калману:

— Дай Бог, чтобы у меня так обстояло дело с моей, как у тебя с твоей. «Пьяница, где твои заработки?» — кричит она мне. Она была девушкой, а не агуной, поэтому у меня нет повода вытолкать ее вон… Тебе хорошо, братец. Твоя — агуна, и ты можешь ее вытурить. Жену надо бить.

— А ты бьешь свою? — спрашивает Калман.

— У меня тесный дом, и если я ее толкну, ей некуда будет упасть, — отвечает Айзикл Бараш, подталкивая Калмана вверх по ступенькам. — И помни! Мориц — парень с амбицией, и когда он говорит, что тебе жить не захочется, если не разведешься с женой, то уж тебе наверняка жить не захочется, — повторяет он.

Айзикл поскорее убегает прочь, опасаясь, как бы белошвейка не погналась за ним с веником в руке, а Калман с виноватым лицом проскальзывает в дом. Он видит, как Мэрл, согнувшись, сидит за столом и шьет вручную. Лампа освещает половину ее лица, ее пальцы и распространяет вокруг светлую тишину, домашнее тепло, охватывающее и его, Калмана. «Горе мне, что сделалось со мной!» — вздыхает он про себя. Как он попал в шинок вместе с пьяницами? Мало ли что Мориц наговорил! Ведь он вор, а Мэрл — непорочная дщерь еврейская. Калман ждет, что жена спросит у него, где он был. Ведь он сегодня впервые за много недель спустился в город. Должна же она захотеть узнать, где он был и что делал! Но Мэрл даже глаз не подымает. Она еще ниже опускает голову, а иголка быстро мелькает в ткани, словно Мэрл поспорила со своей тенью, кто быстрее будет двигать рукой. Калмана охватывает злость на самого себя за то, что он не может быть таким амбициозным, как Мориц, и, снимая пальто, он раздраженно произносит:

— Я был сегодня на бирже и пил с добрыми друзьями. Говорить с людьми, чтобы они заступились за полоцкого даяна, я не стал. Мне не жаль его. Мне хуже, чем ему.

Мэрл привстает со скамьи и тут же снова садится. Она видит, что, погнав мужа заступаться за полоцкого даяна, она сделала только хуже. Она даже не хочет спросить, с чего это он пил. Но чтобы не разозлить его молчанием, она как бы между прочим спрашивает:

— И ты вовсе не пьян?

Калман смущен ее спокойствием и не знает, что ему делать и как отвечать. Мориц угрожает, что если он не разведется с нею, то ему жить не захочется. Но если он разведется, ему будет еще тошнее. Куда ему деваться? Его квартира на Липавке уже сдана другому. Раньше он был вдовцом, а теперь станет еще и разведенным? Она все же не называет его пьяницей и не проклинает за то, что он не зарабатывает, как это делает жена Айзикла.

Утром Калман встал с озабоченным выражением лица и все время молитвы не сводил глаз с палки, которую всегда держал в руке, когда шел на кладбище поминать умерших. После завтрака и благословения хазан проворчал ответ на вчерашний ее вопрос, словно всю ночь он не давал ему спать: