Дух, брат мой - Андрей Грешнов

Не помню уж, как так вышло, что я остался один. Мне приглянулись шапки-паколи, продававшиеся в одном из уходивших с главной улицы закутков. Я побрел туда, справедливо полагая, что когда обернусь, необъятный по длине дувал окажется за моей спиной. Купил себе шапку-северянку и с удовольствием прочитал на подкладке «Мохаммад Рафиуддин. кипе марчаньят. Базаре «Исламабад», Пешавар». Вещь. Надо бы еще одну прикупить в подарок знакомым в Москву. «На, подержи-ка»! — Я протянул сумку царандоевцу, а сам полез в передний карман джинсов, где были спрятаны от вездесущих пронырливых бачей деньги. Сумку, однако, никто не принял. Я повернулся, чтобы повторить сказанное, и слегка обалдел: вооруженного милиционера рядом не было, да и той стены, что я предполагал увидеть за спиной, тоже не оказалось. Я стал считать купюры, чтобы потянуть время и сориентироваться. По всему выходило, что надо идти назад. Но уже спустя минуту, я понял, что в этом месте мы не проходили и вообще, я, похоже, заблудился. Страха не было, одна досада. Вот, козел, довыеживался! Лучше всего в тот момент было топтаться на месте и поддерживать какой-нибудь разговор.

Пока я медленно бродил, то потерял и того торговца, у которого покупал шапку. Глянув направо, увидел перед собой высокий шатер, где уходившей вверх горкой были развалены фрукты. На самом «пике» на синем матрасе сидела живописная группа молодежи. Самому старшему из них, на вид было лет двадцать, но у всех уже пробивалась на подбородках жидкая поросль черных волос. Они удивленно глядели на меня, облаченного в шапку-северянку, как будто я был пришельцем с того света. Рядом лежали несколько автоматов Калашникова. Чем-то эта молодежь разительно отличалась от исматовцев, но чем — сразу понять не смог. Одежкой, что ли. Рубахи были посветлей, ноги грязные, босые. Один из них мухой слетел с насеста и исчез где-то в темной дыре рядом с дуканом, откуда через минуту вышел мужик постарше с густой черной бородой, но без оружия. Ну, блин, вот и началось… «Франсави? Ингризи?» Дух сверлил меня черными бездонными глазами. «У», — выдавил я из себя вместе со всем воздухом, что был в легких, почему-то на пушту. «Ингризи?», — переспросил мужик, явно проявляя нездоровый интерес к моей персоне. Надо было что-то делать, а не стоять как истукану. Вот. В голову молнией ворвалась «светлая» идея — закурить. Я открыл сумку и с досадой отметил, что кроме смятой пачки «Явы» достойных англичанина сигарет я в ней не найду. Но других не было. Постаравшись не светить знакомую всем торговую марку, я вытащил сигарету прямо внутри сумки, исхитрившись ее по возможности распрямить. Настала моя очередь спрашивать. «Урлегид лари?». Мужик напрягся от неожиданности, услышав родную речь. «Урдыбляй лари?», переспросил я его, прося огоньку. Он все понял, и на его лице расцвела улыбка. «Ахмад, у Ахмад!», гаркнул он одному из сидящих в «гнезде» молодых людей. «Урлегид шта?». Сверху ему в руку полетел спичечный коробок. Я зажег сигарету и с удовольствием затянулся, мечтая уже лишь о том, чтобы меня не попросили закурить. К счастью, они не попросили, а может, не курили вообще.

Ткнув пальцем в здоровенную дыню, я спросил уже по-пакистански: «Кетна пайса?» (Почем?). Этой фразе меня научил мой товарищ, который в свое время работал в той стране переводчиком на какой-то стройке. Духи, что сидели сверху, зашевелились и начали тараторить на родном языке. Я затягивался сигаретным дымом, решая, что же делать дальше. Мысли — ни хорошие, ни плохие, больше в голову не приходили. Кроме сказанных самим собой нескольких фраз, я больше ничего не понимал. Вот, козлина, и пришел тебе шандец. И на кой ляд поперся в этот треклятый Кандагар? Говорили же. Перед отъездом на Родину надо дома сидеть и вообще, по возможности, спать. Пока я затаптывал бычок, ко мне со спины подошли двое низкорослых аборигенов с автоматами на плечах. Один из них, что-то прокаркав «торговцам», взял меня за рукав куртки, и осторожно потянул за собой куда-то вбок. Ярким буквами в мозгу загорелось слово «П…ец». Я, повинуясь, пошел за ними, понимая, что устраивать драку было не к месту — не Шварцнеггер.

Через пару минут я увидел длинный дувал, который служил ориентиром моего местонахождения, а еще через несколько секунд понял, насколько же хорошо владеет русской ненормативной лексикой Сардар. Ребята, вытащившие меня из базарной клоаки, оказались МВДшными операми. Зоркий начальник царандоя вовремя спохватился и бросил на прочесывание базара все имевшиеся в его распоряжении на тот момент силы. Они искали меня минут сорок, а я думал — минут пять. Сардара я запомнил на всю жизнь.

Хорошенечко поразмыслив ночью о том, что же такое со мной творится, я решил больше судьбу не искушать, на «экскурсии» не ездить, а пойти старым проверенным путем — отдать себя в лапы местной «охранки», чтобы собрать хоть какие-нибудь полезные для себя сведения. И когда вся компания собиралась ехать знакомиться с Черной площадью и местным махбасом (тюрьмой), Сардар сдал меня, с явным облегчением, заместителю начальника города по безопасности Нуру Хайдару. Хотя должность Хайдара по всем параметрам была ниже сардаровской, «моавенэ аваль» относился к нему с явным глубоким уважением. Когда мы зашли в скромный кабинет работника МГБ, Сардар первый подал руку и стал целоваться. Сам отдел СГИ, которым руководил Нур Хайдар, располагался в светлом одноэтажном здании, окруженном по периметру высокой добротной стеной с колючей проволокой.

Я вкратце объяснил Нуру Хайдару, что мне собственно нужно. Меня не интересовали контрреволюционеры, уже отбывающие наказание. Обстановка в городе и в кандагарских уездах менялась стремительно. Нужен был совершенный «свежак» — люди отловленные безопасностью буквально на днях, в отношении которых еще проводились следственные действия. Не долго думая, он отвез меня в какой-то очень мрачный следственный изолятор, оставив на попечение молчаливого сержанта.

В камеру одного за другим заводили «свежих» духов, многим из которых грозил расстрел за совершение особо тяжких преступлений, связанных с убийством «полевых» агентов и внедренных в банды сотрудников госбезопасности. Разговор с некоторыми из них я записывал в блокнот, огрызки которого лишь недавно обнаружил, копаясь в старых вещах. На 99 процентов из ста, этих людей уже нет в живых. Признательные показания им уже ни навредят, ни помогут, но могут служить историческим свидетельством того, что творилось в Кандагаре в те далекие годы.

Рахматулла, 18 лет. По его собственным словам, неграмотный. Отлично говорит на дари. Находится под следствием за убийство работника МГБ в уезде Аргандаб. Из живых родственников — мать и маленький брат. Отец и двоюродный брат убиты советскими военными. В 1986 году в Аргандабе участвовал в пленении трех советских солдат с целью обмена или получения денег. Из-за нужды, вслед за отцом вступил в ряды НИФА. Просит о пощаде и «содействии мошавера в том, чтобы его оставили в живых». Совсем еще пацан. Когда его уводят, сержант говорит, что его точно расстреляют.