Простой советский спасатель 3 (СИ) - Буров Дмитрий

Но тут еще и соседа позвали, а старшая женщина семьи ушла по делам. Значит, точно не смотрины. Тогда что? Будем выяснять причинно-родственные связи? Брататься? Или что там с новоявленными родственниками делают? В голове не укладывалась, что Лесаков — наш родственник, самый ближайший по крови, получается.

Так, стоп, интересное кино вырисовывается: значит, мой настоящий отец Степан Иванович Лесовой знал о том, что у него есть родной брат? И ничего не сказал ни своей жене, ни сыну? Но почему? Или это новая линия реальности, которую вот прямо сейчас творю я сам своими поступками и действиями, параллельно меняя наше будущее? Если, конечно, принять мои сны за изменение будущего?

Черт, как бы проверить эти мои странные сновидения про меня и родню на настоящность? Минут пять я ломал голову, но так ничего и не придумал. Снова переключился на мучавший меня вопрос: знал ли мой отец о существовании Лесакова младшего? Точнее, среднего. Про архивариуса что батя, что Блохинцев по любому знали. Не могли не знать, как заядлые историки-любители.

Отец так вообще знал всех мало-мальски известных в городе любителей покопаться в прошлом, раскрыть старую тайну. Некоторых и вовсе считали чуть ли не городскими сумасшедшими. Та же Шамая, которая бродила по городу и бубнела себе под нос какую-то странную считалочку.

Была у нас такая старуха. Не такая уж и старая, но выглядела жутко. Очень высокая, даже с учетом того, что ходила вечно сгорбленной. Всегда одетая в длинную юбку, платок и сбитые ботинки. Зимой на ней красовалась телогрейка с торчащими кусками ваты на спине.

По обрывкам из разговоров взрослых, которые перекидывались парой фраз про странное существо, когда её встречали, получалось, что психованная когда-то была то ли историком,то ли музейным работником, то ли помощницей в архиве.

Иногда мы с мальчишками, когда видели сумасшедшую, сбивались в стайку и шли за ней, крича дразнилку:

«Я Шамая, я шамая, я шамая красивая,

Я шамая, я шамая, я шамая счастливая.

Ты скажи нам, Шамая, почему во лбу звезда?

Где ты спрятала печать, чтоб сокровища достать?»

Я пропел про себя дурацкую считалку, ярко вспомнив, как мы гнали несчастную женщину по аллее из парка в центр. Дети — самые жестокие существа на свете, это факт. Не всегда и не во всем, но если детвора сбивается в стаю и чего-то боится, дикость поднимает в них голову, срабатывая как защита.

Шамая в тот день уходила от нас через парк, плевалась и ругалась, но особенно яростно стала материться, когда мы начали петь эту песенку. Хотя, кажется, дело было немного не так.

Я нахмурился, вспоминая подробности старого случая из детства. Точно, мы обычно кричали кричалку только до звезды. А в тот день, кажется, Яшка, когда мы выдохлись орать, вдруг взял и докричал песенку до конца.

«Я Шамая, я шамая, я шамая красивая,

Я шамая, я шамая, я шамая счастливая.

Ты скажи нам, Шамая, почему во лбу звезда?

Где ты спрятала печать, чтоб сокровища достать?

Бахомета призови, всех деньгами одари!

Шамая, ты, Шамая, голова садовая,

Приложись-ка лбом к стене, золота достань-ка мне!»

Точно, Яшка! Мы тогда еще сильно удивились. Никто из нас даже не предполагал, что у считалки есть продолжение. Почему-то мы были уверены, что сами придумали этот веселый, как нам казалось, стишок. Но Яшка принялся доказывать, что нифига не сами, что ему старший брат рассказал концовку. И что Шамая вообще бессмертная, и если ее задобрить, то она покажет тайный вход в подземелье, где лежат сокровища. И там будет всё!

Мы принялись допытывать друга, чем нужно задабривать Шамаю, чтобы раздобыть сокровища, и что за клад она прячет. Яшка отбрехивался, утверждая, что про это брат ничего не рассказывал. В тот момент мы забыли про Шамаю, и она благополучно от нас ушла.

Тогда мы стали и его дразнить, обзывая жадиной-говядиной, соленым огурцом, за то, что не хочет сказать правду друзья, что он куркуль и желает забрать все себе. Мы смеялись над другом, не веря его россказням, особенно зацепило нас бессмертие сумасшедшей.

Яшка обиделся и кинулся с кулаками. Драка случилась знатная, влетело нам тогда по первое число. Родители наказали всех, не разбирая правых и виновных, только за одно: за то, что издевались над пожилым нездоровым человеком.

Искать встречи с Шамаей мы прекратили. Да и когда видели, старались обходить десятой дорогой. Отцы крепко вбили науку в голову с помощью ремня по заднице. Но, кажется, именно после этой истории мы и начали лазить в подземелье, играть в пиратов и искателей кладов.

Черт! Почему я раньше этого не вспомнил?! Что если в этой дурацкой детской считалке спрятан какой-то смысл, а то и вовсе тайный шифр? Кто её придумал? Откуда мы её вообще взяли? Идеальный, кстати, способ, спрятать важную информацию, выложив её на всеобщее обозрение.

Я застыл соляным столбом посреди комнаты, и даже не заметил, как Лена вернулась в зал, держа в руках очередное блюдо с пирожками.

— Леш, ты чего? — нахмурилась девушка.

— Все отлично, — растянул я губы в улыбке. — А где Николай Николаевич? Мы скоро начнем? Мне же еще в больницу до закрытия вернуться нужно, смена новая, незнакомая. И я не отпросился.

— Ну, во-первых, с девочками я договорилась, — расставляя по новой чашки и тарелки, призналась Лена. — Во-вторых, папа заканчивает с пациенткой и скоро к нам присоединится. А дядя Степа уже идет. Можем начинать.

— Неудобно как-то без хозяина, — замялся я.

— Зато с хозяйкой, — сверкнула глазами Лена. — Занимай место, буду чай разливать. Да положи ты уже свою папку! — воскликнула девушка, видя, как я снова подхватил скоросшиватель и теперь маялся, не зная, куда его приткнуть. — Вон туда, на тот край!

— Ну-с, молодой человек, что Вы имеете мне сказать? — громогласно объявил мой отец, заходя в зал.

Черт, Леха! Вот так шпионы и попадаются на мелочах! Степан Иванович он, твой отец в прошлой жизни. Здесь, если теория Пруткова и архивариуса верна, он тебе всего лишь родной дядя по другому батюшке. Как же все сложно! Сердце отказывалось воспринимать Лесового старшего чужим человеком, глаза видели родного батю, и мозг из-за этого требовал отбросить условности и довериться.

А я хотел, но пока не мог. Что-то удерживало меня от откровений. Я знал отца как честного человека, и верил, что таким он и был на самом деле, а не просто казался порядочным для своего сына. Но в этой ситуации, в которую мы все попали по какому-то дурацкому стечению обстоятельств, чувствовал себя так, словно меня… предали!

— Присаживайтесь, молодой человек. Леночка, приглашай гостя! А то он без Николая стесняется, — обратился Степан Иванович к молодой хозяйке.

— Леш, ну ты чего, — шепнула девчонка, пихнув меня в бок острым локтем. — Садись давай. Пирожки бери! Сладкие любишь? Эти с абрикосом, эти с яблоками. Мясные на желтом блюде. Ешь давай, голодный небось! Обед-то пропустил.

Я не стал рассказывать Лене о том, что добрый Светик-Семицветик накормила меня студенческой радостью. Пока не познакомлю лично, и девчонки не пометят, так сказать, территорию в моем лице, чужие женские имена при своей девушке лучше не упоминать, во избежании проблем, которых и так хватало в моей жизни.

Я плюхнулся на стол, взял подсунутый Леной пирожок, задумчиво укусил, не ощущая вкуса, и вернулся к собственным мыслям, глядя на то, как батя все также шумно пьет чай, закусывая пирогом с капустой. Все старания мамы приучить его к тихому чаепитию не увенчались успехом, отец хохотал и отбивался своей любимой присказкой: «Чай, не баре, Тинучка, можно и прихлебнуть!» Тиной или Тинучкой именно через «и» он называл маму только дома, в узком семейном кругу.

В моей руке оказался второй мясной пирожок. Любовь к пирожкам с мясом и отдельно с капустой — это у нас с отцом семейное. Смешанную начинку мы оба терпеть не могли. Я жевал и думал: как долго батя знал о Лесакове? Да и знал ли вообще в том нашем мире? А если да, то когда выяснил, почему ничего не сказал мне, даже когда я стал взрослым? Что он скрывал? Или это проснулась моя паранойя?