Будь моей - Линдсей Джоанна

— Я хочу сказать, что побывал при вашем русском дворе и не понаслышке знаю, насколько распущенны тамошние дамы, в том числе и незамужние. Если там и есть девственницы, то, вероятно, только младенцы.

— И то их следовало бы прятать от тебя подальше, да? — съязвила она.

Александре хотелось чувствовать себя более оскорбленной, чем на самом деле, но она и сама знала, насколько распущенными были некоторые аристократки. Но ведь он должен был чувствовать себя среди них как рыба в воде?

— И, конечно, — продолжала она сухим тоном, — я так похожа на этих придворных дам, что ты и не мог вообразить ничего другого. Верно?

Даже в темноте было видно, как кровь бросилась ему в лицо — только теперь Василий по-настоящему осмыслил свою ошибку, настолько очевидную, что даже идиот мог бы это понять. Конечно, Александра носила титул, но разве когда-нибудь она вела себя как дама-аристократка?

Однако граф не извинился: Алин бы весьма удивилась, если бы он это сделал.

— Но я припоминаю, — осторожно сказал Василий, — что у тебя была возможность исправить это впечатление.

Александра тоже вспомнила этот случай, когда он спросил, какое значение для нее имеет лишний любовник, если их и так уже было предостаточно. Она вспомнила и то, что не поправила его. Ох, уж эти впечатления! Ей хотелось создать о себе самое худшее мнение, и этот случай был одним из многих, ведущих к поставленной цели. Но чтобы ее еще и бранили за это? Кроме того, он мог решить, что если у него сложилось ошибочное мнение о ней в одном случае, то и все остальные ее недостатки — сплошное притворство. Поэтому Александра сказала равнодушно:

— С какой стати мне заботиться о твоем ошибочном впечатлении? Мне все равно, что ты обо мне думаешь?

И, почувствовав, что она уже на верном пути, Алин решила подлить масла в огонь:

— Кроме того, я думаю, ты все равно бы не поверил мне.

Это было равноценно тому, чтобы назвать его глупцом. А он таким себя и чувствовал. Он заклеймил ее прежде, чем узнал, а узнав, даже не подумал изменить свое мнение.

Конечно, теперь этот ярлык к ней подошел бы. Верно? Благодаря ему. Черт возьми, как это неприятно!

Но Александра не дала ему возможности высказать недовольство и снова ринулась в атаку:

— Кстати, давно хотела спросить, Петровский. Чем ты еще занимаешься, кроме того, что совращаешь женщин?

Такое невыгодное мнение о себе должно было бы привести графа в восторг, почему же у него возникло чувство, будто он оправдывался? Он не должен был этого делать. Ему следовало бы усвоить ее логику и мысленно убедить себя, что он равнодушен к ее мнению, но вместо этого Василий возразил:

— Ты предложила разделить постель, и я имел в виду именно это. Но объяснишь ли ты, какие у тебя были мотивы?

— Не те, что ты думаешь, самовлюбленный хлыщ, — ответила Алин, и то, что она вернулась к своей манере пользоваться оскорбительными словами, Василий счел добрым знаком, хотя слово «хлыщ» резануло его слух, как и прозвище «павлин», которым обыкновенно награждала его Таня. Но если ей нечего было ответить или она не хотела признаваться, то у него имелся своей ответ, и граф не собирался предоставить ей возможность уклониться от объяснения.

— Ну? — настаивал он.

— Ты прекрасно знаешь почему. И перестань искать в моих поступках скрытые мотивы, потому что их просто не было.

— Не было?

Александра яростно сверкнула глазами, но тотчас же пожала плечами и вздохнула:

— Я не хотела обижать, но раз уж ты настаиваешь на правдивом ответе, изволь, ты его получишь. Непривычному человеку нелегко переносить подобный холод. При такой температуре и умереть недолго, а как ни печально об этом говорить, ты не производишь впечатления крепкого малого. Твое тело кажется достаточно сильным, но вы, придворные щеголи, слишком привыкли к услугам своих рабов, вы слишком изнежены и любите роскошь. А смерть — это не тот способ, с помощью которого я хотела бы от тебя избавиться.

Василий рассчитывал услышать совсем другое, и его рассердило, что у нее нашлось вполне правдивое объяснение. Это он-то изнеженный придворный щеголь? Но Александра повторяла это слишком часто.

— Надо было бросить тебя, и все дела, — проворчал он, вставая и подходя к печке, где сохла его одежда. — Не понимаю, почему я этого не сделал.

Александра села на постели и смотрела, как он одевается. Вид его длинных ног и крепких ягодиц вызвал у нее приступ удушья. Неужели она снова готова попасться на ту же удочку после всего, что случилось? Это уже переходило все границы, и с неподдельным отвращением в ее голосе она сказала:

— Не огорчайся, Петровский, чтобы предстать передо мной в героическом свете, требуется нечто большее, чем вломиться в гущу бандитов и попасть ради меня в плен, так что я остаюсь при своем мнении: ты просто недостойный похотливый хлыщ, вот и все.

Он повернулся и отвесил ей насмешливый поклон.

— Как мило, что ты это говоришь. Ощетинившись, Александра сидела на постели не в силах придумать достойный и достаточно обидный ответ. Но когда Василий надел куртку и нагнулся за сапогами, она вдруг почувствовала нечто неприятное — какое-то движение в душе, подозрительно напоминающее раскаяние.

Если он все еще собирался лечь спать на полу…

— Что ты придумал, Петровский? Твоя одежда еще не высохла.

— Не имеет значения, — возразил граф, надевая сапоги, — потому что я ухожу. Ее брови удивленно поднялись:

— О! И ты знаешь, как пройти сквозь стены?

— Можно сказать и так.

Теперь уже полностью одетый, он подошел к Двери и, не замедляя шага, нажал на нее плечом.

Конечно, ничего не произошло. Должно быть, Василий был слишком измотан, и Александра, не скрывая торжествующей улыбки, уже приготовилась отпустить какое-нибудь насмешливое замечание, но тут он снова нажал на дверь, и, к ее великому разочарованию, планка с той стороны подалась, дверь покачнулась и открылась. По-видимому, дерево было гнилым.

— А раньше ты не мог об этом подумать? — язвительно спросила она.

— Прошу прощения, но тогда я еще недостаточно разозлился.

Поежившись от пронизывающего порыва холодного ветра, он вышел наружу, чтобы оглядеться. Большая изба Лятцко была ярко освещена, но все остальные дома казались темными. По-видимому, бандиты все еще праздновали победу и веселились.

Василий вернулся и остановился в дверном проеме:

— Ты идешь?

— Конечно, я не собираюсь оставаться здесь, когда дверь выломана, — ответила Александра и начала скидывать с себя одеяла, но тут поймала его взгляд:

— Ты имеешь что-то против?

— По правде говоря, имею, — ответил Василий, намекая на ее бесстыдное поведение. Скрестив руки на груди, он оперся спиной о косяк и улыбнулся:

— Но ты можешь считать это компенсацией за то, что я спасаю тебя столь негероическим путем…

Неужели ее укол достиг цели? Впрочем, разве имеет значение, что граф видит, как она одевается? Ведь он уже сделал нечто гораздо худшее.

— Как знаешь, — с вопиющим безразличием ответила она и двинулась к своей одежде, даже не прикрывшись одеялом, чтобы хоть отчасти соблюдать приличия. Василии отвернулся еще до того, как она натянула штаны, и добавил: «Совсем бесстыдница» — к списку ее недостатков. Александра же была вынуждена добавить одно достоинство к своему списку, но с надеждой подумала, что оно, вероятно, последнее.

Скоро они вновь вышли на дорогу и пустились в путь. Александра легко вычислила расположение конюшни, но это оказался старый сарай с прогнившими стенами, которые не могли защитить лошадей от холода. Внутри они обнаружили столь же дряхлую кобылу, которую Александра взяла себе, и кучу горных низкорослых лошадок, но не нашли и следа ее белых лошадей.

— Куда они могли их забрать? — вопрошала Александра.

Василий, полный негодования по поводу того, с какой поразительной скоростью воспряло его мужское естество при виде ее обнаженного тела, ответил коротко:

— Я и думать об этом не желаю.