Учитель из Меджибожа - Григорий Полянкер

— Спасибо, дед, с радостью переночую… Спасибо… — И он взял у старика коромысло, взвалил себе на плечо и двинулся по извилистой тропе на горку к стройным тополям, спрятавшим свои острые шпили в низких облаках. — Да, дед, — вдруг остановился, пристально посмотрев, — а не опасно вам меня брать на ночевку без разрешения? Староста не нагрянет?

— Эх, семь бед, один ответ! — махнул рукой старик. — Ко мне ни староста, ни полицаи уже давно не заходят. Они идут туда, где самогонка и сало, а у меня хоть шаром покати… Да и что это за староста… Данило Чуркин?.. Общипанная курица. Занесло его к нам, холера его знает откуда. За понюшку табака родного брата предаст.

С самого Сталинграда бежит он, окаянный, за своими кормильцами-немцами. Старается, гад! Ограбил деревню дотла. Ни единой коровки, ни козы, ни курки не осталось, все под метелку! А теперь сам перебивается с хлеба на квас. Злобный, гад. Контра! До войны, говорят, несколько лет за решеткой сидел, за воровство и грабеж… Уголовник, значит… Первое время ох как он тут свирепствовал! Теперича, правда, малость присмирел, хвост поджал. Тихоня тихоней, хоть к чиряку прикладывай. А чует, собака, что скоро придется и отсюда бежать… Пьет напролет дни и ночи. Все равно, кричит, жисть пропащая!.. И грозится пустить себе пулю в лоб, если наши придут.

Хоть непривычно было Илье носить коромысло с ведрами, вода выплескивалась на землю, но он старательно шагал, вслушиваясь в доверительные слова старика.

Дед вдруг остановился.

— Ого, этак ты всю воду мне выплеснешь, придем с пустыми ведрами. Видать, городской ты житель и водой пользовался из водопровода?..

Но тут же спохватился, что напрасно задал ему этот вопрос. Тот, чего доброго, подумает, что у него что-то выпытывают.

— Извини, сынок, — поторопился исправить свою ошибку, — не говори мне ничего… Понимаю, не можешь мне, чужому, рассказывать… Ты ведь гость… И допрашивать нынче не положено. Может, скажешь, как тебя величать, если это не секрет…

— Какой же секрет? Зовут меня Петр Лазутин… А вас как? Панас… Панас Корчинский?.. Буду помнить…

— Та-а-к… — растянуто сказал старик, взглянул на путника. — Петр, значит, Лазутин… Выходит, наш, русский, что ли, человек? Тогда извини, конечно. Все-таки, как же это понять? — опять кивнул он на шинель. — Ну и болтун же я, сынок. Не надо было ничего спрашивать. Вижу только, что ты, если не ошибаюсь, добрый человек… А это по теперешним временам великое дело!

Он остановился у порога ветхой хаты под соломой, толкнул ногой скрипучую дверь и вошел первым. Поставил на лавке ведра с водой, сбросил фуфайку и стал хлопотать возле печи.

Старик хотел было зажечь лучину, но спохватился. Может, не следует? В такое время у него в доме всегда темно, и свет может привлечь невольно чье-то внимание, а гостя, должно быть, лучше всего никому не показывать…

Что-то старосту больно не признает, не горит желанием пойти к нему на поклон.

Дед поставил на стол почерневший горшок картошки в «мундире», кусок хлеба, луковицу и пригласил гостя к трапезе, извиняясь, что больше нечем угощать, чтоб не обессудил. А сам постлал ему на топчане потертую свитку, в изголовье подложил пучок соломы и накрыл ее видавшим виды рушником, а сам присел и в полутьме молча наблюдал, как изголодавшийся человек жадно ест остывшую картошку.

— Да… Вот она, наша житуха… — сказал тихонько. — Подогрел бы, но не хочется печь затопить… Увидит староста или какой подонок дым над хатой, прибежит понюхать, нет ли какого угощенья… Голодные и они. Немцы нынче стали их кормить отбросами, как свиней…

Старик помолчал немного и снова заговорил, как народ страдает. А потом перевел разговор на своих сыновей. Давно весточки от них не было, да и какая теперь может сюда дойти весточка?.. Кругом фронт и фашисты…

Гость внимательно слушал доброго хозяина.

— Ничего, товарищ Панас… Скоро уже наши придут. Тогда жизнь пойдет и сыновья твои вернутся, вот увидишь…

Старик приподнялся, всматриваясь в его сосредоточенное лицо. Не послышалось ли ему? Нет! Он ясно сказал: «Товарищ Панас!» Он уверил: «Наши скоро придут!»

Конечно же, перед ним наш человек и никакой не немец! Сердце ему подсказало, что Петр Лазутин не лжет, не кривит душой, когда он ему ответил «Я человек…»

Да, хорошо, когда встречаешь в нынешнее время хорошего, честного человека. Это большое счастье!

И через минуту деда Панаса нельзя было узнать. Ему хотелось обнять и расцеловать своего гостя. Он порывался что-то важное ему поведать, расспросить — этот человек, видать, много чего знает, — но понял, что уже поздно, тот смертельно устал и должен хорошенько выспаться.

Пожелав ему спокойной ночи, старик бросил возле холодной печи сноп соломы, покрыл рядном, запер дверь на засов, занавесил окно и, сняв тяжелые башмаки, лег неподалеку, возле дверей, словно стремясь уберечь его от всех возможных напастей.

Дед Панас не спал, охраняя сон измученного странника, который сразу же заснул богатырским сном. Прислушивался к шуму тополей за хатой, и ему все мерещилось, что кто-то сюда крадется. Он что-то тихонько шептал, будто молитву за спасение души своего необычного гостя, как бы благословлял его. Жалко было, что мало с ним поговорил. Давно не встречал здесь таких людей.

Было уже утро. Солнце висело высоко в небе, когда Петр Лазутин проснулся, широко раскрыл глаза, испуганно осмотрелся вокруг, не понимая, где находится.

Увидя хозяина, возившегося у горящей печи, вскочил с постели, низко поклонился ему, ужаснулся, то на дворе уже день, а сам он еще здесь. Хотел было сразу отправиться дальше, но старик уговорил его поесть картошки и супа. Пришлось согласиться. Умывшись и наскоро подкрепившись, он попрощался с гостеприимным дедом Панасом и отправился в дорогу.

Старик долго стоял у калитки, провожая взглядом неразгаданного путника, который ему так пришелся по душе!

Извилистой степной тропой, которая то и дело исчезала в крутых балках, Петр Лазутин, держась на почтительном расстоянии от большой дороги, шел в направлении к Запорожью. Буйная весна незаметно преобразила все вокруг. Дышалось необычно легко, и если бы издали не доносился грохот артиллерии, можно было бы подумать, что никакой войны вообще нет и что эти поющие птицы и звонкие жаворонки скоро будут встречать на полях хлеборобов, что эта одичавшая земля оживет, как в добрые мирные времена. Как все-таки прекрасен мир вокруг и как люди могли бы счастливо жить, если б покончили с проклятыми оккупантами!

Впереди лежало большое село, и все чаще встречались по дороге путники с котомками за плечами. Молчаливые, сосредоточенные, они шли в надежде где-то выменять оставшиеся тряпки и посуду на кулек муки или ведерко картошки. Шли старики, женщины с малышами на руках. Голодные, измученные, несчастные, они казались чернее земли. Попытался заговорить с ними, но никто не останавливался, не отвечал на его приветствия, даже не смотрел в его сторону — ведь на нем ненавистная шинель… А если кто оглядывался, то только с враждебностью. Он задержал замазанного мальчугана с пересохшими от голода губами и протянул ему краюшку хлеба. Тот исподлобья взглянул на него, проглотил набежавшую слюну, но горбушку не взял, убежал… Ничего не возьмет из рук проклятого оккупанта!

Петр Лазутин вздрогнул всем телом. На глазах у него блеснули слезы. Иди расскажи этому малышу и голодным, измученным, несчастным людям, что он такой же, как они, а возможно, еще несчастней.

Ускорил шаг, стараясь не задерживаться, не вступать больше ни с кем в разговоры. В их глазах он видел ненависть, презрение к врагу.

Нет, он, пожалуй, свернет к большой дороге — может, наткнется там на попутную машину. Пора уже пристать к какому-нибудь берегу…

Вскоре вышел почти к самому шоссе, по которому один за другим шли грузовики. Иди знай, какой остановить. Не отвезут ли тебя прямехонько в комендатуру?..

Долго смотрел с крутого косогора. Наконец движение немного схлынуло, почти опустела дорога…

Вот из-за поворота показался легковой автомобиль. Петр хотел было залечь в кустах, чтоб его не заметили. Но опоздал. Машина резко остановилась, кто-то окликнул его из открытой дверцы.

Сердце усиленно заколотилось. Кажется, напоролся. Надо ж было ему здесь торчать! Делать нечего, пришлось подойти.

На дорогу выскочил стройный молодой лейтенант в новеньком аккуратном мундире. Он пристально посмотрел на солдата, который заметно побледнел под его взглядом. Достал из полевой сумки карту ц скороговоркой спросил, как проехать до Гуляйполя.

Немного отлегло от сердца. Петр ждал худшего! В одно мгновение преобразился, заявил, что это совсем несложно. Кстати, и он туда же держит путь, и ежели уважаемый герр лейтенант не против, то может проехать с ним до самого Гуляйполя.