Учитель из Меджибожа - Григорий Полянкер

Впереди днепровская плотина. Он, правда, знал, что плотину взорвали еще в начале войны, когда туда приближались немцы; ее развалины до сих нор торчат из реки. Но, должно быть, немцы рядом навели понтонный или временный деревянный мост, который, безусловно, сильно охраняется. Перебраться через него — великая трудность.

Путник призадумался.

Он шел степью долго, не сбавляя шага. В стороне меж курганами и глубокими балками извивалась дорога, оттуда все еще доносился гул машин. Огромный поток плыл туда, в сторону огромного города, куда и он, Петр Лазутин, держит путь.

Уже совсем была близка цель, его конечная остановка.

Становилось жарко, и он снял шинель, перебросил на руку, пилотку сунул за пазуху. Стало совсем легко идти просторной пересохшей степью, куда давно не приходили ни пахарь, ни косарь. Вокруг — пустынно, дико. От этого сердце больно сжималось.

Он еще долго петлял тропами, проселками. Пару раз на короткое время спускался в балку передохнуть, но тут же вставал, торопясь изо всех сил. Больше ночевать не хотелось.

Но как он ни спешил, к Днепру добрался вечером, когда солнце садилось, покрыв горизонт багрово-розовым пожаром. Поднявшись на крутой косогор, вздохнул полной грудью и просиял — увидел бушующие воды седого Славутича. Вода сверкала под последними солнечными лучами всеми цветами радуги, Наконец солнце скрылось. Суровый, сосредоточенный и грозный, бился о песчаные и каменистые берега старый Днепр, неся к морю свои взбудораженные волны.

Петр Лазутин стоял как завороженный, глядя на эту несказанную красоту. Ему казалось, что он здесь впервые в жизни. Да, первый раз видел человек эту сказочную реку и могучие глыбы порогов.

Где-то далеко-далеко гремело, рушилось, пылало, а река, как живая, плыла, несла свои волны. Петр не мог оторвать глаз от этого великолепия. К нему почему-то пришли милые сердцу слова, которые он запомнил на всю жизнь со времен далекого детства:

Реве та стогне Днiпр широкий,Сердитий вiтер завива…

Да, сердитый ветер… Только теперь не сердитый, а грозный, неумолимый. Скоро, скоро сметет он все мерзкое, что принесли к этим берегам захватчики.

Он устремил взгляд к застывшей гребле, увидел в степи повергнутые, покосившиеся ажурные подпоры, спутанные, порванные провода электропередач… Давно, еще учась в техникуме, приезжал он сюда на экскурсию и с восхищением ходил по плотине, вслушиваясь в несмолкаемый рев днепровских вод, наблюдал, как шли через шлюзы приземистые, тяжелые пароходы, спускаясь все ниже и ниже, чтобы потом попасть к Черному морю. Сколько света, великолепия, сколько жизни было на этих берегах и на светлых улицах по обе стороны!.. А теперь все, казалось, вымерло, погрузилось во тьму, лежало в руинах, пепелищах. Только выжил могучий Днепр, гремел, буйствовал, по-прежнему бились его волны о каменистые берега, будто предсказывая: «Скоро все это кончится. Опять забурлит жизнь, поднимутся из пепелищ улицы, площади, города, и снова свет зальет веселым блеском все вокруг, помчится по проводам в самые отдаленные уголки республики…»

Петр Лазутин долго стоял, осматривая днепровские дали, и его вдруг потянуло к песчаным берегам; он сбежал вниз с косогора, упал на колени у самой кромки, зачерпнул полные пригоршни воды и жадно стал пить, захлебываясь, чувствуя, как вливаются в него свежие силы, усиливается жажда жизни, борьбы.

А от переправы, где столпились машины, подводы, люди, лошади, где все перемешалось, доносились грохот, крики, ругань. Ему казалось, что нужно идти вдоль берега, туда, где виднеются домишки, лачуги. Может, натолкнется на рыбаков, на добрых людей, которые на своих челнах переправят его на другой берег. Но поблизости не видно было ни живой души. У самой реки то там, то тут валялись прогнившие, пробитые пулями и осколками остатки лодок, скелеты баркасов, плотов, барж. А домишки и хижины безлюдны, заброшены. Должно быть, давно не было здесь людей. И он подумал, что может оказаться в новой западне, вызвать подозрение.

Лазутин быстро зашагал обратно к переправе. Осторожно огляделся вокруг и стал пробираться к ней ближе.

По понтонному мосту, мерно покачиваясь, шли машины, колонны тянулись осторожно, не задерживаясь. И здесь вокруг переправы видны были остовы сгоревших грузовиков, обломки повозок, сожженных танков и множество воронок от авиабомб.

Петр прилег на пригорке, следя за движущимися колоннами, прикидывал, к какой из них пристать, чтобы перебраться на ту сторону. Долго засиживаться тут было рискованно, могли заметить. Размышляя, как преодолеть эту последнюю преграду, вдруг услышал страшный треск, крик, стон и вскочил на ноги. Неподалеку от переправы столкнулись две огромные машины, и к месту аварии со всех сторон бросились солдаты, офицеры.

Движение остановилось. Люди прыгали с машин, подвод, стремглав неслись к мосту.

И тут Петр Лазутин подумал, что настала удобная минута, чтобы и он побежал вместе со всеми к переправе. В такой суматохе смешается с толпой, а там будет видно.

Солдаты уже вытаскивали из-под обломков искалеченных и убитых. Откуда ни возьмись, появились санитары и понесли раненых. А шум, крики, ругань все усиливались. Кто-то поносил последними словами нерасторопных шоферов, которые столкнулись на ровном месте, перегородив колоннам путь на ту сторону Днепра.

Петр Лазутин втиснулся в толчею, чем-то возмущался, махал руками, кого-то ругал.

Санитар вынес на обочину стонущего ефрейтора, достал из сумки большой бинт, опустился на колени возле раненого, стащил с него сапог и начал быстро перевязывать рану. Подъехала небольшая грузовая машина, стали поднимать на кузов раненых, и Петр Лазутин с серьезным и озабоченным видом тоже подставил плечо, крича вместе с другими, чтобы их пропустили поскорее. Машина тронулась. Медленно покачиваясь на понтонах, неторопливо двигалась на противоположную сторону.

Регулировщики отступили, громко ругались, сокрушаясь: мало того, что солдаты гибнут на фронте и под бомбами, им еще приходится терпеть из-за этих раззяв-шоферов!

Петр Лазутин облегченно вздохнул, когда часовые, не проверяя документы, пропустили набитую людьми машину.

Кто-то из охраны хотел было задержать сопровождающих, которые стояли в кузове, но махнул рукой.

Спустя полчаса грузовик остановился у большого трехэтажного, чудом уцелевшего дома, где расположился госпиталь. Выбежали санитары с носилками, раскрыли борта и стали осторожно разгружать. Тут уже Петр решил, что его удачная миссия окончена. Ранеными пусть теперь занимаются другие, а он может беспрепятственно идти дальше.

И он мысленно поблагодарил шоферов за то, что так вовремя столкнулись и дали ему возможность переправиться через Днепр. «Не было счастья, да несчастье помогло», — вот верная пословица.

Теперь уже, кажется, все опасности позади. До того предместья, куда лежал его путь, совсем близко.

Приняв серьезный вид, он быстро отправился в ту сторону, где несколько месяцев тому назад стояла его команда и где должен находиться старый сапожник. Через него он и попытается связаться со своими. Близость цели придала бодрости и сняла усталость. Даже позабыл о том, что почти ничего не ел с утра.

Предместье он увидел почти нежилым. Страх навевали эти мертвые развалины, поросшие бурьяном, безлюдные улицы. Проносились только военные машины с синими фарами и подводы. На заборах виднелись старые плакаты, выцветшие, исхлестанные дождями и ветрами, на них еще сохранились призывы первых дней войны: «Смерть немецким оккупантам!», «Победа будет за нами!». Это, правда, не помешало немцам расклеить рядышком приказы, где непременной концовкой было: «Смерть… Тодт… Капут!» Петр Лазутин и не смотрел на них — достаточно повидал их за всю эту страшную дорогу. Зато с огромным удовольствием останавливался, читая старые, полуистлевшие слова на плакатах: «Победа будет за нами!» Теперь они звучали особенно веско и убедительно. Их подтверждало увиденное им на дорогах, а также доносящийся приглушенный грохот советской артиллерии.

Он шагал по кривым улочкам, старался выбраться к тупику, где притаился подвал сапожника Степана Гурченко. Одно теперь отлично понимал: пока что должен быть подальше от немецких патрулей, меньше шататься по городу. Скоро стемнеет, и настанет благословенный «комендантский час», тогда совсем весело будет встретиться с патрулем… Ко всему он еще испытывал страшную усталость, отчаянный голод.

Он долго петлял по улицам и улочкам, никак не мог найти ни сапожника, ни его жилья. Много домов было разбомблено. А когда наконец добрался до знакомого забора, с горечью увидел груду щебня на месте дома и подвала, где некогда обитал Гурченко. Сердце его мучительно сжалось. Плохо дело: оборвалась главная нить, которая могла вывести его из западни.