По естественным причинам. Врачебный роман - Нина Люкке

скрыть свою ярость, иначе его смешок перерастет в откровенный хохот. Он продолжает хихикать в своем углу, я же смотрю на него в упор.

«Твой смех отбирает у меня последние силы. Когда все становится смехотворным, возникает ощущение, будто меня затягивает в скользкую воронку».

Туре замирает в своем углу и мстит мне молчанием. Он превращается в то, чем и является на самом деле, – кучу пластиковых деталей.

Я оглядываю комнату – мебель таращится на меня в ответ.

Неужели настал этот час, когда я должна потерять и это?

Новоиспеченная супружеская пара кричит у стойки регистратуры. Я отчетливо слышу их вопли, хотя нахожусь несколькими этажами выше. После очередного захода их криков ко мне наконец приходит сожаление.

Туре продолжает давить:

«Ты ведь тоже мечтала о том, чтобы выбор за тебя был сделан свыше, что ты, в свои-то пятьдесят, вдруг забеременеешь. Или что кто-то умрет. Либо кто-то из твоих мужчин, либо ты сама. Твои фантазии были настолько реальными, что ты могла почувствовать движения ребенка у себя внутри, ты могла явственно увидеть священника и полицейского, поднимающихся на крыльцо вашего дома, чтобы сообщить, что Аксель погиб на лыжной трассе, ты могла отчетливо представить, как профиль Линды в «Инстаграме» пестрит соболезнованиями по случаю смерти Бьёрна от инфаркта. Но прежде всего ты фантазировала о собственной смерти, ведь и она бы избавила тебя от необходимости совершать выбор».

Туре был прав: единственный человек, о чьей смерти я не мечтала, была Линда, поскольку ее смерть не решила бы моих проблем, скорее наоборот. Умри Линда, Бьёрн бы остался во Фредрикстаде один, свободный и доступный, а я так ненавидела выбор, что скорее предпочла бы умереть и остаться одной, как сейчас, чем оказаться перед выбором, зная, что Бьёрн ожидает от меня решения.

Я часто думала, что Бьёрн на самом деле умер. Если в течение дня он не писал и не звонил, я тут же представляла, что он попал в аварию и лежит, зажатый, посреди обломков автомобиля или что Линда нашла его бездыханное тело в постели с утра и тому подобное. Кто и как сообщит мне об этом, смогу ли я пойти на похороны, пустит ли она меня туда, заставит ли Линду его кончина о чем-либо жалеть, протянет ли она мне руку, зарезервирует ли место в церкви, может быть, даже в первом ряду, рядом с самыми близкими членами семьи? Где-то в гуще этих фантазий меня ждало облегчение, как и в мыслях о гибели Акселя на лыжной трассе: похороны, приезд дочерей, как скоро я смогу представить им Бьёрна. Но сколь бы отвратительными ни были плоды моего воображения, сколь бы ужасной ни была вся эта фантасмагория, я то и дело находила утешение в мыслях о смерти то одного, то другого. Не важно, кого из них бы не стало, – в любом случае проблема была бы решена. И я никак не могла определиться, кого бы я оплакивала больше.

Звонок из регистратуры.

– Да-да, я знаю. Я возьму себя в руки, – произношу я прежде, чем администратор на другом конце провода успевает что-либо сказать. – У меня тяжелый день. Я выбилась из сил.

– Понимаю. Может быть, вы передадите оставшуюся запись на день кому-то из коллег и пойдете домой отдохнуть?

– Нет. Я возьму себя в руки. Обещаю.

– Хорошо. Сообщите, если потребуется помощь.

– Договорились.

Я вцепляюсь в край стола и думаю: все в порядке, все в порядке. Мысленно я обращаюсь к Акселю: «Все в порядке?» Аксель отвечает: «Конечно, все в порядке». Да, разумеется, все в порядке.

13

К концу июня наши тайные отношения с Бьёрном продолжались уже полтора месяца. За это время мы трижды пытались расстаться и незадолго до отпусков договорились, что весь июль в нашем эфире должно быть абсолютное молчание. Никаких поползновений выйти на связь, никаких сообщений – ни от кого из нас.

Мы с Акселем, как всегда, отправились на остров Валер. Девочки собирались поселиться в Гренде и работать, приезжая к нам через выходные.

Поначалу я испытывала облегчение от того, что не нужно постоянно проверять телефон, однако пару дней спустя беспокойство дало о себе знать. Мало того, теперь я оказалась физически ближе [21] к Бьёрну, который планировал провести все лето дома, во Фредрикстаде.

Аксель большую часть времени ходил на каяке: именно так он обычно проводит несколько недель отдыха, поскольку дороги на острове такие узкие, что кататься на роликовых лыжах можно только рано утром и поздно вечером, когда мало машин. Так что почти весь день я была в доме одна и очень скоро взялась за старое: стала проверять телефон каждую минуту, а иногда даже несколько раз в минуту.

Бросить пить оказалось несложно, зависимость прошла практически сама собой. Но в ту секунду, когда мы с Бьёрном условились не общаться в течение всего лета, ко мне вернулось хорошо знакомое чувство жажды, словно оно никогда и не покидало меня, и мне приходилось сто раз на дню объяснять себе, почему я не должна садиться за руль и ехать в винный магазин во Фредрикстаде или седлать велосипед и мчаться в Шэрхалден, ближайший городок, чтобы выпить в каком-нибудь кафе бокал пива, а может, и целых пять.

Чтобы не поддаться этим позывам, я находила себе какое-нибудь занятие: готовила еду, обрезала кусты вокруг участка, вычерпывала воду из маленькой весельной лодки. И всякий раз я говорила себе: нет, тебе нельзя ехать во Фредрикстад в надежде столкнуться с Бьёрном где-нибудь на улице или в торговом центре. Ты останешься здесь, а если кто-то и поедет в город, то это будет Аксель.

Но наш мозг устроен удивительным образом, и он вечно что-нибудь придумывает, будто бы по собственной воле.

Однажды я решила промаслить садовую мебель. Все началось с того, что я легла на один из старых шезлонгов и занозила палец. Подняв матрас, я увидела, что вся деревянная поверхность шезлонга высохшая и растрескавшаяся. В сарае я нашла канистру с пропиткой для дерева, которая оказалась вполне пригодной. Я счистила остатки старого масла – пару жалких ошметков, которые слетели при первом прикосновении шкурки, – а затем обмакнула кисть и нанесла первый слой. Древесина впитывала масло с такой скоростью, что, казалось, я слышала ее жадные глотки, и, продолжая промазывать мебель дальше, я ощутила своего рода чувство счастья. По крайней мере, чувство собственной полезности и продуктивности, ощущение того, что что-то происходит.

Садовая мебель была единственным, что удерживало меня от