Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском - Людмила Штерн

Бродский стоял у подъезда библиотеки. Он курил и болтал со своим приятелем и переводчиком, поэтом Дереком Уолкоттом, тоже будущим Нобелевским лауреатом. Увидев подлетевших, с трудом переводящих дыхание, нас, он небрежно кивнул: «Привет... Дерек, познакомься с типичными представителями третьей волны...» Дерек улыбнулся и пожал нам руки.

Мне показалось, что меня ударили по лицу. Я на секунду оторопела, потом взяла Витю под руку: «Мы уходим». Я потянула его за собой, мы развернулись и пошли к своей машине...

Разумеется, в самом причислении нас к представителям третьей волны (хоть типичным, хоть нетипичным) нет ничего обидного. Мы они и есть. И представить нас приятелю в этой ипостаси мог кто угодно... Но не Иосиф Бродский, не «наш Осенька». Для него мы ни в коем случае не являлись представителями чего бы там ни было. Для нас у него должны были найтись другие слова.

Иосиф позвонил в тот же вечер: «Людка, чего ты взбесилась на ровном месте?»

Уверена, что он прекрасно знал, в чем дело. Объяснять было незачем и унизительно. Я сказала, что у нас гости, извинилась и повесила трубку.

Через несколько дней от него пришла бандероль: никакого письма, только две книжки: «Часть речи» и «Конец прекрасной эпохи». На «Части речи» был такой автограф:

Рукою сделанные строчки!Вам не припасть к ночной сорочкеЛюдмилы, как мерзавцу Витьке,ее терзающему титьки.Ступайте все же в дом к Людмиле.Войдя, скажите так: «Не мы лиотныне новые скрижали?Хотим, чтоб нас к груди прижали».ИосифА на сборнике «Конец прекрасной эпохи» Бродский написал:Подруге дней вполне суровых.Прими сей маленький предмет —Плод настроений нездоровых«И сердца горестных замет».Распалась цепь, но живы звенья.Стареет сердце, но не грудь!Людмила! Чудного мгновеньяВ объятьях Штерна не забудь!

«Распалась цепь, но живы звенья» – символическая строчка: речь идет о нашей ленинградской компании, которая распалась с отъездом некоторых звеньев в эмиграцию.

Я растрогалась, мир был восстановлен, и с тех пор Бродский унял по отношению к нам обретенное величие.

Почти с каждым его автографом на подаренных нам книжках связана какая-нибудь история. Вот одна из них.

В январе 1993 года Барышников выступал в Бостоне с труппой Марка Морриса, и гастроли совпали с его днем рождения 27-го января. Мы решили устроить праздничный обед. Позвонили Бродскому в Саут-Хедли и Капланам в Нью-Йорк. Иосиф сказал, что «перетасует» расписание и обязательно прибудет. А Роман с Ларисой вместе приехать не могли, кто-то из них должен был остаться «в лавке», то есть в их ресторане «Русский самовар». Бросили жребий – ехать выпало Ларисе, которая и появилась за день до праздника. Мы пришли в кондитерскую заказывать торт. На его шоколадной поверхности попросили вывести кремом по-русски «С днем рождения, дорогой Миша» – и оставили образец, как это пишется. Вокруг надписи предполагалось воткнуть свечки. В магазине «Все для праздника» мы нашли подсвечнички в виде стоящих на пуантах крошечных балерин, держащих свечки в поднятой руке. Принимая заказ, кондитер сказал: «Уж мы постараемся... Держу пари, что торт для Барышникова». – «Откуда вы знаете?» – «Мозги еще на месте, – сказал хозяин, постукав себя костяшкой пальца по лысому черепу, – в новостях то и дело передают, что Барышников танцует в Бостоне. А вы велели по-русски написать на торте “Миша”, да еще с балеринами».

Накрывая на стол, я сказала нашей пятилетней внучке Вике: «Обрати внимание, Викуля – сегодня к нам в гости придут два человека. Один пишет самые лучшие в мире стихи, а другой танцует лучше всех на свете».

«Лучше меня, что ли?» – спросила Вика.

...Все получилось синхронно. Бродский приехал днем, и они с Ларисой успели на Мишин спектакль. (Я видела балет накануне.) Из театра прикатили все вместе. На подаренной Барышникову книге Бродский написал:

Пусть я – аид, пускай ты – гой,пусть профиль у тебя другой,пускай рукой я не умею,чего ты делаешь ногой.Но в день 27 январяхочу быть так же пьян,как в день 24 мая,когда ты тоже был tres bien!

Мы стали вспоминать разные посвящения Бродского на книжках в дни рождения Барышникова. Например, за пятнадцать лет до этого вечера, а именно в 1978 году, Иосиф подарил Мише «Конец прекрасной эпохи» с таким посвящением:

В твой день родился лиходейпо кличке Вольфганг Амадей.А в мой – Кирилл или Мефодий,один из грамотных людей.Хоть в знаков сложной хуетени нам, ни самому Кокте[7] —не разобраться,мне приятно, когда ты крутишь фуэте.Р. S. От этих виршей в Барыше льостанется, прочтя, Мишель?

А 27 января 1992 года Барышников получил в подарок от Бродского изданную по-английски книгу о Венеции «Watermark» с таким посвящением:

Портрет Венеции зимойгде мерзнут птички в нише,в день января 27дарю любезной Мыши.Прости за Инглиш,но рука – как и нога для танца —дается, чтоб издалекаканать за иностранца.

В том же году Бродский подарил Барышникову книгу стихов, впервые опубликованную в России, с такой надписью:

Дарю соратнику по игумонголом изданную книгу.Знать, не прохезало монголамс картавым справиться глаголом.

Впрочем, пора нам вернуться в Бостон, в январь 1993 года, на наш домашний обед в честь Мишиного дня рождения. Я вспомнила, что у меня есть сборник «Бог сохраняет все» без автографа. Не успев сесть за стол, я подсунула Иосифу книгу и попросила надписать.

– Давайте сперва пообедаем, голодный я, – сказал Бродский.

– Ну Жозеф, ручка уже у тебя в руках, – заныла я, – потом мы забудем или что-нибудь случится.

– Что может случиться? – Он пожал плечами и написал:

«Примите, Штерны, этот том, а посвящение потом».

Люда Штерн как в воду глядела. В конце обеда Иосифу полагалось принять лекарство. Он похлопал себя по карманам, таблеток не нашел и спустился на улицу порыскать в машине. Появился он, держась за грудь и задыхаясь: машину увели.