Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском - Людмила Штерн

В этот момент из-за соседнего столика поднялась и подошла к нам элегантная, по-европейски одетая дама в светлом пальто и черной шляпе, держа в руках черную сумку и черные лайковые перчатки.

– Извините, ради бога, что я прерываю ваш разговор, – сказала она, – я русская, меня родители вывезли из России ребенком. Я стараюсь не забывать язык, много читаю, но все же боюсь, что мой русский старомодный, и я многих новых выражений не знаю. Например, вы сейчас сказали какую-то, кажется, пословицу, которую я никогда не слышала. Вам не трудно, пожалуйста, повторить ее для меня?

Я прыснула, Иосиф поперхнулся и покраснел, как свекла. «Не помню, что я сказал», – пробормотал он, подозвал официанта, расплатился, и мы быстро слиняли.

...Мы прожили в Нью-Йорке в подвешенном состоянии десять месяцев: учили язык, искали работу и жили на деньги «Найаны». Этих денег хватало заплатить за квартиру и скромно питаться. На транспорт старались не тратиться, благо ни в Квинс, ни в Бронкс, ни в Бруклин ездить было незачем. Всюду, где можно, ходили пешком, то есть как бы поселились в маленькой деревне с небоскребами. 74-я улица Вестсайда находится в центре Манхэттена. Все было рядом: английские курсы, на которые мы с Витей ходили пять раз в неделю с девяти до двух, супермаркет, Центральный парк, Линкольн центр. За углом снял квартиру Гена Шмаков, прилетевший в Нью-Йорк на три недели раньше нас и ставший нашим поводырем.

В семье свободно говорила по-английски только дочь Катя, учившаяся в Ленинграде в английской школе. Витя изъяснялся коряво, в основном техническими терминами. Мы с мамой не говорили совсем – мама владела немецким и французским. Считалось, что французским «полувладею» и я.

Нам старались помочь. Американские приятели, в основном слависты, которых мы знали с ленинградских времен, уделяли нам много внимания. Они знакомили нас со своими друзьями – профессорами колледжей и университетов, в надежде, что нам помогут в поисках работы. Нас приглашали в «приличные» дома, раздавали вокруг наши резюме, но в моем случае эти попытки были не в коня корм.

Осенью наша дочь Катя поступила в Колумбийский университет. Витя нашел работу в Бостоне, и мы официально переехали. «Официально» означает, что половину времени я все равно проводила в Нью-Йорке. Во-первых, скучала по Кате, во-вторых, пыталась найти нишу в какой-нибудь «русской» сфере. В Бостоне в то время поселилось только пять эмигрантских семейств, так что ни о какой русской сфере не могло быть речи. Для справки: сейчас в нашем городе живет около восьмидесяти тысяч эмигрантов из бывшего СССР.

«Нью-йоркский» период вспоминается с ностальгией. С одной стороны, мы были господа Никто, то есть жалкие, растерянные, нищие эмигранты. Я не могла связать двух фраз, корчилась от унижения и отвращения к себе и плакала по ночам. Сбылись предупреждения Бродского, в его «итальянском» письме, что «нерв сильно расходиться будет».

С другой стороны, мы по несколько раз в неделю бывали в Линкольн-центре, в «Метрополитен-Опера», – роскошь, которую позволяют себе только состоятельные люди. В балете царил Миша Барышников, с которым Гена Шмаков дружил с ранней юности. Гена познакомил меня с Барышниковым на выпускном спектакле хореографического училища, где Миша танцевал Адама в балете «Сотворение мира». В Ленинграде мы виделись редко, на каких-то сборищах, а здесь, в Нью-Йорке, Миша оказался очень заботливым. Он часто приглашал нас в гости и снабжал пропусками и контрамарками на все балеты в «Метрополитен-опера». Он даже пытался помочь Вите найти работу. К сожалению, его компьютерские связи были малочисленнее наших.

У Гены в Нью-Йорке завелся необъятный круг знакомых, и вскоре оказалось, что и мы к нему причастны. Так что ни одиночества, ни заброшенности мы не чувствовали.

А в отношениях с Бродским постепенно наметились перемены. В Ленинграде все было ясно. Мы Иосифа обожали, восхищались его стихами и в первые годы знакомства очень даже опекали. То есть расстановка сил выглядела так: молодой гонимый поэт – и дом, в который он мог прийти в любое время и рассчитывать на «чуткие уши», сочувствие и помощь, которую этот дом был способен оказать.

В Нью-Йорке «раскладка» изменилась. Он – уже знаменитый поэт, профессор, окруженный сливками интеллектуальной элиты, и занюханная семья эмигрантов, знакомых маэстро по прошлой жизни.

Наверно, эту новую ситуацию следовало сразу же просечь. Кончать все эти «Оськи» и «Осюни», не критиковать стихи и вообще знать свое место.

Мне кажется, что с Бродским (к счастью, временно) случилось то, что случается со многими русскими, ставшими в одночасье успешными и знаменитыми. Казалось, что он стал стесняться соотечественников и, за немногими исключениями, избегал общенья с ними. (Уверена, что эти «немногие исключения» будут протестовать против моего наблюдения.) Но мне казалось, что Иосиф не желал быть причисленным к общему потоку третьей волны. Его «русский» круг составляли звезды – Барышников, Ростропович и «отдельно взятые» не такие знаменитые друзья: Гена Шмаков, Лена Чернышева, Леша и Нина Лосевы. Пусть меня извинят те, кого я не упомянула.

С нами ситуация оказалась неоднозначной. С одной стороны, историческая давность отношений была положительным фактором: мы друг друга прекрасно знаем, на нас можно положиться, мы – свои. С другой стороны, историческая давность отношений была отрицательным фактором: они слишком много знают, в том числе и вещей, о которых вспоминать неохота. В их присутствии неловко распускать павлиний хвост и шуршать им по стенам.

В первое время у меня даже создалось впечатление, что, хотя Бродский и не возражает иметь нас в числе знакомых, но с некой дистанцией и без амикошонства. А впрочем, может, просто мои комплексы бушевали.

Витя Штерн, человек деликатный и умеющий строить отношения без эмоциональной окраски, никакого психологического дискомфорта не чувствовал. Но мой темперамент «пассионарии» восставал против новых правил. А после одного случая я решила просто раззнакомиться с Иосифом Бродским.

Mы уже переехали в Бостон. Витя работал в компьютерной фирме, я – в геологической шараге. Однажды позвонил Иосиф и сказал, что через три дня появится в Бостоне: в городской Публичной библиотеке у него будет литературное чтение. Начало в четыре часа.

У нас была одна машина, а фирмы, в которых мы работали, находились далеко и друг от друга, и от Публичной библиотеки. Мы с Витей отпросились с наших работ на два часа раньше. Он заехал за мной, и мы, боясь опоздать, неслись по шоссе как сумасшедшие. Слава богу, полиция нас не засекла. Мы примчались вовремя. В четыре пополудни запарковать машину в центре Бостона практически невозможно. Даже у въезда в дорогой паркинг висела табличка «Мест нет». Мы всунулись на «инвалидное» место за три квартала от библиотеки, рискуя, что полиция уведет машину и выкуп ее будет стоить не меньше ста долларов.