Под чертой (сборник) - Дмитрий Губин

Этот государственный физкультурный морок – когда ты не душа, а туша в общем мясном строю; когда физика тела не ради твоего здоровья или удовольствия, а твое тело ради здоровья и удовольствия государства – стал рассеиваться лишь на старших курсах университета. Тогда, с оглядкою и осторожно, я стал водить знакомства с иностранцами. Иностранцы бегали по утрам. Рассказывали про аэробику и сквош после рабочего дня. К ним примыкала молодая профессура. Лихие преподы играли в теннис и гоняли на спортивных великах «Старт-шоссе» с низкими бараньими рулями и переключателями скоростей на раме (я, взгромоздившись на такой, выданный мне, как тулупчик с плеча Пугача, тут же с него долбанулся: не было навыка). У этих людей тела были их частной собственностью, спорт приносил личное наслаждение: я тоже возжаждал приватизации.

То есть в возрасте лет двадцати меня, что называется, вставило и переклинило. Вдруг дошло, что спорт – это не общая униформа, не школьный костюмчик из синей чертовой кожи с пластиковым шевроном с книгой и солнцем, один фасончик на всех, – а это индивидуальное, подбираемое персонально. Вот когда подкатил восторг! Стал просить товарища – кандидата в мастера по плаванию – учить брассу и вольному стилю, который обычно зовут «кролем». Поставил дыхание под водой, впервые проплыл без остановки 400 метров – восторг! Пробежал в парке пару километров (а как ненавидел раньше кроссы!) – восторг! Но ролики встал в 34 года – восторг! На горные лыжи в 40 – восторг! На сноуборд в 42 – восторг! Возраста нет! Пуза нет! Ветер в лицо!

Мои ноги коллекционировали города и страны. Бег при -20 в Новосибирске по берегу Оби. Джоггинг Люксембургском саду, где под ногами крошево из известняка, и по выходным стада джоггингистов взбивают пыль и бегут по щиколотку в меловом облаке. Ролики со скейт-клубом по Лондону, с криками и воплями на всех людных перекрестках, – к неописуемой радости туристов. Питерские велопокатушки белыми ночами, когда режешь напрямую через арки проходных дворов-колодцев или через спящий плац Нахимовского училища.

И каждый раз, при сравнении того, как обстоят дела с массовым спортом «там» и «здесь» – я делал один и тот же печальный вывод. Там массовый, обычный, доступный спорт (я не беру горные лыжи, теннис, гольф, которые реально дороги) – он действительно массовый. Там я один из тысяч, выбегающих в парк поутру, потому что классно побегать поутру в парке. А в России я не такой, как все, я – исключение, чудик (а если честно – чудило в глазах более чем многих), практически фрик. Помню, как на меня таращились в зимнем Краснодаре, когда я бегал там в метель. Как удивлялись в забитом пробками Владивостоке, когда я спрашивал, почему там не ездят на велосипедах: «Так у нас же сопки!» – «Ну так на то и горный велосипед!» А в Лондоне никого не смущало, что я влетал на роликах на Портобелло-роуд: там, меж антикварами, есть продуктовый ряд с контрабандными французскими сырами и дешевой спаржей; я набивал рюкзак продуктами на неделю.

Было и еще одно отличие между тамошним и тутошним. Там я никогда не мог определить: что это за люди выбежали поутру и занимаются гимнастикой тай-ши в нью-йоркском Центральном парке? Аспиранты Колумбийского университета? Трейдеры с Уолл-стрит? Разминающие затекшие спины таксисты? Интеллектуалы из числа «самозанятых», self-employed?

Не только в Америке – нигде не мог определить. Всюду и всегда это были просто люди. Люди, занимающиеся своими телами и получающими от этого удовольствие. Людей было много. При этом все были разные. За границей даже бегают – обратите как-нибудь внимание! – по-разному. Один колени вскидывает чуть не до подбородка, другая вышвыривает ступни вбок, как царевна-лебедь крылья на пиру. Все улыбаются друг другу, а если встречаются на беге не в людном парке, а где-нибудь на тропинке над морем, приветственно машут рукой.

А у нас бегающих-прыгающих всегда было крайне мало. Частенько, нарезая пару кругов вокруг Петропавловки в Питере или шесть кругов по Миусской площади в Москве, я не встречал вообще никого, особенно в непогоду. На лыжах на Елагином острове в будний день мог никого не встретить. А если встречал, то число собратьев укладывалось в социальное меньшинство, притом делимое на подкатегории. Всего таких категорий, групп я насчитал шесть. Вот они, если интересно.

Типаж первый: бабушка-комсомолка. Худая как вобла, бывшая запевала комсомольских собраний («Товарищи, мы должны обсудить Ленинский зачет!»), нынешняя пенсионерка присутствует в любом городском ЦПКиО. Когда-то она бегала кроссы, борясь за честь организации («Кто, если не мы?!», «Товарищи, в здоровом теле – здоровый дух!»), а потом – потому что «старость меня дома не застанет, я в походе, я в пути!». Зимой эта постаревшая богиня, поджав губы и задавая внутренний отсчет ритма, катается на лыжах. Лыжи – деревянные, с креплением «гребешком», с черными негнущимися, пахнущими креозотом башмаками – были куплены еще тогда, когда «Сортавала» было брендом. На летние пробежки богиня долго выходила в кедах и советских полушерстяных рейтузах с «олимпийкой», но при Путине сдалась и приобрела на оптовом рынке китайский костюм, а также пару безымянных кроссовок. Одна из самых примечательных бабушек подобного типа водится в Петербурге у Петропавловской крепости: в межсезонье она купается в ледяной невской воде, а вылезая, бесстыже отжимает трусики, демонстрируя безлюдному пляжу тощий голый зад. Впрочем, тут она уже примыкает близко к другому типажу.

Второй типаж – это закаляльщики, моржи. Благодаря их стараниям у той же Петропавловки никогда не затягивается льдом прорубь близ Государева бастиона, а к проруби не зарастает инородная тропа из японцев-французов с фотоаппаратами. Моржи знают друг друга по именам, шумно фыркают, трясут телесами и всем своим видом доказывают, что есть и иной тип здорового тела, нежели субтильно-высушенный: изобильный, пышный, рубенсовский. Они – эдакие лужковцы, вволю тешащие пузо едой, а ноги футболом. Румяные, массово-затейные. Особый подтип моржей, начиная с марта, в погожие дни распластывается по нагретому граниту Невской куртины и принимает солнечные ванны, стоя на брошенной прямо на снег картонке: это, так сказать, моржи-лайт. Моржи привыкли к людям, и не обращают внимание ни на щелканье «мыльниц», ни на то, что прикрывают наготу не плавками, не купальниками, а семейными труселями, закатанными до резинок. При этом моржихи – вне зависимости от возраста – нередко нежатся топлес.

Третий типаж называется «толстая девочка» (вариант: «толстый мальчик»). Это, как правило, глубоко погруженные в себя (и, видимо, там, в глубине, бесконечно счастливые) дети, любящие мечты и сладости, покорные родительской воле, состоящей в том, что избыточный вес следует сбрасывать в физических упражнениях, как доктор прописал. Когда-то таких детей массово отвозили в специальный похудательный санаторий в Евпатории, потом Евпатория накрылась, и сегодня в средней полосе России они встречаются на лыжне в парке, различимые издалека благодаря очкам, немодным курткам и механическому попеременно-одношажному ходу: ясно, что продолжают мечтать на ходу. Не знаю, помогает ли сбрасывать килограммы их одношажная мечтательность. Как-то в подмосковном Степаново я разговорился с одним сноубордистом, и он рассказал, что до семнадцати лет был вот таким вот толстым мальчиком, которого родители заставляли ходить в бассейн, – а он, стыдясь уродского тела, бассейн прогуливал, плавки же в качестве доказательства просто обливал водой. А потом, за выпускное школьное лето, сбросил сразу 15 кг. Влюбился смертельно, – и понеслось.

Четвертый тип – противоположность предыдущему: профессор-альпинист. Худые, седые, сформировавшие жизненные привычки во время споров физиков и лириков в 1960-х (включая обычай между спорами покорять Тянь-Шань или пороги Вуоксы), постаревшие преподы не утратили былого задора. На пляже их всегда узнаешь по стремлению организовать коллективное действо с мячом; их выдает бодрое: «А ну, молодежь, догоняй!» Были бы вполне милы, когда бы не манера насильственно сгонять всех в рай и петь самодеятельную песню: проблема в том, что насильственный коллективизм вкупе с таким же аниматорством отвергает право на приватность всех остальных. И – парадоксальным образом – игнорирует равенство в правах. На общем горнолыжным склоне именно такой профессор-бодрячок, в шапочке-«петушке» и линялом комбинезоне, привезенном четверть века назад из командировки в Чехословакию, вворачивает с друзьями вешки для слалома, а потом орет диким криком на любого, кто посмел между вешек скатиться: «Свои купи!» – и замахивается палкой. Держаться от бодрячка лучше подальше. Можно только представить, какие чудеса приватизации бодрячки замутили бы, когда бы к приватизации были допущены.