Последнее дело Коршуна - Вадим Пеунов

Теперь он крутит голову своей секретарше. Надо ее видеть. Никакой фигуры. Коротышка, а нога 38-й номер.

На Октябрьские праздники мы гуляли в одной компании. Виталий вначале ухаживал за мной, а когда я захмелела, переключился на эту толстоногую… Что было потом, помню смутно. Знаю одно. Он не отходил от нее ни на шаг, в разгар веселья увел ее куда-то чуть ли не на час. Должно быть, в своей машине по городу катал.

Соня! Тебе, наверно, смешно. А может быть, и противно… Но ты пойми меня. Я одна… всю жизнь одна… Мужа я не любила. Была еще глупа, а потом… в мои годы хочется опереться на твердую мужскую руку.

Эх, ничего путного я сегодня написать не могу. Все он и он. Прости меня, Соня, за глупое письмо.

Целую тебя, родная. Привет твоему мужу и дочке. Прислала бы фотографию, ведь обещала.

Прочтя это письмо, капитан чуть не свистнул. Выходил чуть ли не на час? Когда? В какое время? Или она что-нибудь перепутала? Письмо написано Калинович незадолго до ее отъезда в Киев. Чуть не до самого последнего времени Дробот был близок с Калинович. И вместе с тем — близким другом Нины Владимировны… А бандитам подсказал подход тоже «близкий друг».

Иван Иванович поспешил на квартиру к Дроботу. Теперь в сознании капитана стали восстанавливаться детали личной жизни Виталия Андреевича и складывалось мнение отнюдь не в его пользу. «Неужели?.. Участник Отечественной войны, герой книги. И вдруг… пособник банды». Хотелось верить в лучшее, но мысли все время возвращались к фактам.

Мария Васильевна долго не открывала дверь. А когда вышла навстречу гостю, глаза ее были красны от слез. Капитан понял, что у нее какая-то неприятность.

— Что с вами, Мария Васильевна?

Вместо ответа она протянула ему две телеграммы. Одна из них была ответом из санатория на запрос капитана, который он сделал для Марии Васильевны еще в предыдущее посещение. Она гласила:

«Дробот В. А. в санаторий не прибыл. Срок путевки истекает 23 января.

Вторая телеграмма была от самого Дробота из Сочи:

«Здоровье не улучшилось. Остаюсь на дополнительное лечение после истечения срока путевки. Подробности письмом. За деньгами обратись Сергейчуку.

Ситуация получалась головоломной, как в сказке: «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Дробот был в Сочи, и одновременно его там не было.

— Иван Иванович, тут что-то неладно. Но пока я в этом ничего не понимаю. Помогите мне разобраться.

Раньше такие мысли не пришли бы в голову Марии Васильевне. Но теперь она была уже не та, что полтора месяца назад.

— А что, Мария Васильевна, вы сами думаете обо всем этом?

— Я… — матовое лицо женщины залилось краской стыда. — Я думаю, что он опять мне изменяет.

— Почему «опять»?

У Марии Васильевны много накопилось на сердце со времени памятного столкновения с Виталием. Однажды она уже изливала свою душу перед Иваном Ивановичем, и он отнесся к ее исповеди с таким тактом, что женщина не сожалела о беседе. И сейчас она отважилась рассказать ему все.

Из этого мужественного рассказа для капитана окончательно прояснилось моральное лицо Дробота. «Да и эта Куренева тоже хороша птица!»

— По-товарищески, Мария Васильевна, я вам должен сказать, что поведение вашего мужа не заслуживает уважения.

— А что же мне делать? У меня двое детей… И я без определенной специальности…

— Главное — не отчаиваться. Вы теперь выходите на верный путь. Двигайтесь по нему, и у вас будет специальность.

После непродолжительной беседы Долотов собрался уходить.

— Разрешите мне, Мария Васильевна, взять эти бумажки с собой, — кивнул он на телеграммы. — Потом я вам их верну.

— Пожалуйста, Иван Иванович.

Пересилив волнение, Мария Васильевна как-то неожиданно для самой себя проговорила:

— Иван Иванович, я чувствую, что на меня надвигается страшная беда. Я пока еще не вижу ее, но чувствую. Вы мне помогли найти дорогу в жизнь. Прошу вас, не оставляйте меня одну в моей беде. Поддержите… Иначе я погибну вместе с детьми!

Капитан взглянул на Танечку, жавшуюся к ногам матери, и с уважением поцеловал руку Марии Васильевне.

— Вы всегда можете рассчитывать на мое дружеское участие.

А сам подумал: «В советском обществе человек погибнуть не может, если сам он не опускается в яму с такой быстротой, что его невозможно подхватить и спасти. Ошибся — у нас поправят, подадут руку, помогут. Нет, вам не дадут погибнуть, Мария Васильевна».

По совету секретаря обкома полковник встретился с соучеником Дробота по педучилищу. Оказалось, что Дробот в комсомоле никогда не был, его и принять не могли. Отец его — бандпособник. Одно время, правда, помогал в разгроме своей же банды, но потом ушел в Сибирь «на золото» и там убит при попытке ограбить приисковую кассу. Семья не знала о судьбе отца. Но это не помешало Виталию пойти по стопам родителя. На втором курсе его поймали на краже мелких вещей у товарищей. Но не исключили из училища: пожалели мать, которая из кожи лезла, тянула в люди своего сына. Окончив педучилище, Дробот в село по назначению не поехал — счел за лучшее торговать газированной водой. Во время призыва в армию пробовал уклониться, ссылаясь на потерю зрения.

Второй задачей полковника после отъезда Долотова в Рымники была проверка алиби Дробота. Обычный опрос свидетелей ничего нового дать не мог. Все восемнадцать человек, которые присутствовали на праздничном вечере, повторяли старое: «Виталий Андреевич был вместе со всеми всю ночь». Иванилов решил, что лучше всего алиби Дробота проверить со стороны Куреневой.

Бросился в глаза такой факт: как только что-то случается, так Куренева меняет работу. 9 ноября убили Дубовую — 13 ноября Дробот подписал приказ: «Уволить З. П. Куреневу по собственному желанию». 18 декабря арестовали директора коммерческого магазина, 20-го Куренева подает заявление об уходе и 23 ноября получает путевку в Лобаново.

На корешке путевки стояла старательная, разборчивая подпись: «Куренева». Очень похоже на руку Куреневой, и ничего общего с почерком Дробота. Но путевку вручили Дроботу. Невероятно.

Для того чтобы поближе познакомиться с жизнью Зиночки, Аркадий Илларионович взял ее автобиографию.

Куренева Зинаида Платоновна, 1928 года рождения. Кончила десятилетку в 1946 году в городе Кирове. Отец — пекарь одной из городских булочных, умер. У Куреневых была большая семья, но сейчас из девяти человек в живых остались всего брат и сестра. Зиночка жила с матерью в Пылкове с 1947 года, куда приехала поступать в институт, но не прошла по конкурсу. С 1948 года по 12 ноября 1952 года работала в областном Доме народного творчества.

«На какие же деньги поехала Куренева отдыхать? Может быть, ее обеспечивает Дробот?» Полковник решил проведать мать Куреневой, а заодно посмотреть обстановку, в которой жила Зиночка.

Пелагее Зиновьевне он представился по всем правилам военной чести.

— Я к вам на две-три минуты, Пелагея Зиновьевна.

— Пожалуйста, пожалуйста. Мне Зина когда-то рассказывала о вас.

Лицо пожилой женщины было простое, доброе. Она провела гостя в свою комнатушку и усадила как можно удобнее.

— Мне хотелось бы еще разок поговорить с Зинаидой Платоновной.

— Нет ее. На курорт уехала, — сразу изменилось выражение лица у матери.

«Должно быть, недовольна таким положением дел», — решил Аркадий Илларионович.

— Жаль. Ну что же, пусть поправляется. А она что, заболела?

— Какое заболела, — отмахнулась Пелагея Зиновьевна. — Лучше бы заболела…

Не желая показывать гостю своего волнения, она встала и пошла к тумбочке взять недовязанный чулок.

— Что же с ней такое случилось? Я ее всегда считал хорошим человеком.

— Она и была хорошей, я-то свою дочь знаю. Да испортили ее.

Аркадий Илларионович видел, что попал на правильный путь:

— Кто же ее испортил?

Пелагея Зиновьевна бросила на стол чулок. Руки ее дрожали. Вязать она не могла.

— Я вам расскажу все. Вы на своей работе — как учитель и поймете мое материнское горе.

Она всхлипнула. Полковник ждал, давая ей возможность успокоиться и собраться с мыслями.

— Пропала она. Непутевая стала. Связалась с этим своим… Виталием Андреевичем. Она у меня еще глупенькая, а он вскружил ей голову. Ну и… все пропало.

«Оказывается, Вероника Антоновна была права!» — вспомнил полковник письмо Калинович к подруге Софье.

— И любит его?

— Как безумная. На все готова. Не видит, что он прохвост… Попользуется и бросит, тогда от срама хоть в могилу заживо.

— Что же… он ей деньги дает? Покупает подарки?

— Было и такое. Как старый купец любовнице, приносил. Но я запретила. Сказала, что из дома совсем уйду, если еще увижу. Но вот совсем развести их не смогла. Не сумела. Уж больно она влюбилась, — как бы извиняясь за свою слабость, дрогнувшим голосом докончила мать. — Но на этот распроклятый курорт она поехала за свои деньги. Копили целых два года. Набралось на сберкнижке тысяча пятьсот пятьдесят пять рублей. Думала, куплю ей, дурехе, зимнее пальто, сошью костюм. А она, — пожалуйста, на курорт укатила. Ну и пропали четыреста рублей. Для нас это большие деньги.