Труды и дни мистера Норриса - Кристофер Ишервуд

— Бедняга, — хихикнул Артур, — вид у него такой, будто он уже успел промерзнуть до косточек. А, как вам кажется? Как вы думаете, он не обидится, если я налью в пузырек бренди и отошлю ему вниз, приложив, естественно, карточку?

— Он может не понять шутки.

Удивительное дело, из нас двоих смущение испытывал только я. Артур, казалось, успел напрочь позабыть — с легкостью почти что непристойной — все те резкости, которые я наговорил ему меньше часа назад. Он вел себя со мной абсолютно естественно, будто между нами ничего не произошло. Я почувствовал, как во мне опять поднимается горькая волна неприязни. В ванной я совсем было оттаял, успел пожалеть, что наговорил лишнего, — где-то я был с ним жесток, где-то язвителен, где-то излишне прямолинеен. И даже успел отрепетировать про себя нечто вроде частичного примирения на условиях взаимного великодушия сторон. Но первый шаг сделать должен был, конечно, Артур. А вместо этого — вот он, весь как есть, открывает буфет с привычным видом гостеприимного хозяина дома.

— Как бы то ни было, Уильям, уж вы-то от рюмочки наверняка не откажетесь? Пробудить, так сказать, аппетит в преддверии ужина.

— Нет уж, спасибо.

Я пытался взять суровый тон: вышло угрюмо. Артур тут же потускнел лицом. Вся его напускная беззаботность, дошло до меня, была всего лишь пробным камнем. Он тяжело вздохнул и опять погрузился в покаянное уныние, скорчив мину, к которой более всего пошел бы цилиндр с траурной лентой на тулье, скорбную, благомысленную, фальшивую насквозь. Она была настолько вопиюще актерской, что я не смог сдержать улыбки:

— Бросьте вы, Артур. Я в том же духе продолжать просто не в состоянии.

Слишком осторожный, чтобы сразу пойти на попятный, он ответил мне застенчивой, не без хитрецы, улыбкой. На сей раз он не собирался рисковать и лезть напролом.

— Должно быть, — задумчиво продолжил я, — никто и никогда всерьез на вас не обижался — постфактум — из тех, кто вам попался до меня?

Артур не стал притворяться, что не понял, о чем идет речь. Все с той же притворной скромностью он принялся изучать ногти:

— К сожалению, Уильям, далеко не всем присуща — столь свойственная вам — широта души.

Значит, не сработало: мы снова вернулись к нашим привычным играм. Момент искренности, который столь многое мог бы искупить, был — нет, не у пущен, его элегантно обошли стороной. По-восточному чувствительной душе Артура претила жесткая, здоровая, современная перепасовка признаниями и неприятными истинами друг о друге; вместо этого он предпочел укрыться за комплиментом. И мы снова, уже не в первый раз, оказались по разные стороны той тонкой, почти неразличимой линии, которая разделяла два наших мира. И теперь нам ее уже никогда не переступить. Мне недостало проницательности и жизненного опыта, чтобы попытаться навести мосты. Повисла тягостная пауза: он все что-то переставлял в буфете.

— Вы действительно уверены, что не хотите выпить глоточек бренди?

Я вздохнул. Я поднял руки. Я улыбнулся.

— Ладно. Так и быть. Давайте выпьем.

Мы церемонно коснулись краешками бокалов, пригубили бренди. Артур с нескрываемым удовлетворением облизнул губы. Ему, вероятно, показалось, что сей символический акт ознаменовал собой если и не примирение сторон, то прекращение огня. У меня, однако, подобного ощущения не было. Уродливая, грязная реальность по-прежнему была налицо, маячила у нас перед самыми глазами, и ее было не смыть никаким количеством выпитого бренди.

Впрочем, Артур, судя по всему, на несколько минут совершенно забыл о ее существовании. И я был этому даже рад. Мне вдруг захотелось уберечь его от осознания горькой правды: того, что он натворил. Угрызения совести — не для стариков. Запоздалое — по возрасту — раскаяние не способно очистить или возвысить душу, оно унизительно и постыдно, как старческое недержание мочи. Артур не должен посыпать голову пеплом. Впрочем, насколько я его себе представлял, до этого дело все равно никогда не дойдет.

— Давайте-ка прогуляемся и чего-нибудь поедим, — предложил я, чувствуя, что чем быстрее мы уберемся из этой проклятой отныне комнаты, тем будет лучше. Взгляд Артура непроизвольно метнулся в сторону окна.

— Как вы думаете, Уильям, а может быть, попросить лучше фройляйн Шрёдер, чтобы она сделала нам омлет? В данный момент я, пожалуй, не стал бы рисковать и выходить на улицу.

— Да нет же, Артур, именно это вам сейчас совершенно необходимо. Не валяйте дурака. Вы должны вести себя как можно более естественно, а иначе они, не дай бог, решат, что вы готовите какой-нибудь заговор. А кроме того, подумайте об этом несчастном человеке у нас под окнами. Какая это, должно быть, скука — стоять вот так целыми днями. А если мы выйдем, он, глядишь, тоже сможет перекусить.

— Что ж, должен признаться, — с сомнением в голосе согласился со мной Артур, — что под этим углом зрения я проблему не рассматривал. Ладно, уговорили — если вы и впрямь уверены, что так оно будет лучше…

Странное это ощущение — знать, что за тобой следит сыщик; особенно тогда, когда, как в нашем случае, ты стараешься никоим образом от него не оторваться. Объявившись на улице, бок о бок с Артуром, я чувствовал себя министром внутренних дел, который выходит из палаты общин под руку с премьер-министром. Человек в котелке был либо совершеннейший новичок в своем деле, либо же эта работа успела смертельно ему надоесть. Он даже и не пытался хоть как-то замаскировать свое к нам внимание: стоял под фонарем и пялился прямо на нас. Оглядываться через плечо, чтобы проверить, пошел он за нами или нет, мне помешало некое извращенное чувство учтивости; что же касается Артура, то он был настолько выбит из колеи, что и без того выглядел достаточно подозрительно. Шея у него, казалось, целиком — как перископ подводной лодки — ушла в плечи, так что лицо оказалось на три четверти скрыто в воротнике пальто; походка же — такой походкой убийцы уходят от окровавленного трупа. Вскоре я заметил, что подсознательно регулирую скорость шага; забывшись, я инстинктивно ускорял ход, чтобы уйти от преследователя, затем старательно замедлял, чтобы окончательно от него не оторваться. И вплоть до самого ресторана мы с Артуром не обменялись ни единым словом.

Мы едва успели занять места за столиком, как в ресторан вошел сыщик. Даже не глянув в нашу сторону, он подошел к стойке и через несколько минут уже принялся с мрачным видом за вареную сосиску — под стакан лимонада.

— Должно быть, — сказал я, — им во время службы не разрешают пить пиво.

— Тсс, Уильям, — хихикнул Артур, — он вас услышит!

— Ну и пусть. Он же не сможет арестовать меня только за то, что я над ним смеялся.

И тем не менее, повинуясь тайной власти добротного воспитания, я тут же понизил голос едва ли не до шепота:

— А сопутствующие расходы ему, наверное, возмещают. Знаете, надо было привести его в «Монмартр», вот бы он у нас поплясал.

— Или в оперу.

— Или, еще того забавнее, в церковь.

Мы сидели и прыскали со смеху, как два школьника, которые прохаживаются исподтишка на счет учителя. Долговязый сыщик, даже если он и слышал краем уха наши реплики, вел себя с большим достоинством. На лице у него — он сидел к нам в профиль — застыло сумеречное, глубокомысленное, пожалуй, даже философическое выражение; с таким лицом люди слагают про себя стихи. Покончив с сосиской, он заказал итальянский салат.

Шутка, какая ни на есть, продержалась до конца ужина. Я сознательно тянул ее, как только мог. Артур, как мне кажется, занимался тем же самым. Мы оба боялись пауз и при малейшем намеке на таковые тактично приходили друг другу на помощь. Молчание вышло бы слишком красноречивым. А говорить нам, по большому счету, было уже не о чем. Едва истек предписанный приличиями срок, мы вышли из ресторана — в сопровождении нашего неотвязного спутника, который, как заботливая нянюшка, проводил нас до самого порога и только что не пожелал нам на прощание спокойной ночи. Из Артурова окна мы проследили за тем, как он занял прежнюю позицию, под фонарем напротив.

— Как вы думаете, он там долго еще простоит? — с беспокойством в голосе спросил Артур.

— Может быть, до самого утра.

— О господи. Надеюсь, что до этого дело не дойдет. Если он всю ночь будет там мучиться, я просто глаз не смогу сомкнуть.

— Попробуйте появиться в окне облаченным в пижаму: может, тогда он и уйдет.

— Право, Уильям, вряд ли я способен на такого рода непристойности, — Артур с трудом подавил зевок.

— Ну, — сказал я, чувствуя себя так, словно совершаю неловкость, — я, наверное, отправлюсь сейчас на боковую.

— Мой дорогой мальчик, я и сам только сейчас хотел предложить то же самое.

С отсутствующим видом ухватив себя двумя пальцами за подбородок, Артур рассеянно оглядел комнату и добавил с такой невероятной простотой, которая заранее исключала всякий намек на иронию: