Карнакки - охотник за привидениями - Уильям Ходжсон

Потом у меня нет никаких сомнений в том, что Парскет в каком-то месте перерезал шнурок к звонку дворецкого, чтобы иметь возможность под благовидным предлогом оставить нас. Это дало ему возможность унести из коридора одну из двух ламп. После этого ему осталось разбить вторую и уже в полной темноте предпринять свое покушение на Бомонта.

Парскет запер также дверь спальни и взял с собой ключ, который нашелся в его кармане. Это помешало капитану выскочить к нам на помощь с лампой в руках. Однако капитан Хисгинс сумел взломать деверь тяжелой кочергой, и именно его удары в дверь произвели столь пугающее впечатление в обступившем нас мраке.

В отношении чудовищного копыта, повисшего над мисс Хисгинс в подвале, я не могу быть настолько уверен. Парскет мог подделать снимок, поскольку меня не было в комнате; это легко удалось бы всякому человеку, знающему, как делаются подобные вещи. Однако, понимаете ли, изображение не производит впечатления поддельного. Тем не менее, в пользу подделки указывает столько же, сколько и против; потом, фотоснимок все-таки не настолько четок, чтобы по нему можно было сделать определенные выводы, поэтому я не стану занимать ни ту, ни другую сторону. Но снимок, конечно, жуткий.

Ну а теперь последнее страшное происшествие. Никаких других кошмаров более не наблюдалось, поэтому мои выводы страдают чрезвычайной неопределенностью. Если бы мы собственными ушами не слышали те последние звуки, и если бы Парскет не обнаружил свой жуткий испуг, все дело можно было бы объяснить уже названными мной естественными причинами. Более того, как вы могли заметить, я придерживаюсь того мнения, что других здесь искать не стоит, однако не вижу, каким образом можно истолковать самые последние звуки конского топота, и тот страх, который отразился при этом на лице Парскета.

Его смерть?.. Нет, она не доказывает здесь ничего. Обследование бесхитростно объяснило ее сердечным приступом. Причина вполне естественная и не позволяет считать, что он действительно умер, став между девушкой и некой невероятной и чудовищной тварью.

Выражение на лице Парскета и брошенный им вызов твари, гремевшей копытами по полу коридора, ясным образом свидетельствуют о том, что он в итоге осознал подлинность того, что доселе считал только кошмарным подозрением. И страх его перед подступавшей колоссальной опасностью был острее и искренней моего. А потом он совершил свой прекрасный и благородный поступок!

— Но причина? — спросил я. — Какова была причина?

Карнакки покачал головой.

— Ее знает один только Бог, — ответил он с особой, искренней почтительностью. — Если тварь действительно была такой, какой казалась, могу предложить объяснение, не противоречащее здравому рассудку, но, тем не менее, способное оказаться полностью ошибочным. Мне все же подумалось, что вы согласитесь с моими аргументами, хотя для этого потребуется прочесть длинную лекцию по мысленной индукции, что Парскет произвел, как бы это сказать — наведенное наваждение — нечто соответствующее настрою его отчаянных мыслей. Не знаю, как выразиться лучше в нескольких словах.

— Однако в старину случаи наваждения были подлинными! — напомнил я. — Разве в этой повести нет крупицы истины?

— Вполне возможно, что есть, — согласился Карнакки. — Но я не думаю, чтобы эти старинные истории имели какое-то отношение к пережитому нами. Я еще не сумел привести в порядок собственные мысли; однако впоследствии сумею сказать, почему так думаю.

— А как насчет свадьбы? И погреба… в нем ничего не нашли? — спросил Тейлор.

— Да, свадьбу сыграли в тот же день, несмотря на трагедию, — ответил Карнакки. — Учитывая все то, что я просто не в состоянии объяснить, это был самый разумный поступок. Да, я велел, чтобы вскрыли пол того подвала, так как нечто подсказывало мне, что именно там я могу отыскать какой-то ключ ко всей истории, однако там ничего не нашлось. Тем не менее, переживание было таким страшным и необыкновенным. Я никогда не забуду выражения на лице Парскета… а потом мерзкого стука огромных копыт, удаляющихся по тихому коридору.

Карнакки поднялся.

— А теперь убирайтесь! — любезно произнес он привычную формулу.

И мы вышли на тихую набережную и отправились по домам.

Корабль с привидениями

— Что слышно о Карнакки? — спросил я Аркрайта, столкнувшись с ним в Сити.

— Ничего, — ответил он. — Должно быть, в отъезде, расследует какое-нибудь новое дело. Скоро получим открытку с приглашением в дом № 472 по Чейни Вок и узнаем все подробности. Странный он все-таки человек.

Кивнув мне, он направился своим путем. Прошло уже несколько месяцев с того самого дня, когда мы четверо — Джессоп, Аркрайт, Тейлор и я — в последний раз получали приглашения зайти в дом № 472 и выслушать рассказ Карнакки о его самом последнем деле. Что это были за истории! Самые разнообразные, необычайные, верные до последнего слова, полные загадочных и чрезвычайных происшествий, захватывавших слушателя и заставлявших его пребывать в трепетном молчании до самого окончания рассказа.

Как ни странно, уже на следующее утро я получил немногословную открытку, приглашавшую меня прибыть в дом № 472 ровно в семь часов вечера. Я стал первым гостем, вскоре после меня появились Джессоп и Тейлор, а прежде чем прозвучало приглашение к обеду, в двери появился и запоздавший Аркрайт.

После обеда Карнакки, по своему обыкновению, наделил нас табаком, уютно устроился в любимом кресле и приступил непосредственно к той истории, ради которой и пригласил нас к себе.

— Я совершил путешествие на одном из настоящих старинных кораблей, — начал он без всяких прелюдий, — он носит название «Ярви» и принадлежит моему старому другу, капитану Томпсону. Я предпринял это путешествие в основном ради поправки здоровья, однако предпочел старину «Ярви», потому что капитан Томпсон нередко рассказывал мне, что на этом корабле творится что-то странное.

Я часто приглашал его сюда, когда он оказывался на берегу, и пытался выудить из него какие-то подробности, однако, как это ни удивительно, он никогда не мог рассказать мне ничего определенного. Он как будто бы понимал, о чем хочет рассказать, однако, когда необходимо было облечь свое знание в слова, оно как бы теряло всякую реальность. Обыкновенно он заканчивал тем, что говорил, дескать, там можно увидеть всякое, а потом недоуменно разводил руками и далее не мог сказать о происходящем на судне ничего, кроме некоторых второстепенных подробностей.

— Никак не могу удержать на своем корабле матросов, — часто говаривал он мне в таких случаях. — Они пугаются, они видят всякое и чувствуют всякое. Я потерял уйму людей. Падают с рей, понимаешь ли. Корабль начинает пользоваться дурной славой.