Карнакки - охотник за привидениями - Уильям Ходжсон

Обойдя таким образом весь дом, я спросил мисс Хисгинс о том, хватит ли у нее отваги повторить наши эксперименты в подвале. Она согласилась, и я заручился обществом капитана и Парскета, поскольку абсолютно не намеревался уводить ее в искусственную тьму, не имея помощи и поддержки.

Приготовившись, мы спустились в винный погреб, капитан Хисгинс нес при себе ружье, а Парскет — специально приготовленный экран и фонарь. Я распорядился, чтобы девушка стала посреди погреба, а Парскет и капитан держали экран за ее спиной. Я нажал на спуск вспышки, и мы перешли в следующий погреб, где повторили эксперимент.

Потом, в третьем погребе, колоссальном и темном как ночь, с нами произошло чрезвычайное и жуткое событие. Я поставил мисс Хисгинс в самой середине помещения, а ее отец и Парскет, как и прежде, держали экран. Когда все было готово и я нажал на спуск, по подвалу разнеслось то самое, страшное заливчатое ржание, которое я слышал в парке. Источник его находился как бы над головой девушки, и в свете вспышки я успел разглядеть, что она напряженно вглядывается вверх, в пустоту. В моментально наступившей относительной тьме, я крикнул, чтобы капитан и Парскет немедленно вывели мисс Хисгинс на свет.

После того как мое приказание было незамедлительно исполнено, я захлопнул и запер дверь, нанеся на стояки ее рамы друг против друга первый и восьмой знаки Обряда Саамаа и соединив их через порог тройной чертой.

Тем временем Парскет и капитан Хисгинс доставили девушку к матери, и оставили ее там в полуобморочном состоянии, в то время как я оставался на страже возле двери погреба в скверном состоянии духа, во-первых, оттого что за дверью этой находилась весьма мерзкая тварь, и во-вторых, от негодования на себя самого и стыда за то, что я подверг опасности мисс Хисгинс.

Я оставил при себе ружье капитана, а потом, когда они вместе с Парскетом спустились ко мне, в руках их оказались ружья и фонари. Не могу описать вам то телесное и духовное облегчение, которое я испытал, услыхав их шаги… но все-таки, попытайтесь представить, каково мне было стоять у двери этого подвала. Сумеете, а?

Помню, я успел заметить перед тем как начал открывать дверь, насколько бледным казался Парскет, как посерело лицо старого капитана, и подумал, что ничем сейчас не отличаюсь от них. И это, знаете ли, произвело определенный эффект на мои нервы, ибо заново напомнило о том, что за дверью меня ожидает воистину жуткая тварь. Одна только сила воли заставила меня приблизиться к двери и повернуть ключ.

Чуть помедлив, я нервным движением широко распахнул дверь и поднял фонарь высоко над головой. Подошедшие ко мне Парскет и капитан тоже начали светить своими фонарями, однако подвал оказался совершенно пустым. Конечно же, я не стал доверять результатам поверхностного осмотра, и мы потратили втроем несколько часов на тщательное исследование пола, потолка и стен. Тем не менее, в итоге пришлось признать, что ничего сверхъестественного нам обнаружить не удалось, и мы ушли. Однако я опечатал дверь, а снаружи на каждом из стояков поставил первый и последний знаки Обряда Саамаа, как и прежде, соединенные тройной линией. Чего только мы ни пережили, осматривая этот подвал…

Как только мы поднялись наверх, я с тревогой осведомился о состоянии мисс Хисгинс, но она сама вышла ко мне, чтобы сказать о том, что с ней все в порядке и мне не о чем беспокоиться и не в чем обвинять себя. Тут я почувствовал облегчение и отправился одеваться к обеду, после которого мы с Парскетом отправились в одну из ванных комнат, чтобы проявить отснятые мной негативы. Тем не менее, ни на одной из пластинок ничего не обнаружилось, пока мы не добрались до последней, отснятой в подвале. Проявлял Парскет, а я вынес стопку уже закрепленных негативов и рассматривал их при свете лампы.

Старательно посмотрев всю стопку, я услышал восклицание Парскета и, вбежав к нему, увидел, что он рассматривает полупроявленный негатив, поднеся его к красной лампе. Запечатленная на нем девушка, напряженно вглядывалась вверх, однако потрясла меня нависшая над ней тень огромного копыта, вырисовывавшаяся во мраке. И это я сам навлек на нее такую опасность — вот какая мысль мучила меня в это мгновение.

Как только проявление закончилось, я опустил промытую пластинку в фиксаж, а потом рассмотрел ее при свете. Сомнений не было никаких, над головой мисс Хисгинс вырисовывалось колоссальное сумрачное копыто. И все же я ничем не приблизился к какому-либо знанию, и мог только предупредить Парскета, чтобы тот ничего не говорил девушке, чтобы этим не увеличить ее испуг, однако показал снимок капитану, поскольку тому подобало представлять степень опасности.

На ночь ради спокойствия мисс Хисгинс мы предприняли те же самые предосторожности, что и ранее, Парскет составил мне компанию; однако до рассвета мы дожили без всяких приключений, и я отправился спать.

Спустившись к ленчу, я узнал, что Бомонт прислал телеграмму, в которой обещал приехать в начале пятого; а кроме того, мне сообщили, что Ректору послали депешу. Конечно же, было ясно, что дамы в доме пребывают в огромном волнении.

Поезд Бомонта опоздал, и он появился уже ближе к пяти, однако Ректор так и не прибыл, а появившийся наконец дворецкий сказал, что посланный за ним кучер вернулся в одиночестве, так как Ректора куда-то неожиданно вызвали. Экипаж за ним посылали еще два раза в течение вечера, однако священник так и не вернулся, и совершение бракосочетания пришлось отложить на следующий день.

Вечером я вновь установил свою защиту вокруг постели девушки, а капитан и его жена, как и прежде, остались рядом со своей дочерью. Бомонт, как я и ожидал, настоял на том, что будет нести вместе со мной караул, однако пребывал он в явном волнении; не за себя, как вы понимаете, а за мисс Хисгинс. Он сказал, что испытывает полную уверенность в том, что этой ночью будет предпринято последнее и ужасное покушение на жизнь дамы его сердца.

Конечно же, я сказал ему, что все дело в нервах; однако на самом деле весьма встревожился, поскольку мне пришлось повидать слишком многое, и я превосходно знал, что в подобных обстоятельствах предчувствие неотвратимой беды не обязательно объясняется одними только нервами. Более того, Бомонт был настолько искренне и бесхитростно убежден в том, что ночь принесет некое чрезвычайное откровение, что я попросил Парскета протянуть длинный шнурок от колокольчика дворецкого вдоль всего коридора.

Самому дворецкому я велел не раздеваться и приказать то же самое двум лакеям. Он должен немедленно явиться ко мне с двумя фонарями, которые должны содержаться наготове и гореть всю ночь напролет.