Бандитская Лиговка - Николай Пономаренко

Помолчав, бомж резюмировал:

- Дойти до Места не каждому позволяется.

Уколов был задет. Какой-то отброс общества бахвалится в своей исключительности. А будто он, оперативник, на что-то не годен! "Не каждому дано"!

- Тебя как зовут, вундеркинд?

- Никандром.

- Погоняло?

- Не, свое имя.

- Колись, бомжара, как ты это делаешь?

- Ей богу не знаю. Может, молитвой. Вообще-то я был неверующий, молитв не знаю. А в последнее время уверовал. Когда на Место иду, то читаю свои, самодельные молитвы.

- Выдай парочку, Никандр.

Бомж тихонько засмеялся.

- Да это я так, для храбрости их читаю, а помогают они или...

- Сбацай, Самоделкин.

- Оно само собой получается, когда идешь в Место.

- Вместо чего?

- В Место. Это мы так назвали. Кто-то называл зоной, так его за это били. Зона - это сами знаете что означает.

- Что же ты твердишь, когда идешь на Место?

Бомж стеснительно начал, а по мере нарастания молитвы стал прямо неистово креститься. В воспоминаниях Уколова осталось свободное изложение Молитвы Бомжа Никандра.

"О, господи, иже еси на небеси. Пропусти до Места меня, раба твоего, великомученика Нику безголового, тупого, непутевого, гада такого, который тебе и свечки в жизни не поставил. Пропусти меня до места, иже еси на небеси, я тебе, мамой клянусь, точно свечку куплю или две и просвирку ещё закусонную. Огради меня от огня твоего, коий пускаешь с небес на грешную землю по растениям этим хреновым, чтоб им самим сгореть на фиг. Я тебя мало прошу, господи, не хлеба насущного, не зелья поганого, душу губящего, не бабу бестриперную, а токмо подышать у болотца воздухом свежим, тобою созданным и освященным. Падлою буду, если хоть раз богохульню скажу, на фиг. И другим рыла позатыкаю, если будут крыть в бога, рога носорога, сердца, перца, гроба мать! В церковь пойду, когда оклемаюсь немного и дружков своих затащу, ты ж троицу любишь. Только пусти подышать, отец наш небесный. Аминь, на фиг!"

Воодушевленный вновь созданной молитвой, бомж Никандр повернулся к Уколову спиной и уже зашагал было к железной дороге, но был остановлен. Нависнув над скелетообразным вольным человеком, здоровенный государственный служащий приказал:

- Расчищай мне дорогу, Сусанин. Чем хочешь и с помощью божьей матери. Я хочу понюхать этого воздуха.

Делать нечего. Никандр попытался справиться с первым же вставшим на пути борщевиком, сломать толстенный ствол. Куда там тщедушному. Сперва напуганный нападением незнакомца, бомж постепенно осмелел. В конце концов оперативник такой же смертный, как и все другие, кто пытался проникнуть в Место. А может, чутье подвело Никандра, может, эта дылда вовсе не мильтон. Тогда глупо было бы не попытаться повторить излюбленные шуточки.

Напирая всем телом, Никандр насколько мог наклонил стебель борщевика. Уколов медленно, осторожно протиснулся между двумя растениями.

- Это далеко?

- Как сказать. Для меня - рукой подать, а всем остальным как до Америки раком.

Никандр все больше верил в свои силы. Это его место, его земля. Только его она приняла. Все ещё задурманенной головой овладевала навязчивая идея, которая стала изредка прорываться сквозь логичное поведение и нормальные мысли. Глаза бомжа нехорошо блестели.

- Никто не должен приближаться к тоннелю. Никто, кроме её хранителя.

Увлеченный тем, как бы не обжечься, Уколов слабо слышал бормотание Никандра.

- Что ты лопочешь?

- Труба никого не хочет видеть.

Бомж неумолимо приближался к вершине религиозного экстаза.

- Да святится имя твое, труба, пусть господь бог благословит твоего охранителя недоноска и паразита Никандра. Освяти мой путь, отец наш небесный, окропи врагов своих живоуничтожающими искрами божьими, а я клянусь мамой, что схожу в церковь покаяться, в натуре.

Уколов не заметил в этих словах скрытых угроз. Между тем проводник по зарослям утверждался в мысли оставить и этого человечка там, где тот упадет. С пятачка суши среди воды, где лучше всего дышится, виден раздутый Форсунка и ещё парочка - Пятак и Марфа Позадница. Когда Марфа стала требовать с Никандра денег на аборт, он пригласил её подышать свежим воздухом.

Еще две недели назад доступ к тоннелю был куда легче. И не было такой жары. Никандр с приятелями балдели здесь в полный рост. Бродяги из местных почему-то носа сюда не казали. Говорили, будто менты нещадно измывались над теми, кто появлялся на пустыре перед железной дорогой. Только залетным из других районов и приезжим, не имеющим в своей физической памяти страха перед пустырем, хватало смелости его перейти. Такие редкие гости нашли свой конец кто в болоте, кто в ожоговом отделении. И Фигун, и Крыса, и Форсунка и Пятак и Марфа Позадница и... Следующим будет эта падла, которая зажимала Никандру рот и нос. Если он вправду мент, сегодня же понаедут опера, врачи, пожарные. Не станет Места.

- Пособи, господь, охранителю Места, дай сил покарать супостата, кайфоломщика лютого.

Никандр все чаще как бы нечаянно отпускал раньше времени огнеопасные ветки. Несколько приличных ожогов украшали пижона, идущего в туфельках по глубокой грязи начинающегося болота. Скоро заветный его, Никандра, пятачок. Господин начальник, конечно, прибалдеет от вида трех мертвяков возле тоннеля. Пусть понюхает, но потом... Ох, как точно! Отпущенный бомжем ствол угодил прямо в ментовскую морду. Зараза, он увидел умысел и сейчас зашибет.

Да, Уколов заметил, как бомж осмелел. Как незаметно старается нагадить. После ожога лица оперативник молча догнал, повернул Никандра мордой к себе и ткнул в нос здоровенным своим кулаком.

- Еще раз такое сделаешь, червяк сушеный, выйдешь отсюда по частям.

Никандр не чувствовал боли. Встал, кровь стекает на грудь, черен весь, грязен. Но глаза блестят, а нос чувствует как наполняется воздух едва уловимым запахом. Он почти не ощущаем. Дилетант его может и не заметить. Никандр за долгое время научился определять его плотность, а следовательно, и воздействие.

- Меч свой карающий занеси над злодеем, воздай ему за угнетение наше, за бля буду, раба твоего. Вдохнови нас на подвиг ради Места святого.

Вдыхаемый воздух со странным запахом придал Никандру большей уверенности.

- Пришли, - сказал он, указывая на островок метра в полтора.

- Шагай, шагай, - Уколов толкнул проводника в спину.

Бомж быстро двинулся вперед, слабо заботясь о продвижении оперативника. У самого островка он пропустил Уколова вперед.

- Чем это завоняло?

Запах дурманил. Подступила легкость, настроение ни с того ни с сего приподнялось... Что там за черные туши, возле заросшего тоннеля? Ах да, это прыгун с насыпи, про которого рассказывал...

- А!

Кто-то сзади сильно толкнул Уколова, стоявшего на пятачке земли. Перед ним оказалось глубокое место. Встав на ноги, оперативник оказался по пояс в грязной воде. Он улыбнулся, ему все равно было хорошо. Потянулся было ухватиться за тонкий ствол борщевика, но вовремя опомнился и выбрался на пятачок, цепляясь за землю.

- Убью, гнида!

Уколов глупо улыбался, ища глазами Никандра. Хотелось сесть, отдохнуть, побалдеть... В глубине сознания кто-то бил в барабаны и пел о противности балдежа. Барабаны звали вперед, напролом. И Уколов ломанул по едва заметной дорожке обратно. Собственно, дорожки не было. Только редкие следы да согнутые и сломанные ветки. Так, наверное, затраханные зеки кончали с собой, бросаясь на высоковольтные провода, опутывающие зону. При каждом прикосновении к растениям-мутантам сыпались искры, раздавался треск, появлялся дым. Через минуту сумасшедшего бега Уколов свалился на то место под деревом, где совсем недавно наткнулся на спящего бомжа.

- Никандр! Можешь придумывать новую молитву. За упокой.

Оперативник лег под деревом на живот и выискивал глазами токсикомана.

- Чтоб ты провалился, червяк, бомжатина вонючая. Я тебя найду, сталкер хренов.

Все тело горело, боль доставала до костей. Отдыхая, Уколов заметил пристроенный в растрескавшейся древесине сверточек. Развернув тряпку, нашел несколько орденов и медалей.

- Считай, что дышишь на земле последний день!

Собрав все силы, Уколов встал и поковылял через пустырь к городу.

Его подобрали лежащим на дороге.

- Я тебе говорил, тундра!

Так встретил нового пациента ожогового центра ветеран войны и труда, персональный пенсионер Петр Филиппович Косюк. Перебинтованного Уколова уложили на кровать, поставили капельницу.

- Не послушали меня - вот и попались!, - дед торжествовал.

Уколову вовсе не хотелось сейчас вступать с кем-либо в полемику. Молчание пострадавшего раздражало деда.

- Говорят, что шрамы после таких ожогов остаются на всю жизнь.

Уколов молчал.

- Так и будем ходить разрисованными. Мне-то что, я уже дедуган, а тебе ещё к барышням бегать... Я говорил! Никто меня не слушал.

Дед надеялся на реакцию больного. Ноль внимания.