Подвал. 24 года в сексуальном рабстве - Аллан Холл

Фритцль вполне справедливо полагал, что все быстро выходит у него из-под контроля; возможно, дать Керстин умереть было наилучшим выходом. Правда, он не знал, что Элизабет, Штефан и Феликс у себя в подвале смотрят телерепортаж. Сразу после передачи Элизабет чувствовала себя такой бессильной, как никогда раньше. «Только ее мать может помочь нам», — сказал врач с приятными манерами и добродушным лицом. Она понимала, что должна увидеть дочь, но чего можно было ждать от человека, у которого ледышка вместо сердца?

В самом начале своего заключения Элизабет много раз умоляла отца освободить ее, но все тщетно. А что может теперь заставить его передумать? Колоссальная решимость зрела в ней по мере того, как власти, двадцать четыре года пребывавшие в сонной апатии, наконец-то затеяли запоздалое расследование, включавшее допрос в участием Йозефа Фритцля на Иббштрассе, 40.

«Я был наверху, в квартире, когда вдруг услышал какой-то шум на лестнице, — лгал он детективам, которые ждали его в больнице, когда он пришел навестить Керстин в воскресенье. — Я вышел проверить, в чем дело, и увидел эту девушку, безвольно прислонившуюся к стене. Состояние у нее было ужасное, а в руке она сжимала записку. Ее могла послать моя дочь, Элизабет. Она давно уже сбежала из дома — видимо, покатилась по наклонной плоскости. Она подбрасывала нам своих младенцев, и мы с женой воспитываем их — это все, что мы можем сделать. Но представляете, в каком Элизабет состоянии, если довела свою собственную дочь до такой болезни?»

Всегда будучи ловким сказочником, он вытащил еще одно письмо — так фокусник вытаскивает кроликов из цилиндра. Это была записка, которую он вынудил Элизабет написать в январе 2008 года. В ней было сказано, что ее сын, Феликс, очень болел в сентябре, вплоть до эпилептических припадков и симптомов паралича, но поправился. У Керстин, говорилось в письме, тоже проблемы со здоровьем, включая циркуляторные нарушения и колющие боли в груди. Далее в письме сообщалось, что Элизабет, Штефан и Феликс скоро вернутся домой.

Письмо было использовано для поддержания старой лжи, и Фритцль извивался как угорь, стараясь всеми правдами и неправдами держать полицию подальше от своего дома. Позднее полицейские офицеры признавались, что Фритцль показался им как и доктору Рейтеру, подозрительным. Но письмо было приобщено к делу. На очень краткое время Фритцль преуспел, сбив полицейских со следа.

На конверте стоял почтовый штемпель города Кематена-ан-деп-Кремс, находившегося километрах в семидесяти от Амштеттена. Фритцль отправил его самому себе, когда ездил за покупками для своего подземного клана. Естественно, никому из врачей и в голову не пришло, что в окрестностях Кематена могло сохраниться хоть какое-либо воспоминание о женщине по имени Керстин. Полиция впадала все в большую растерянность. Существовала ли когда-нибудь эта таинственная секта? Тогда отцу Вольфарту и показали январское письмо Элизабет, записку, где говорилось о болезни Керстин, и ту, что была при ней. Содержатся ли в письмах какие-либо зацепки относительно того, где может находиться написавшая их женщина, спрашивала полиция. Тон и выбор слов предположительно сектантские? Вольфарт изучил письма, написанные от руки каллиграфическим почерком, состоящие из «до крайности гладких, отшлифованных и не очень искренних предложений; письма казались написанными под диктовку». «Это не улика, свидетельствующая о вовлеченности в секту», — сказал Вольфарт.

Полиция решила сфокусировать внимание на Амштеттене и на Йозефе Фритцле в частности. «Мы не спускали с него глаз, — поясняет полковник Польцер. — В понедельник или вторник на следующей неделе — не помню точно — мы обдумывали версию о том, что у детей, которых Элизабет на протяжении нескольких лет оставляла у родного порога, могут быть разные отцы. Поэтому мы решили устроить тест на ДНК для всей семьи: Фритцля, „верхних“ детей, Керстин и Розмари. Отказался только Фритцль. „Некогда“, — ответил он. Разумеется, такое поведение сделало его еще более подозрительным.

Результаты тестов на ДНК поступили к концу недели. В них утверждалось, что весьма велика вероятность того, что Йозеф Фритцль является отцом Керстин, равно как и детей, оставленных у порога. Однако тамошние специалисты не могли утверждать этого наверняка без теста самого Фритцля».

Полиция размышляла над своим следующим ходом. А Фритцль — над своим.

В следующий раз он спустился в темницу во вторник, но это был уже не тот властный патриарх, требовавший повиновения, уважения или секса. Повадка у него была воровская и усталая; накануне ночью он явно плохо спал.

«Я видела передачу, — сказала Элизабет, не дав отцу и рта раскрыть. — Мы все видели. Я должна пойти к ней, папа. Ты слышал, что они сказали, — я должна пойти к ней».

Фритцль уселся за столик. Штефан и Феликс внимательно следили за ним. Он потер лицо, руки. «Не знаю, не знаю… доктора говорят, что делают все, что могут, ты должна это знать».

На сей раз — с гнилыми зубами, поседевшая, растратившая весь свой юный цвет в месте, где могла пышно процветать лишь плесень, — Элизабет решительно стояла перед своим тюремщиком. Долгие годы она шла на сделки с самой собою, с ним, чтобы сделать свое существование терпимым. Она почувствовала себя бессильной, когда услышала о положении дочери по телевизору; теперь она чувствовала энергетический сдвиг в этой самой неравной из ситуаций, изменение динамического баланса в отношениях повелителя и любовницы. Наполовину созревшая причуда Фритцля — выпустить всех — снова посетила его.

Элизабет понимала, что должна выбраться из подземелья. Фритцль в глубине души тоже это знал. И все же он продолжал тянуть время, увиливать. Прежде чем встать, он согласился, что Элизабет должна навестить Керстин в больнице, но на определенных условиях. И конечно же, не сегодня.

Элизабет не знала, что полиция организовала полномасштабную охоту за ней. Если до сих пор она числилась в списках пропавших без вести, то теперь переместилась в разряд уголовных преступников. Если Керстин умрет, что казалось крайне вероятным в первые дни лечения, Элизабет ожидало обвинение в крайнем злоупотреблении и пренебрежении ребенком. Полиция была больше заинтересована в том, чтобы схватить уголовную преступницу, чем беглую девицу. «Это верно, — признает герр Польцер, — что Элизабет изначально преследовалась за пренебрежение ребенком».

Фритцль тоже тревожился, что даже на такой поздней стадии судебно-медицинская экспертиза может отследить слюну на марках конвертов и вменить ему в вину то, что он является фактическим отправителем писем. Он должен был в очередной раз сбить полицейских с толку.

Несмотря на стремительно уменьшавшиеся возможности, Фритцль решил позволить Элизабет и другим подвальным детям на выходных навестить Керстин. Жена по-прежнему была в Италии