Жажда жить: девять жизней Петера Фройхена - Рейд Митенбюлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но самая удивительная новость состояла в том, что Миккельсен и Иверсен были живы и здоровы. Прошлым летом их спасли норвежские охотники на тюленей. Оказалось, что, пока Фройхен и Расмуссен прочёсывали Северную Гренландию, страдая от голода и лишений, Миккельсен и Иверсен уже спокойно плыли домой на комфортном пароходе.
Фройхен и Расмуссен отправились в Данию, и плавание шло спокойно, пока друзья не добрались до Фарерских островов и не послали телеграмму о своём скором приезде в Копенгаген. На подступах к городу их встретили суда, битком набитые репортёрами, которые горели желанием приветствовать исследователей и узнать об их приключениях. В порту друзей тоже ждала целая толпа любопытных, в числе которых были и чиновники из датского правительства. «Прозвучали длинные и пышные речи, нам сделали много комплиментов, в честь нас подняли бокалы», – описывал Фройхен горячий приём. Их и правда встретили с размахом, но они с Расмуссеном всё равно остались недовольны, потому что после этого никаких особенных торжеств не планировалось. Фройхен сокрушался: «Полярному исследователю не прожить без рекламы!»
Когда любопытные разошлись, путешественники тоже расстались, намеренные навестить каждый свою семью. Фройхен собирался утром ехать в Нюкёбинг к родителям, встречи с которыми всегда очень ждал. Они, конечно, окружат его любовью и заботой и пригласят всех родственников, которые тоже захотят увидеться с Петером. Расмуссен тоже собирался домой: там его ждала трёхлетняя дочка, которую он ни разу ещё не видел.
Тем же вечером, едва Фройхен успел расположиться в своём номере в отеле, как ему позвонил по телефону Расмуссен. Он жаловался, что их возвращение не вызвало сенсации, и заявлял, что знает, как решить эту проблему. «Не будь мы Фройхен и Расмуссен, если мы ничего не предпримем! – говорил он. – Никто, похоже, ничего не хочет для нас делать – так мы всё сами сделаем!» Он звал Фройхена встретиться прямо сейчас, чтобы обсудить грандиозный план на следующую неделю.
Торжество, которое они запланировали, в конце концов состоялось в бальной зале одного из самых шикарных отелей Копенгагена. Среди гостей были и члены датского правительства, и друзья исследователей из артистического круга: богемные писатели и художники, которые явились на праздник с чернильными пятнами на ладонях и в забрызганных краской башмаках. Расмуссен встречал гостей у входа, одетый в меха. Когда все собрались, он вскочил на стол и завёл речь, прохаживаясь по скатерти, и от его шагов звенели серебряные приборы. Между переменами блюд гости танцевали под музыку оркестра, а официанты сновали по залу, спасая от гибели дорогой фарфор.
Торжество устроили не только для того, чтобы потешить эго, хотя и не без этого. Расмуссен понимал, что, когда молва о приёме разлетится по Дании, им будет проще найти финансирование для будущих экспедиций. И в самом деле: прошла всего неделя, а исследователи уже начали получать приглашения от географических обществ, которые просили рассказать подробнее об их открытиях. Заинтересовались друзьями и в Америке: о них вышел материал в New York Times. В Times, пользуясь интересом читателей к расовым вопросам, особенно подчёркивали, что Фройхен женат на эскимоске (это было правдой) и что мать Расмуссена была «чистокровная эскимоска» (это как раз не было правдой, у матери Расмуссена были и инуитские, и датские корни).
Рекламная кампания друзей привлекала внимание и нового датского короля Кристиана X, о котором говорили, что он помешан на этикете и помпе. Кристиан X всего год был на престоле и переживал за свою репутацию, поэтому его форменно раздражало, что исследователи не испросили у него аудиенции. Фройхен и Расмуссен знали, что это следует сделать, но ни тому ни другому не улыбалось кланяться перед вспыльчивым монархом, который уже в первый год своего правления вёл себя как деспот. И действительно, стоило друзьям появиться при дворе, как его величество отчитал их за то, что те без разрешения назвали в его честь землю в Гренландии. Это, по мнению короля, было сущей бестактностью и форменным нарушением протокола.
Расмуссен уверял короля, что они сделали это в знак почтения, но тот ничего не желал слушать. Он сомневался, достаточно ли хороша эта земля, чтобы носить его имя. Расмуссен, стоя на своём, мягко подтвердил, что земля достойна столь великой чести. Но королю слов было недостаточно: он объявил, что сначала землю должен осмотреть чиновник, прежде чем он согласится. Расмуссен уже злился. Он вообще был человек не слишком сдержанный – и королю ответил холодно: «Я знаю, что нельзя прекословить королю. Но я утверждаю, что земля достойна вашего имени, потому что знаю её лучше, чем вы!»
Этот неприятный разговор изрядно испортил друзьям их визит в Данию.
После неловкой аудиенции Фройхен был готов возвращаться в Гренландию. Он провёл в Копенгагене всего пять недель, но и этого было достаточно. Он повидал родных и провёл с ними львиную долю этого времени, но теперь спешил вернуться на Север. Прежде, однако, стоило закончить дела. Чтобы восполнить траты, ушедшие на первую Тулевскую экспедицию, и обеспечить грядущие, друзьям нужны были деньги.
Последующие встречи с потенциальными инвесторами живо напомнили Фройхену, за что он так любит Арктику: там не было места душной бюрократии, не было нужды в пустом расшаркивании, не водилось скряг, которые задают множество неудобных, пусть и справедливых вопросов. Коммерсанты часто интересовались, как друзья ведут своё дело, и критиковали их небрежность, видя в ней ненужные риски. Не то чтобы они были не правы – но Фройхену и Расмуссену не нравилось, что их отчитывают, как школьников в директорском кабинете. Первая Тулевская экспедиция и правда была нетипичной, однако множество куда лучше организованных экспедиций постигла худшая судьба! Друзья отстаивали свой подход к делу, объясняя, что берут пример с инуитов: живут дарами земли, обходятся малым и не тратят ресурсов впустую.
Оба хотели вернуться в Гренландию как можно скорее, но Расмуссену пришлось отложить свой отъезд, чтобы провести больше времени с женой и детьми. Друзья договорились, что Фройхен поедет сейчас, а Расмуссен присоединится к нему позже, где-то в первой половине 1914 года. Фройхену же не терпелось вернуться туда, где он чувствовал себя дома – больше, чем в родной Дании. «Встретившись с друзьями после долгой разлуки, я почувствовал себя чужаком в их кругу, – вспоминал он. – За три
