Расшифровка - Май Цзя

временную «Группу дешифровки «Фиолетового». Большинство сотрудников группы были отобраны самим управлением. Перед ними стояла задача: ухватиться за предоставившуюся возможность и раз и навсегда расколоть этот неподатливый шифр. Никому и в голову не пришло позвать Жун Цзиньчжэня. Почти год Залеский неустанно посылал «Цзиньчжэню» письма, но Жун Цзиньчжэнь не то что не получал их – он о них даже не знал. Ему от писем не было никакой пользы, разве что теперь он обрел в глазах руководства некоторую ценность: с его помощью они «выманивали змею из норы». Поэтому, когда стало казаться, что Жун Цзиньчжэнь проявляет все меньше интереса к работе, даже халтурит, начальство смотрело на это сквозь пальцы, относилось к нему по-новому: как-никак, он был важной приманкой.

«Халтура» же заключалась в том, что к злодеяниям Жун Цзиньчжэня (чтению развлекательных книжек, игре в шахматы) прибавилось еще одно: он стал частенько толковать людям сны. Выдав пару раз ненароком свое мастерство, он, естественно, привлек к себе немало любопытствующих, которые втихаря пересказывали ему свои ночные видения и просили расшифровать их. Как и в случае с шахматами, Жун Цзиньчжэнь делал это не слишком-то охотно, но то ли он боялся кого-нибудь обидеть, то ли просто не умел отказывать, только каждый раз он четко и ясно объяснял, что значат те или иные туманные грезы.

По четвергам все специалисты отдела шли на политпросвет. Тема собрания каждый раз менялась: иногда им докладывали о новых распоряжениях, иногда читали вслух газету, иногда объявляли вечер свободного общения. В те дни, когда разрешалось свободное обсуждение, Жун Цзиньчжэня потихоньку уводили в сторону, и вечер общения превращался в «вечер толкования снов». Однажды на собрание пришел с проверкой замдиректора, он же парторг, и как раз застал Жун Цзиньчжэня за разгадыванием сна, поймал с поличным. Замдиректора был человеком радикальных взглядов, любил раздувать шумиху на пустом месте, любой вопрос разбирал с точки зрения классовой и политической борьбы. Он счел, что Жун Цзиньчжэнь сеет феодальные предрассудки, сурово его выбранил и велел писать объяснительную.

Замдиректора не мог похвастать высоким авторитетом среди подчиненных, специалисты его терпеть не могли и все как один советовали Жун Цзиньчжэню не обращать на парторга внимания, так, отмахнуться от него, накропав какую-нибудь записульку наобум. Жун Цзиньчжэнь и сам хотел «отмахнуться», вот только его представление о том, как это делается, отличалось от общепринятого, как небо от земли. Его объяснительная состояла из одной-единственной строчки: «Все секреты мира скрыты во сне, и шифры тоже».

И это называется «отмахнулся»? Скорее уж придумал отмазку, сделал вид, что толкование снов имеет какое-то отношение к работе дешифровщика, будто бы даже поставил себя выше других. Замдиректора ничего не понимал в дешифровке, зато к такой идеалистической чуши, как сновидения, питал исключительную ненависть; глядя на бумажку, он чувствовал, что эти иероглифы корчат ему рожи, глумятся над ним, оскорбляют его, безумствуют, смеют, ничтожные, на него нападать… да разве можно такое стерпеть?! Он и не стерпел, вскочил, схватил объяснительную, выбежал, пыхтя, на улицу, прыгнул на мотоцикл, помчался в пещеру, распахнул пинком тяжелую железную дверь криптоаналитического подразделения и при всех, указывая пальцем на Жун Цзиньчжэня, заорал по-командирски:

– Ты свое сказал, я тоже выскажусь: каждая бездарность мнит себя гением!

Если бы он только знал, как дорого ему обойдутся эти слова. В конце концов ему пришлось со стыдом покинуть 701-й. Хотя в его оскорблении, каким бы импульсивным оно ни вышло, было здравое зерно, и колкость вполне могла оказаться оправданной, заслуженной. Как уже говорилось выше, в этом одиноком, жестоком, темном ремесле, дешифровке, нужны знания, опыт, гениальность, но еще нужнее космическая удача. А что же Жун Цзиньчжэнь? Он не блистал умными речами, не проявлял ни таланты, ни амбиции. Слова парторга могли попасть в цель.

701-й забыл одну старинную китайскую пословицу: нельзя море измерять черпаком, нельзя о человеке судить по внешности.

И лучше всего об этом напомнил сам Жун Цзиньчжэнь, когда через год взломал «Фиолетовый шифр».

Всего через год!

Взломал «Фиолетовый шифр»!

Кто бы мог подумать: в то время как другие прятались от «Фиолетового шифра», как от черта, за него храбро, без лишних слов взялась бездарность! То-то было бы смеху, узнай кто об этом раньше. Не иначе как сказали ли бы: конечно, меньше знаешь – меньше боишься. А теперь… вдруг оказалось, что большеголовый бездарь не только невероятно талантлив, но еще и невероятно удачлив. Космически удачлив. Удачлив до голубого дыма над могилами предков.

Жун Цзиньчжэню и правда сопутствовала удача немыслимая, о какой и мечтать не смеют; одни говорили, что он увидел разгадку во сне, своем или чужом, другие твердили, что вдохновение к нему пришло, когда он играл в сянци с Шахматным Идиотом, третьи верили, что секрет открылся ему во время чтения. Как бы то ни было, он практически тайком, не подавая виду, разделался с «Фиолетовым шифром» на радость и зависть изумленным коллегам. Радовались все, завидовали специалисты из учрежденной управлением группы, те, кто думал одолеть «Фиолетовый шифр» с подсказками далекого безумца Залеского.

Это было зимой 1957 года, спустя год с небольшим после того, как Жун Цзиньчжэня привезли в 701-й отдел.

8

Двадцать пять лет спустя «начальник Трость» Чжэн, принимая меня в своей скромной гостиной, рассказал, что в то время многие, подобно замдиректора, измеряли глубокое море Жун Цзиньчжэня черпаком, но он, директор Чжэн, был одним из немногих, кто возлагал на Жун Цзиньчжэня большие надежды. Как говорится, «оставался трезв, пока другие были в пьяном бреду». Не знаю, правду он сказал или придумал это задним числом, но говорил он так:

[Далее со слов директора Чжэна]

Я в этом ремесле всю жизнь варюсь, но никогда не видел, чтобы у кого-то было такое необыкновенное чутье к шифрам, как у него [Жун Цзиньчжэня]. Между ними существовала какая-то духовная связь, как у ребенка с матерью, и многое усваивалось само собой, по наитию, было у него в крови. Это первая его удивительная особенность, вторая же заключалась в том, что он обладал твердым характером и оставался на редкость равнодушен и к славе, и к бесславию, в высшей степени хладнокровен, и чем невыполнимее казалась задача, тем больше он ею загорался и тем меньше его беспокоило чужое мнение. Его неукротимый дух был столь же велик, как и его разум, они были равнозначны, и то и другое на порядок превышало обычную меру. Мощь и безмятежность его натуры вдохновляли меня, и в то же время в