Пилигрим - Тимоти Финдли

Казалось, все кругом выздоравливало после затяжной болезни. Солнечный свет и открытые окна наполняли душу покоем. Свежий ветерок играл занавесками и перевертывал страницы открытых книг. Обитатели разных палат смотрели наверх, отрываясь от своих занятий, и гадали, откуда на них снизошла эта вселенская тишь и благодать.

Через шесть дней после гибели Сибил Куотермэн, в понедельник, двадцатого мая, в восемь часов утра Юнг шагал по коридору третьего этажа Цюрихской клиники к палате 306. В руках у него была коричневая кожаная папка — в таких ученики, играющие на пианино, носят ноты. Юнг взял ее взаймы у своей шестилетней дочери Анны, пообещав вернуть папку, как только найдет свой невесть куда пропавший портфель.

В папке лежали заметки Юнга о Пилигриме и копии из дневников. Заметки были написаны на листочках, обрывках от конвертов, оборотной стороне визиток, смятых бумажках, кусках книжных переплетов, журналах, ресторанных меню или внутри спичечных коробок.

Там же Юнг хранил конверт с картинками. Среди них была вырезанная из журнала репродукция Моны Лизы, страница из монографии с нарисованной чернилами бабочкой — символом Психеи, копия написанного рукой Элизабетты Джоконды письма к Леонардо (казалось, его остается только отправить!) и, наконец, адресованный Пилигриму конверт с посланием от Сибил Куотермэн.

Копия письма Элизабетты предназначалась для Арчи Менкена, чье мнение крайне интересовало Юнга. Дневник он показать ему не мог, но решил подразнить молодого американца, дав ему прочесть это послание. Подписи там не было никакой — ни «Элизабетта дель Джокондо», ни «Джоконда», ни «мадонна Элизабетта» (сокращенная со временем до Моны Лизы). Письмо было в точности таким, как в дневнике Пилигрима — но без подписи. «Кто мог его написать?» — собирался спросить Юнг. Просто чтобы посмотреть… Посмотреть, какую реакцию оно может вызвать. Эмма, например, со слезами на глазах заявила, что он сам его написал.

Все это, за исключением письма Джоконды, было оружием в незримой войне между упорным молчанием Пилигрима и стремлением Юнга разговорить пациента. Кесслер доложил Юнгу, что Пилигрим тихо сказал несколько слов в тот день, когда погибла леди Куотермэн. И все же… Прошептать что-то в бане и говорить со своим врачом — разные вещи. Сказать пару слов вовсе не значит обратиться к кому-либо, и у Юнгa хватило ума это понять. Судя по сообщению Кесслера, это были даже не слова, а так, нечленораздельные звуки. Вернувшись в тот день из купальни, Пилигрим впал почти в коматозное состояние. Он просыпался, только чтобы сходить в туалет, да и то, собственно, не просыпался, а брел в полусне до туалета и плелся обратно в кровать. Кесслер сообщил Юнгу и об этом тоже, и санитару было велено записывать все слова, которые он услышит, наблюдать за дыханием Пилигрима и его пульсом, а если случится что-то неожиданное, немедленно позвать врача. Однако все оставалось по-прежнему. Мистер Пилигрим молчал. Он даже не храпел, как отметил Кесслер, и поэтому сам санитар спал сном младенца.

Несмотря на количество бумаг, нотная папка казалась Юнгу легкой, как пушинка. В конце концов, с ее помощью он мог выиграть время. Если дневники не заставят пациента заговорить, больше надеяться не на что. Дневники — и еще ужасная новость о гибели леди Куотермэн.

Подумав как следует, Юнг решил оставить эту новость для особой беседы, не используя ее как оружие.

Ей-богу, Карл Густав! Оружие! Арсенал! Что за воинственность?

Я думаю только о благе пациента.

Стукнуть его молотком по голове? Сбить его с ног дубинкой? Пнуть по ноге и дать по ушам?

Если я хочу ему добра, я должен быть тверд.

Бога ради!

Тем не менее это правда. Я слишком долго нянчился с ним.

А мне кажется, что ты слишком долго нянчишься с самим собой. Ты гораздо больше думаешь о себе, чем о мистере Пилигриме. В сущности, ты отказываешь ему в самой элементарной вежливости, не обращаясь с ним как с пациентом. Он для тебя приз. Трофей. Посмотрите, кто у меня есть! Чудо из чудес! Человек, который не может умереть! И я его лечащий врач! Я!

Стыдно признаться, но я боюсь его.

Он всего лишь человек, Карл Густав. Такой же пациент, как и дpyгue.

Да неужели?

Посмотри в коридор. Что ты видишь? Десятки дверей, за которыми скрываются люди со всеми их проблемами и непредсказуемыми реакциями. В 308-м — медвежья берлога, в 309-м — Луна. В 301-м номере — гениальная пианистка, чьи руки не повинуются ей, поскольку она уверяет, что это руки Роберта Шумана. Ты открывал двери в палаты этих людей почти целый год без малейших колебаний, ни разу не усомнившись в своем праве встречаться с ними на их собственных условиях. В конце концов, что в мистере Пилигриме такого особенного? Почему ты засомневался в своей способности справиться с ним? Да ничего, Карл Густав. Ничего. Каждый раз, поднимаясь на этот этаж, ты ступал во тьму, вооруженный лишь интеллектом, инстинктами, знанием психиатрии и преданностью медицине. Не хватало только желания признать размеры твоего невежества.

В конце коридора появился Фуртвенглер. Рядом с ним шла взбудораженная молодая женщина во врачебном халате. Юнг невольно вспомнил Эмму в молодости — более юную и стройную, чем сейчас. Волосы у девушки были темнее, фигурка — миниатюрнее, а манера поведения — экспансивнее. Похоже, она устроила Фуртвенглеру головомойку, яростно выговаривая ему за что-то. Эмма никогда бы так не сделала. Она не доставила бы Фуртвенглеру удовольствия вывести ее из себя. И все же она могла быть не менее очаровательной. Вернее, была — в свое время. Когда-то…

Карл Густав!

Да, да, все верно. Мне пора к мистеру Пилигриму. Хотя можно и подождать немного, чтобы меня представили этой юной даме. До чего же она хороша!..

Нет, Карл Густав. Занимайся своим делом. В конце концов самое главное для тебя сейчас — это Пилигрим.

Конечно.

Юнг увидел, что Фуртвенглер остановился у палаты 308.

— Мистер Левериц живет в медвежьей берлоге — сказал он своей молодой спутнице. — Приготовьтесь.

Входя в комнату, Фуртвенглер улыбнулся Юнгу. Тот не ответил и прошествовал в палату 306.

— Я ждал вас, — сказал Пилигрим.

Солнечные лучи, залившие палату, ослепили Юнга. Когда он наконец проморгался, то обнаружил, что пациент сидит на стуле с прямой спинкой, а инвалидное кресло задвинуто в темный угол.

Кесслер стоял рядом с пациентом, положив ему руку на плечо, словно защищая его.

— Доброе утро, доктор, — сказал он с улыбкой.

— Да. Доброе утро, — пробормотал Юнг, по-прежнему щурясь от солнца.

Он искоса глянул на Пилигрима. Тот действительно заговорил — или же Кесслер решил поиграть в чревовещателя? А может, воображение сыграло с ним злую шутку?

Выглядел Пилигрим потрясающе. На ногах у него были элегантные туфли — белые, как и брюки, пиджак и жилет. Юнгу бросилась в глаза яркая бабочка под высоким воротничком — синяя с фиолетовым оттенком. Казалось, она уселась там сама. Из кармана пиджака торчал платок точно такого же цвета, прозрачный, как дымка.

Пилигрим смотрел на Юнгa, как разочарованный ребенок, так мне дождавшийся похвалы.

Юнг отвел взгляд, ища, куда бы укрыться.

В ногах у кровати стояло кресло. И стол, а на столе пепельница. Сюда!

Юнг сел и сунул нотную папку под покрывало.

Пилигрим следил за его движениями, сжав кулаки и сдвинув колени. Несмотря на то что он сейчас сидел, было заметно, какой он высокий. Забавная, почти мальчишеская стрижка. Волосы надо лбом словно взметнулись от ветра или же были небрежно откинуты назад рукой. Щеки, несмотря на общую бледность, порозовели. Очевидно, он вернулся с прогулки по саду.

— Вам нечего сказать? — спросил он Юнга. — Я ожидал поздравлений. Белый костюм… задвинутое в угол кресло… несомненное удовольствие слышать мой голос… — Пилигрим нервно улыбнулся. — Впрочем, полагаю, вы слышали его раньше… при определенных обстоятельствах. Хотя я толком не припомню, когда это было. Время так… беспорядочно, правда? «Порвалась дней связующая нить…» (В.Шекспир, «Гамлет», пер. Б.Пастернака) Кто это сказал? Гамлет, должно быть. Гамлет все сказал, верно? Почти все, что можно придумать — во всяком случае, белым стихом.

Он умолк.

Кесслер шевельнулся и погладил Пилигрима по плечу. Потом переступил с ноги на ногу. Туфли у него заскрипели. Он кашлянул в ладошку.

Пилигрим посмотрел вниз. Юнг посмотрел наверх.

— Мистер Пилигрим! Произошел…

— Несчастный случай.

Голос у Пилигрима был хриплый, словно он кричал не-сколько недель. Он глянул в сторону окна и поднял голову.

— Река широка, — прошептал он. — Мне ее не переплыть.

— Прошу прощения?

— Это песня. Просто песня. Моя знакомая погибла?